Восемнадцать лет прошло с того дня в горах, когда люди с красными клинками отняли у Кропа обожженного, чуть живого хозяина. «Отдай его нам, — приказал холодный голос. — Если будешь сопротивляться, тебе конец». Кропу запомнились бледные глаза и безволосое лицо того человека. Баралис, которого Кроп вез привязанным к мулу, был весь в мокрых, зловонных бинтах. Горячка сжигала его, и за три дня он не сказал ни слова. Левую сторону его лица покрывал ожог, брови и волосы сгорели. Кроп боялся за жизнь хозяина и не надеялся, что сумеет спасти его. Животных лечить — одно дело, а человека — совсем другое. Красные клинки окружили мула, а бледноглазый всадник сказал Кропу: «От твоего хозяина уже пахнет смертью. Малейшее сотрясение убьет его. Подумай, стоит ли тебе драться и жертвовать своей жизнью ради мертвеца».
Кроп все равно стал драться — не мог же он отдать хозяина просто так. Он помнил боль от мечей, смех красных клинков и вкус крови во рту. Но он дрался долго и ранил многих — он бил их о скалы и выворачивал им руки из плеч. Они начинали бояться его, он это видел. Они думали, что он простофиля, но не знали, что простой человек с одной мыслью в голове и одной любовью в сердце может обернуться чем-то вроде стихийного бедствия. Сила полыхала в Кропе, как белый огонь, и когда конный красный клинок наскочил на него, он остался на месте, пока дыхание коня не ударило ему в лицо, ухватил жеребца за шею и повалил наземь.
Красные клинки после этого притихли и отошли назад. Бледноглазый, сидя в седле, задумчиво взялся рукой в перчатке за подбородок.
Кроп упал на колени рядом с поваленным конем. У зажатого внизу всадника лопнула кожа на черепе и виднелась кость. Он задыхался, и изо рта у него шла пена, смешанная с желчью и кровью, но Кроп смотрел только на коня. Тот ужасно дергался, бил копытами, и глаза у него закатывались. Кропу стало стыдно, очень стыдно. Дурак! Посмотри-ка, что ты наделал! Тебе смотреть было велено, а не трогать! Ярость покинула Кропа, и он, опустив плечи, потянулся к красному мечу, выпавшему из руки всадника. Он не любил мечей и никогда ими не пользовался, но знал, что лошадь без оружия не убьешь. Он успокоил коня тихими словами, которые только животные понимают, а потом перерезал ему горло, шепча: «Прости, прости».
Первая стрела попала ему в руку у плеча, и он, одурев от боли и неожиданности, рухнул прямо в лошадиную кровь. Вторая стрела вонзилась рядом с первой, третья оцарапала шею, еще одна вошла под ребра и задела почку. В Кропа стреляли сзади по приказу бледноглазого.
Сутки спустя Кроп очнулся в выемке на середине горного склона. Красные клинки давно уехали и увезли с собой хозяина. Кроп догадался, что спасла его кровь жеребца. Он вымазался в ней с головы до ног, и красные клинки, конечно, подумали, что это его кровь, — чтобы сообразить это, особого ума не требовалось. Они решили, что он ранен смертельно, и попросту спихнули его тело с горы. Они не знали, что в Кропе течет древняя кровь великанов и какими-то четырьмя стрелами его убить нельзя.
...Кроп, решившись, зашагал по дороге к городу. Он не хотел думать о том, что случилось после, — только не здесь, не так близко от тех самых гор. Теперь главное — идти вдоль них на запад, до того места, где забрали хозяина и где живут эти красные клинки.
Плотно утоптанный снег на дороге был обильно унавожен и полит дегтем. Пасущиеся поблизости овцы разбегались, завидев Кропа, и он заметил, что многие из них суягные. От этой приметы скорой весны ему стало теплее, и он, прибавив шагу, запел старую рудничную песню:
Джон-рудокоп был рожден во грехе
И таскался по свету с киркой,
Джон-рудокоп был рожден во грехе
И таскал все добро с собой.
Однажды он на жилу набрел
И враз рубанул по ней...
И враз рубанул по ней.
К третьему куплету, из которого Кроп помнил только, что Джон отрубил себе палец на ноге, он дошел до городской стены. Многие городки и села, мимо которых он проходил, имели такие же ограждения. Эта стена была, собственно, земляным валом, и ее опоясывал ров, затянутый бурым льдом. Кроп с облегчением отметил, что ворот в ней нет — он боялся подозрительных стражников и непонятных слов, которые они говорили. Пока он стоял, разглядывая стену, мимо прошел старик с тачкой. Кроп сразу отвернулся: он знал, что одинокие прохожие боятся его, и не хотел, чтобы поднялся шум. Старик был одет пестро, как все коробейники: шерстяной камзол красный и весь в шнурках, одна штанина желтая, другая зеленая. Кроп удивился, что он не свернул в сторону, и еще больше удивился, когда старик заговорил с ним.
— Эй ты. Да-да, ты — не притворяйся, будто не видишь меня! — Коробейник показал на город рукой, в перчатке, сшитой из воробьиной кожи прямо с перьями. — Я бы на твоем месте туда не совался, клянусь Пречистой Матерью! Эти козопасы все злющие и чужих не любят. А ведь казалось бы, они должны интересоваться привозным товаром, сидя в своей дыре с одними козами да курами! Женщины у них до сих пор ходят в жестких корсетах, ей-богу! А на мои кружевные воротнички, по которым весь Транс-Вор с ума сходит, даже и глядеть не хотят. Боятся, что их за шлюх примут, вот оно как. За шлюх, с таким-то узором! — Вытащив из-под холстины на тачке что-то белое и воздушное, он сунул это Кропу под самый нос. — Ты погляди, какая работа — на всем Севере лучше не найти.
Кроп вежливо обозрел кружевную вещицу. Она показалась ему легкомысленной, но он промолчал, потому что не совсем понимал, для чего она нужна.
Старик расценил его молчание как одобрение.
— Ты, я вижу, человек со вкусом. Не хочешь ли взять парочку? Матушке подаришь... или зазнобе своей.
Кроп потряс головой.
— Свой брат торгаш, не иначе. А пару по цене одного возьмешь?
Кроп, немного замороченный, опять потряс головой.
— Отродясь не встречал такого несговорчивого. Ладно, раз уж ты такой знаток, даю тебе три — всего-то за пять сребреников. — И старичок протянул Кропу раскрытую ладонь.
Кроп запаниковал. Похоже, он умудрился заключить сделку, не сказав ни единого слова. Кропа бросило в жар, и он завертел головой, ища путь к отступлению.
— Даже и не думай, — прищурился старик. — Ты мне должен пять монет — плати сейчас, не то к магистрату тебя сведу.
Слово «магистрат» напугало Кропа сильнее, чем десяток обнаженных клинков. Магистрат — это цепи, тюрьма и железные двери. Запрут тебя там и больше уж не выпустят. В полной панике Кроп схватился за тачку коробейника и перевернул ее. Ленты, кружева и прочие товары посыпались на снег, колесо соскочило и покатилось в ров, а душа Кропа ушла в пятки. Погляди, что ты натворил! Говорили тебе, не трогай. Старик вопил и прыгал вокруг своей тачки. Кроп дико озирался, не зная, что страшнее: дорога, где его быстро догонят и побьют, или город, где его, чего доброго, посадят в тюрьму.
Все решилось, когда на дороге показался крестьянин со своим сынишкой, гнавший перед собой шесть по-зимнему тощих свиней. Путь назад был отрезан. Сейчас коробейник кликнет свинаря на помощь, поднимется крик, прибегут еще люди и начнут бить Кропа палками. Кроп хорошо знал, как это бывает. Такое даже за семнадцать лет в рудниках не очень-то забудешь.
Кроп, давя ногами стеклянные бусы, припустил к городу.
— Стой, вернись! — орал ему вслед коробейник, но Кроп мчался, сгорбив плечи и нагнув голову, точно дверь собирался вышибить.
Люди на улицах глядели на него во все глаза. Женщина с двумя детьми шарахнулась в сторону, красивый парень в остроконечной шапке крикнул: «Да чтоб меня! Это человек или медведь? Может, помесь?» Белая собачонка с черным пятном на глазу спрыгнула с мусорной кучи и понеслась за Кропом, тявкая как угорелая. Кроп покраснел, как свекла, от стыда и от бега. Выставил-таки себя на посмешище! Надо скорее свернуть с улицы в какой-нибудь укромный закуток, чтобы отдышаться и подумать.
Сворачивая наугад, за углы, раскидывая грязный снег и скользя по льду, Кроп добрался до самой старой части города. Здесь домишки стояли ветхие, со сгнившими балками и потеками ржавчины на стенах. Старуха на углу варила в котле лошадиные копыта. Кроп так проголодался, что от их клейкого запаха его замутило.
Отдуваясь, он замедлил шаг и сплюнул на мостовую черный сгусток. Горький Боб говорил, что так рудник мстит человеку: ты проникаешь в него, а он проникает в тебя. Собачонка так и не отвязалась. Кроп шуганул ее, но она взяла и уселась, стуча хвостом по булыжнику и поставив торчком острые уши.
— Пошла вон, говорю! — Кроп замахал на нее руками и затопал ногами. Она отскочила, тявкнула и тут же атаковала его рудничные сапоги. Он отпихнул ее ногой, но она мигом вернулась обратно, в восторге от этой новой игры. У Кропа вся спина стала липкой от пота. Хорошо бы сейчас помыться горячей водой. На нижнем ярусе оловянного рудника, который рудокопы прозвали Чертовой Глоткой, были пещеры с горячими источниками. Когда привыкнешь к запаху тухлых яиц, можно сидеть в таком пруду, пока пальцы у тебя не сморщатся и спина не размягчится, как студень. Кроп, конечно, не хотел бы снова там оказаться — олово добывать очень тяжело, а жизнь рудокопа стоит дешевле кирки, — но кроме плохого там было и хорошее.. Еда, песни и дружба. Теперь ничего этого нет, и ему снова приходится бегать и прятаться.
Увидев просмоленную дверь с вывеской в виде петуха, Кроп повернулся к собаке спиной и перешел через улицу. Видно было, что дом с петушиной вывеской недавно горел. Кладка почернела от сажи и сильно потрескалась на стыках, дверной косяк покоробился, и его подперли свежесрубленным колом. В Кропе зашевелились старые опасения. Петух — это пивная, где занимаются также куплей-продажей. Кропу настоятельно требовалось кое-что обменять. Ни еды, ни денег у него не было, а вместо плаща он приспособил холстину, взятую из курятника. Но при обмене приходится иметь дело с людьми, а Кроп не помнил, чтобы люди когда-нибудь относились к нему по-хорошему. Его либо боялись, либо глумились над ним, и часто одно не мешало другому.
Тяжело вздохнув, Кроп сгорбился и согнул ноги в коленях. Это уменьшило его всего на каких-нибудь полфута, но все-таки придало смелости, и он отважился войти.
Единственная комната таверны насквозь пропахла козлиным жиром. Сальные светильники шипели и плевались, испуская зеленый дым. Столы и табуретки из неструганого дерева теснились вокруг медной кухонной плиты. Старик в козьем кожухе оглянулся на Кропа, а здоровенный мужчина в кожаном фартуке крикнул: «С собаками нельзя!» Кроп только теперь заметил, что белая собачонка и сюда за ним притащилась. Не посмев объяснить, что это не его собака, он просто взял ее и вынес наружу. Когда он затворил дверь, все уже уставились на него, и Кроп призвал на помощь всю свою волю, чтобы не удрать. Один из козопасов сделал охраняющий знак, когда он прошел мимо, а человек в фартуке сложил мускулистые ручищи на груди и пошире расставил ноги. Стоящий у прилавка молодой парень бандитского вида переглянулся с ним.
— Чего тебе, незнакомец? — Человек в фартуке, хозяин таверны, оглядел Кропа с ног до головы, отметив кляксы птичьего помета на его плаще и белые бугристые рубцы на шее. — Если у тебя что дурное на уме, то лучше и не пытайся, а если зашел погреться и выпить, то покажи сперва свои денежки.
Кроп густо покраснел. Он не любил быть предметом столь пристального внимания, а говорить он боялся, чтобы не нажить еще больше хлопот. Обдумывая, как ему быть, он заметил, что парень у стойки потихоньку тянется к ножу.
— Я поменяться хочу, — тихо промолвил Кроп.
Трактирщик и парень с ножом опять переглянулись, и хозяин сказал:
— Ладно, показывай, что у тебя там.
Кроп был рад отойти от пастухов и от печки. Он вспотел и согнул колени еще сильнее, чтобы не стукнуться о низкий потолок. Парень стал чересчур близко к нему, и Кроп отодвинулся, но трактирщик тут же подступил к нему с другой стороны.
— Давай, покажи свой товар.
Кроп нащупал товар, зашитый в полу камзола. От запахов мяса и подливки на плите у него текли слюнки, и он несколько раз сглатывал. Парень заметил и это, и взгляд Кропа, прикованный к черному котлу.
— Мне сдается, он голоден, Шем. Мне сдается, он хочет поменять что-то на миску жаркого и краюху хлеба.
— Не получит он моей стряпни, покуда я его вещь не увижу, — решительно ответствовал Шем.
Парень принялся чистить ногти кончиком своего красивого ножа. Он и одет был красиво, в тонкое сукно и замшу.
— Ну, не знаю, Шем. Я бы ему дал поесть. Сделки лучше заключать на сытый желудок.
Они поглядели друг на друга, и Шем, уступив, двинулся к котлу. Кроп следил за ним, а парень за Кропом.
— Издалека путь держишь, наверно?
Кроп потряс головой. Он понимал, что этому человеку ничего о себе рассказывать не надо.
— Тебе, похоже, кнута довелось отведать, — сочувственно заметил парень и спрятал нож. — Но такого, как ты, этим, поди, не проймешь. Мне сдается, ты способен за себя постоять.
Кропу, к его облегчению, отвечать не пришлось, потому что трактирщик вернулся с миской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86