Вам нелегко было добраться сюда из Гнаша, ведь речные берега сильно развезло. О ваших лошадях хорошо позаботились?
Могер и его спутники, не ожидавшие столь учтивого приема, переглянулись.
— Да, — проворчал через некоторое время Могер. — Все в порядке. Конюший занялся ими.
— Это хорошо, — отозвался Робби. — Вот жаровня, грейтесь. Подай нам хлеба и пива, Брим, да скажи Бабушке, кто к нам приехал. Она не поблагодарит нас, если они уедут, не повидавшись с ней.
— Так она здесь, Бабушка? — Могер завертел головой, отыскивая ее.
— Сейчас она у реки. Бабушка почтила нас своим присутствием три месяца назад.
— Мы думали, что ее уже нет в живых, — недоумевал Могер. — Она пропала неизвестно куда вместе со своим мулом, и Скиннер сказал, что она уехала умирать в Руины.
Робби молча приподнял бровь — приезжие сами способны смекнуть, что Скиннер им лгал. Брим поставил на стол хлеб и кувшин черного эля. Там во всю длину была разостлана карта клановых земель, и Робби нетерпеливо кивнул, когда Брим замешкался, не решаясь поставить на нее свой поднос. Брим наполнил пивом рога, и пятеро воинов неохотно сели.
— Стало быть, ты больше не квартируешь в Молочном Доме, — сказал Могер. — Жаль, ведь он у них настоящая крепость.
— Нас стало слишком много, чтобы там помещаться. — Робби взял первый рог себе. — Враэна просила меня остаться, но злоупотреблять ее гостеприимством было бы глупо.
Могер пробурчал что-то в знак согласия. Его широкие плечи свидетельствовали о недюжинной силе, белобрысые волосы щетинились на синем от наколок затылке. Брим заметил, что от него не укрылось, сколько людей у костров начищают доспехи, чинят сбрую и сушат отсыревшую одежду. Могер видел, сколько людей играло в кости у входа в башню, и видит, сколько стоит вдоль стен здесь, в этом чертоге. Брим гордился тем, что их так много. После набега на Бладд дня не проходит без того, чтобы к Робби не явился хотя бы один человек. Его слава растет, и кличка, которой наградил его Скиннер Дхун — Рваный Король, — известна теперь во всех кланах.
— Можешь посчитать, если хозяин тебе так наказывал, Могер, — молвил Робби, вытянув ноги под столом. — Только смотри не ошибись, потому что здесь у нас меньше половины.
Робби лгал, но делал это умело. Странно, что Брим не замечал до сих пор, как ловко его брат умеет обманывать.
Могер побагровел, и человек по имени Берольд сказал, чтобы прикрыть его замешательство:
— Мы привезли тебе послание от Скиннера. Хочешь выслушать его сейчас или предпочтешь остаться с нами наедине?
Робби принял вызов, не дрогнув.
— Мне нечего скрывать от моих соратников. Говори так, чтобы слышали все.
— Мы условились, что говорить будет мой брат, — взглянув на Могера, сказал Берольд.
Брим только теперь заметил, как они похожи, и слова «мой брат» непонятно почему кольнули его.
Могер протянул свой рог, чтобы его наполнили заново, и лишь тогда заговорил:
— Во-первых, Скиннер требует, чтобы ты больше не называл его дядей. Он изучил твою родословную и убедился, что ты не доводишься ему племянником ни по крови, ни по свойству. Стало быть, все твои притязания на родство с ним фальшивы.
Люди в башне, услышав, как оскорбляют их вождя, заволновались. Топорщик Дуглас Огер стал позади Робби, ощерив свои поломанные зубы. По силе и могучему сложению ему не было равных даже среди других топорщиков, и приезжие, когда он подошел к столу, обменялись настороженными взглядами. Дуглас, видя это, потянулся к своему висящему за спиной топору.
Робби успокоил его, тронув за руку, и сказал Могеру:
— Я на тебя не в обиде — ведь слова, которые ты здесь произносишь, не твои. И то, что их произнес Скиннер, меня тоже не удивляет. Он звал меня своим племянником, пока ему было выгодно, а теперь это выгодным быть перестало. Ловко придумано — жаль, что он не проделал того же со своей женой.
Вокруг засмеялись, а Дуглас Огер хрюкнул, будто его душили. Посланцы выслушали шутку касательно своего вождя с непроницаемыми лицами, и только молодой белобровый Джорди Сарсон не сдержал усмешки.
Робби победил их, с уверенностью подумал Брим. Брат все делает правильно: он обезоружил посланцев своей учтивостью, дал понять, что он человек рассудительный, а теперь отказывается признать, что получил оскорбление. Гордость нарастала волной в душе Брима, и знакомое щемящее чувство сопутствовало ей. Как это возможно — гордиться братом и в то же время не желать ему успеха? Это неверность худшего разбора. Он должен стыдиться ее. Брим усилием воли заставил себя не думать об этом и стал еще усерднее подливать гостям эль.
— Что-нибудь еще? — спросил Робби.
— Да. — Могер беспокойно пошевелился и хлебнул эля, чтобы придать себе мужества. — Скиннер говорит, что твоя мать была шлюхой и что если бы каждый, кто имел ее, объявил себя королем, то короновать пришлось бы добрую половину клановых земель.
Голубовато-серые глаза Робби заледенели.
— Нет, — тихо сказал он схватившемуся за топор Дугласу Огеру. Яго Сэйк подкрадывался к посланцам сзади, почти незаметный из-за своей бледности и светлых мехов у молочно-белых стен. — Нет, — повторил Робби, обращаясь ко всем, кто был в башне. — Не нужно, чтобы наши братья вернулись в Гнаш, полагая, будто мы не способны отличить правду от лжи. Вы все здесь знали мою мать, Маргрет, и уважали ее. Не было на свете женщины более честной и доброй, и смерть свою она встретила с достоинством дхунских королев. Никакие слова обезумевшего от страха человека не смогут этого изменить. Скиннер Дхун в своем отчаянии опускается все ниже и ниже. Неужели он думает, что я, как пес, кинусь в драку по его команде? Что я буду грызться с пеной у рта, стоит ему оскорбить мою мать? Поймите меня правильно, дхуниты. Я не забуду ему этого оскорбления, но других людей в это дело втягивать не стану. Оно будет улажено между мной и Скиннером.
Вокруг закивали, и Яго Сэйк опустил свой топор. Робби опять оказался прав. Только сын способен защитить честь своей матери, как бы близко к сердцу ни приняли оскорбление его соратники. Брим старался ни на кого не смотреть. Никто здесь его не замечал после прихода послов, и сейчас он тоже не хотел привлекать к себе внимания.
Ему Маргрет Кормак, урожденная Дхун, не была матерью. Ее золотые волосы и голубые глаза вместе с королевской кровью достались ее первому и единственному сыну. Робби еще до гибели старого дхунского вождя отказался от родового имени их отца и начал называть себя Дхуном. Брим впервые услышал это новое имя, Робби Дхун, в шестилетнем возрасте, и оно показалось ему не в пример звучнее Рэба Кормака. «А можно и я буду зваться Дхуном, Рэб?» — спросил он брата на оружейном дворе, пока тот вытирал пучком сена свиную кровь со своего меча. «Нет, Брим, — ответил Робби, с прищуром оглядывая лезвие. — Отец у нас с тобой один, но матери разные. Моя была знатной дамой, ведущей свой род от Мойры Плакальщицы, а твоя — крольчатница из Гнаша».
Брим на мгновение ухватился рукой за стол. «Робби не хотел меня оскорбить, — говорил он себе. — Он просто брякнул, не подумав, ведь ему тогда было всего-то шестнадцать лет». Но теперь Бриму самому исполнилось пятнадцать, и он на месте Робби ничего подобного не сказал бы.
Могер заговорил снова, но смысл его слов дошел до Брима не сразу.
— Скиннеру надоело ждать. Он вызывает тебя на бой, и пусть мечи решат раз и навсегда, кому быть вождем.
Услышав о бое, люди заволновались. Крупных дел после нападения на Бладд больше не предпринималось, и всем не терпелось сразиться. Ничего, что у Скиннера Дхуна бойцов намного больше: успех на земле Бладда придал сторонникам Робби смелости и сделал их веру в своего вождя несокрушимой. Брим видел это и видел, что брат ни на миг не утратил своего хладнокровия.
— Братья мои и соратники, — сказал Робби все так же негромко, — я не стану встречаться со Скиннером Дхуном на поле, которое выберет он. Ему, может, и хочется столкнуть одних дхунитов с другими, а мне нет. Разве мы, глядя на наших гостей, не видим в них своих сокланников? Убить их было бы все равно что убить себя. Смерть каждого дхунита означает, что в войне с Бладдом у нас стало одним бойцом меньше. Скажите, чьей кровью хотели бы вы обагрить свои клинки — дхунской или бладдийской?
В башне воцарилась мертвая тишина. Факелы шипели и мигали от вечернего тумана, проникавшего в трещины. Молочная протекала менее чем в тридцати футах от южной стены, и слышно было, как на реке потрескивает лед. Дуглас Огер поднес к губам медный рог с долей священного камня, другие последовали его примеру. Яго Сэйк, склонив голову, стал перечислять Каменных Богов. Робби присоединился к нему, и после имени третьего бога весь чертог уже повторял, как один человек:
— Ион, Лосе, Утред, Обан, Ларранид, Мальвег, Бегатмус. — На глаза воинов наворачивались слезы: Робби сумел напомнить им, что Дхун был вторым и нежно любимым сыном богов.
Посланцы произносили молитву наряду с остальными, и Брим спрашивал себя, многие ли из них вернутся к Скиннеру в Гнаш. Джорди Сарсон уж точно не вернется: вон как он впился глазами в Робби, и в глазах этих светится обожание. Большерукий копейщик Рой Кокс по прозвищу Столб тоже колеблется: он обводит взглядом башню, будто собрался здесь поселиться.
Могер и Берольд тоже вели себя неспокойно, но Брим не думал, что они захотят перейти на другую сторону. Оба они люди чести, и учтивость Робби, равно как и его выспренние слова, вызывает у них подозрение.
Могер первым нарушил молчание, спросив:
— Не хочешь ли и ты передать что-нибудь моему вождю?
Робби задумчиво взялся за свою косу. Он, наверно, прекрасно понимает, как он хорош в это мгновение со своей играющей мускулами рукой и длинными красивыми пальцами, не испорченными боевым топором.
— Мне нечего передать Скиннеру. Человек, натравливающий одного кланника на другого, недостоин моего уважения. Но с его сторонниками я готов говорить и хочу сказать им вот что: мы встретим их здесь, как братьев, забыв все, что было сделано или сказано в прошлом. Присоединяйтесь ко мне, и мы отвоюем назад нашу дхунскую землю.
Могер поспешно кивнул, словно боялся, как бы слова Робби не повлияли на четырех его спутников.
— Красно говоришь, да только я за тебя, Рэб Кормак, сражаться не стану. Если тебе нечего сказать нашему вождю, то и нам тебя слушать незачем. Пошли, ребята. Надо переправиться через Молочную, пока луна еще не зашла. — Могер, склонив голову, простился с Робби и двинулся к выходу. Берольд и остальные последовали за ним, но Робби успел переглянуться с Джорди Сарсоном и Роем Коксом.
Лишь когда все посланцы повернулись к Робби спиной, стало видно, как он разгневан. Брат не любит, когда его называют Рэбом Кормаком — Брим хорошо это знал. Однажды он в кровь избил Джезию Шембла за то, что простофиля-фонарщик позабыл его новое имя и назвал Робби старым. С тех пор никто не осмеливался называть Робби Кормаком, а Рэбом его звал один Дуглас Огер. Но в Гнаше, как следовало из слов Могера, его кличут по-старому.
Брим выскользнул из башни незамеченным. Он не хотел слышать, как его брат будет негодовать из-за того, что его назвали именем, которое дал ему их отец.
Туман уже поднялся выше человеческого роста, и его сырой холод пронизывал Брима насквозь. Съежившись, он направился к реке, где стояла на мшистом берегу палатка Бабушки и горел ее костер. Есть и ночевать в разрушенной башне старуха отказывалась и приходила туда только по зову Робби.
Запах дыма вел Брима через туман. К востоку от Молочного Дома рос густой дикий лес — Гай Морлок говорил, что если поставить там охотничий домик и не навещать его с год, то нипочем свою хижину не найдешь. Пахотные земли и пастбища Молочного Камня простирались на север и запад, а лес, граничащий с кланом Фриз, присягнувшим Бладду, стоял непроходимой стеной на пути врага. Даже здесь, в какой-нибудь лиге от круглого дома, лес старался захватить все что мог. Голые ветви ив и болотных дубов торчали над рекой так грозно, будто деревья и ее хотели забрать себе.
Бабушка, сидя на пне у дымящего костра, разогревала моченый овес в старом шлеме и жевала стебелек руты.
— Робби звал меня? — спросила она вместо приветствия, увидев Брима.
Брим не был уверен, знает ли она, как его зовут. Зубы у Бабушки пожелтели от руты, и пахло от нее противно, как от стоячей воды.
— Робби велел сказать тебе, что из Гнаша приехал Могер и другие воины тоже. Он думал, ты захочешь повидать их, пока они не уехали. Они там, у лошадиного загона. Я провожу тебя к ним, если пожелаешь. — Брим сомневался, правильно ли он поступает — ведь Робби предложил это только из вежливости; но ведь брат, с другой стороны, своего поручения не отменял.
— Могера в младенчестве все колики мучили, — с трудом поднявшись, сказала Бабушка. — До года он был совсем лысый и верещал каждую ночь.
Брим не нашел, что на это ответить. Она странная, Бабушка, но знает много такого, чего другие не знают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Могер и его спутники, не ожидавшие столь учтивого приема, переглянулись.
— Да, — проворчал через некоторое время Могер. — Все в порядке. Конюший занялся ими.
— Это хорошо, — отозвался Робби. — Вот жаровня, грейтесь. Подай нам хлеба и пива, Брим, да скажи Бабушке, кто к нам приехал. Она не поблагодарит нас, если они уедут, не повидавшись с ней.
— Так она здесь, Бабушка? — Могер завертел головой, отыскивая ее.
— Сейчас она у реки. Бабушка почтила нас своим присутствием три месяца назад.
— Мы думали, что ее уже нет в живых, — недоумевал Могер. — Она пропала неизвестно куда вместе со своим мулом, и Скиннер сказал, что она уехала умирать в Руины.
Робби молча приподнял бровь — приезжие сами способны смекнуть, что Скиннер им лгал. Брим поставил на стол хлеб и кувшин черного эля. Там во всю длину была разостлана карта клановых земель, и Робби нетерпеливо кивнул, когда Брим замешкался, не решаясь поставить на нее свой поднос. Брим наполнил пивом рога, и пятеро воинов неохотно сели.
— Стало быть, ты больше не квартируешь в Молочном Доме, — сказал Могер. — Жаль, ведь он у них настоящая крепость.
— Нас стало слишком много, чтобы там помещаться. — Робби взял первый рог себе. — Враэна просила меня остаться, но злоупотреблять ее гостеприимством было бы глупо.
Могер пробурчал что-то в знак согласия. Его широкие плечи свидетельствовали о недюжинной силе, белобрысые волосы щетинились на синем от наколок затылке. Брим заметил, что от него не укрылось, сколько людей у костров начищают доспехи, чинят сбрую и сушат отсыревшую одежду. Могер видел, сколько людей играло в кости у входа в башню, и видит, сколько стоит вдоль стен здесь, в этом чертоге. Брим гордился тем, что их так много. После набега на Бладд дня не проходит без того, чтобы к Робби не явился хотя бы один человек. Его слава растет, и кличка, которой наградил его Скиннер Дхун — Рваный Король, — известна теперь во всех кланах.
— Можешь посчитать, если хозяин тебе так наказывал, Могер, — молвил Робби, вытянув ноги под столом. — Только смотри не ошибись, потому что здесь у нас меньше половины.
Робби лгал, но делал это умело. Странно, что Брим не замечал до сих пор, как ловко его брат умеет обманывать.
Могер побагровел, и человек по имени Берольд сказал, чтобы прикрыть его замешательство:
— Мы привезли тебе послание от Скиннера. Хочешь выслушать его сейчас или предпочтешь остаться с нами наедине?
Робби принял вызов, не дрогнув.
— Мне нечего скрывать от моих соратников. Говори так, чтобы слышали все.
— Мы условились, что говорить будет мой брат, — взглянув на Могера, сказал Берольд.
Брим только теперь заметил, как они похожи, и слова «мой брат» непонятно почему кольнули его.
Могер протянул свой рог, чтобы его наполнили заново, и лишь тогда заговорил:
— Во-первых, Скиннер требует, чтобы ты больше не называл его дядей. Он изучил твою родословную и убедился, что ты не доводишься ему племянником ни по крови, ни по свойству. Стало быть, все твои притязания на родство с ним фальшивы.
Люди в башне, услышав, как оскорбляют их вождя, заволновались. Топорщик Дуглас Огер стал позади Робби, ощерив свои поломанные зубы. По силе и могучему сложению ему не было равных даже среди других топорщиков, и приезжие, когда он подошел к столу, обменялись настороженными взглядами. Дуглас, видя это, потянулся к своему висящему за спиной топору.
Робби успокоил его, тронув за руку, и сказал Могеру:
— Я на тебя не в обиде — ведь слова, которые ты здесь произносишь, не твои. И то, что их произнес Скиннер, меня тоже не удивляет. Он звал меня своим племянником, пока ему было выгодно, а теперь это выгодным быть перестало. Ловко придумано — жаль, что он не проделал того же со своей женой.
Вокруг засмеялись, а Дуглас Огер хрюкнул, будто его душили. Посланцы выслушали шутку касательно своего вождя с непроницаемыми лицами, и только молодой белобровый Джорди Сарсон не сдержал усмешки.
Робби победил их, с уверенностью подумал Брим. Брат все делает правильно: он обезоружил посланцев своей учтивостью, дал понять, что он человек рассудительный, а теперь отказывается признать, что получил оскорбление. Гордость нарастала волной в душе Брима, и знакомое щемящее чувство сопутствовало ей. Как это возможно — гордиться братом и в то же время не желать ему успеха? Это неверность худшего разбора. Он должен стыдиться ее. Брим усилием воли заставил себя не думать об этом и стал еще усерднее подливать гостям эль.
— Что-нибудь еще? — спросил Робби.
— Да. — Могер беспокойно пошевелился и хлебнул эля, чтобы придать себе мужества. — Скиннер говорит, что твоя мать была шлюхой и что если бы каждый, кто имел ее, объявил себя королем, то короновать пришлось бы добрую половину клановых земель.
Голубовато-серые глаза Робби заледенели.
— Нет, — тихо сказал он схватившемуся за топор Дугласу Огеру. Яго Сэйк подкрадывался к посланцам сзади, почти незаметный из-за своей бледности и светлых мехов у молочно-белых стен. — Нет, — повторил Робби, обращаясь ко всем, кто был в башне. — Не нужно, чтобы наши братья вернулись в Гнаш, полагая, будто мы не способны отличить правду от лжи. Вы все здесь знали мою мать, Маргрет, и уважали ее. Не было на свете женщины более честной и доброй, и смерть свою она встретила с достоинством дхунских королев. Никакие слова обезумевшего от страха человека не смогут этого изменить. Скиннер Дхун в своем отчаянии опускается все ниже и ниже. Неужели он думает, что я, как пес, кинусь в драку по его команде? Что я буду грызться с пеной у рта, стоит ему оскорбить мою мать? Поймите меня правильно, дхуниты. Я не забуду ему этого оскорбления, но других людей в это дело втягивать не стану. Оно будет улажено между мной и Скиннером.
Вокруг закивали, и Яго Сэйк опустил свой топор. Робби опять оказался прав. Только сын способен защитить честь своей матери, как бы близко к сердцу ни приняли оскорбление его соратники. Брим старался ни на кого не смотреть. Никто здесь его не замечал после прихода послов, и сейчас он тоже не хотел привлекать к себе внимания.
Ему Маргрет Кормак, урожденная Дхун, не была матерью. Ее золотые волосы и голубые глаза вместе с королевской кровью достались ее первому и единственному сыну. Робби еще до гибели старого дхунского вождя отказался от родового имени их отца и начал называть себя Дхуном. Брим впервые услышал это новое имя, Робби Дхун, в шестилетнем возрасте, и оно показалось ему не в пример звучнее Рэба Кормака. «А можно и я буду зваться Дхуном, Рэб?» — спросил он брата на оружейном дворе, пока тот вытирал пучком сена свиную кровь со своего меча. «Нет, Брим, — ответил Робби, с прищуром оглядывая лезвие. — Отец у нас с тобой один, но матери разные. Моя была знатной дамой, ведущей свой род от Мойры Плакальщицы, а твоя — крольчатница из Гнаша».
Брим на мгновение ухватился рукой за стол. «Робби не хотел меня оскорбить, — говорил он себе. — Он просто брякнул, не подумав, ведь ему тогда было всего-то шестнадцать лет». Но теперь Бриму самому исполнилось пятнадцать, и он на месте Робби ничего подобного не сказал бы.
Могер заговорил снова, но смысл его слов дошел до Брима не сразу.
— Скиннеру надоело ждать. Он вызывает тебя на бой, и пусть мечи решат раз и навсегда, кому быть вождем.
Услышав о бое, люди заволновались. Крупных дел после нападения на Бладд больше не предпринималось, и всем не терпелось сразиться. Ничего, что у Скиннера Дхуна бойцов намного больше: успех на земле Бладда придал сторонникам Робби смелости и сделал их веру в своего вождя несокрушимой. Брим видел это и видел, что брат ни на миг не утратил своего хладнокровия.
— Братья мои и соратники, — сказал Робби все так же негромко, — я не стану встречаться со Скиннером Дхуном на поле, которое выберет он. Ему, может, и хочется столкнуть одних дхунитов с другими, а мне нет. Разве мы, глядя на наших гостей, не видим в них своих сокланников? Убить их было бы все равно что убить себя. Смерть каждого дхунита означает, что в войне с Бладдом у нас стало одним бойцом меньше. Скажите, чьей кровью хотели бы вы обагрить свои клинки — дхунской или бладдийской?
В башне воцарилась мертвая тишина. Факелы шипели и мигали от вечернего тумана, проникавшего в трещины. Молочная протекала менее чем в тридцати футах от южной стены, и слышно было, как на реке потрескивает лед. Дуглас Огер поднес к губам медный рог с долей священного камня, другие последовали его примеру. Яго Сэйк, склонив голову, стал перечислять Каменных Богов. Робби присоединился к нему, и после имени третьего бога весь чертог уже повторял, как один человек:
— Ион, Лосе, Утред, Обан, Ларранид, Мальвег, Бегатмус. — На глаза воинов наворачивались слезы: Робби сумел напомнить им, что Дхун был вторым и нежно любимым сыном богов.
Посланцы произносили молитву наряду с остальными, и Брим спрашивал себя, многие ли из них вернутся к Скиннеру в Гнаш. Джорди Сарсон уж точно не вернется: вон как он впился глазами в Робби, и в глазах этих светится обожание. Большерукий копейщик Рой Кокс по прозвищу Столб тоже колеблется: он обводит взглядом башню, будто собрался здесь поселиться.
Могер и Берольд тоже вели себя неспокойно, но Брим не думал, что они захотят перейти на другую сторону. Оба они люди чести, и учтивость Робби, равно как и его выспренние слова, вызывает у них подозрение.
Могер первым нарушил молчание, спросив:
— Не хочешь ли и ты передать что-нибудь моему вождю?
Робби задумчиво взялся за свою косу. Он, наверно, прекрасно понимает, как он хорош в это мгновение со своей играющей мускулами рукой и длинными красивыми пальцами, не испорченными боевым топором.
— Мне нечего передать Скиннеру. Человек, натравливающий одного кланника на другого, недостоин моего уважения. Но с его сторонниками я готов говорить и хочу сказать им вот что: мы встретим их здесь, как братьев, забыв все, что было сделано или сказано в прошлом. Присоединяйтесь ко мне, и мы отвоюем назад нашу дхунскую землю.
Могер поспешно кивнул, словно боялся, как бы слова Робби не повлияли на четырех его спутников.
— Красно говоришь, да только я за тебя, Рэб Кормак, сражаться не стану. Если тебе нечего сказать нашему вождю, то и нам тебя слушать незачем. Пошли, ребята. Надо переправиться через Молочную, пока луна еще не зашла. — Могер, склонив голову, простился с Робби и двинулся к выходу. Берольд и остальные последовали за ним, но Робби успел переглянуться с Джорди Сарсоном и Роем Коксом.
Лишь когда все посланцы повернулись к Робби спиной, стало видно, как он разгневан. Брат не любит, когда его называют Рэбом Кормаком — Брим хорошо это знал. Однажды он в кровь избил Джезию Шембла за то, что простофиля-фонарщик позабыл его новое имя и назвал Робби старым. С тех пор никто не осмеливался называть Робби Кормаком, а Рэбом его звал один Дуглас Огер. Но в Гнаше, как следовало из слов Могера, его кличут по-старому.
Брим выскользнул из башни незамеченным. Он не хотел слышать, как его брат будет негодовать из-за того, что его назвали именем, которое дал ему их отец.
Туман уже поднялся выше человеческого роста, и его сырой холод пронизывал Брима насквозь. Съежившись, он направился к реке, где стояла на мшистом берегу палатка Бабушки и горел ее костер. Есть и ночевать в разрушенной башне старуха отказывалась и приходила туда только по зову Робби.
Запах дыма вел Брима через туман. К востоку от Молочного Дома рос густой дикий лес — Гай Морлок говорил, что если поставить там охотничий домик и не навещать его с год, то нипочем свою хижину не найдешь. Пахотные земли и пастбища Молочного Камня простирались на север и запад, а лес, граничащий с кланом Фриз, присягнувшим Бладду, стоял непроходимой стеной на пути врага. Даже здесь, в какой-нибудь лиге от круглого дома, лес старался захватить все что мог. Голые ветви ив и болотных дубов торчали над рекой так грозно, будто деревья и ее хотели забрать себе.
Бабушка, сидя на пне у дымящего костра, разогревала моченый овес в старом шлеме и жевала стебелек руты.
— Робби звал меня? — спросила она вместо приветствия, увидев Брима.
Брим не был уверен, знает ли она, как его зовут. Зубы у Бабушки пожелтели от руты, и пахло от нее противно, как от стоячей воды.
— Робби велел сказать тебе, что из Гнаша приехал Могер и другие воины тоже. Он думал, ты захочешь повидать их, пока они не уехали. Они там, у лошадиного загона. Я провожу тебя к ним, если пожелаешь. — Брим сомневался, правильно ли он поступает — ведь Робби предложил это только из вежливости; но ведь брат, с другой стороны, своего поручения не отменял.
— Могера в младенчестве все колики мучили, — с трудом поднявшись, сказала Бабушка. — До года он был совсем лысый и верещал каждую ночь.
Брим не нашел, что на это ответить. Она странная, Бабушка, но знает много такого, чего другие не знают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86