Не пытайся околдовать нас своими лживыми речами.
Эффи, обезумевшая от ужаса и бессилия, не почувствовала удара. Где ей взять слова, чтобы спасти Царапа? Ведь они сказали... сказали... Царап не любит огня, он даже свечей боится... «Прости меня, батюшка, я не знаю таких слов».
Кро подхватил собаку на руки. Воздух около топки колебался от жара. Огонь ревел и трещал, стреляя белыми искрами. Двадцать четыре человека застыли в молчании — двигался один только Кро. Высоко подняв руки в кузнецких рукавицах, лучник бросил Царапа в печь.
Тигель так раскалился, что воздух в нем воспламенялся сам собой. Царап визжал и бился, пытаясь вырваться из пут. Эффи знала, что он непременно взглянет на нее, и принуждала себя не отводить глаз.
Глаза Царапа уже тускнели, но она увидела в них то же самое: веру. Он и теперь еще верил, что она его спасет.
Огонь уже охватил его со всех сторон. По лицу Эффи катились слезы. Что-то твердое, страшное нарастало в ней, и она чувствовала первые порывы ярости. Она заново окинула взглядом окружавших ее людей — все они, не отрываясь, смотрели на пожираемую пламенем собаку. Медленно-медленно Эффи ступила два шага в сторону. Наступив ногой на свой кремневый нож, она наклонилась будто бы почесать коленку — и нож оказался у нее в руке. Она выпрямилась. Двое черноградцев, что стояли позади нее, все так же пялили глаза на печь.
Задыхаясь от запаха паленой шерсти и горелого мяса, Эффи зажала в кулаке рукоять. Мужчины оживали и терли себе глаза, точно от сна пробудились. Когда Станнер Хок повернулся к Эффи, она полностью приготовилась.
— Да не пожалеет этот огонь и тебя, ведьма. Свяжите ее, — велел он двум скарпийцам, Урии Скарпу и Ракеру Фоксу. — Пусть она сохранит ясность ума, отправляясь в огонь — авось успеет покаяться.
Эффи выставила вперед нож, описав им полукруг, и сказала дрожащим голосом:
— Назад. Со мной не так легко справиться, как с собакой.
Кто-то позади фыркнул, Урия Скарп растянул губы в ухмылке, Ракер Фокс в притворном испуге отскочил назад.
— Ах ты моя дикая черноградская кошечка. Царапаешься?
— Сжечь ее, да и дело с концом, — угрюмо, не поддаваясь веселью, буркнул Станнер Хок.
— Вот-вот, — поддакнул Турби Флап. — Не позволим ей больше прибегнуть к колдовству.
У Эффи горели щеки. Дура, дура. Как могла она подумать, что они испугаются девочки с каменным ножом? Она заметила, что Урия Скарп снова смотрит на ее амулет. Гранит ходил ходуном под шерстяным платьем. Эффи увидела, как расширились у скарпийца зрачки... и поняла, что надо делать.
Они думают, что я ведьма? Хорошо.
Не опуская ножа, она подняла стоящую на полу чашку с железным соком. На глазах у пораженных кланников она окунула туда клинок. Пористый кремень мгновенно впитал в себя черноту и вышел наружу блестящий и дымящийся, будто осколок морозной ночи. Эффи сама чуть не испугалась: при виде ножа в ней зашевелились воспоминания, о которых она прежде ничего не знала. Но от клинка пахло залежалым ячменем, и почти выветрившимся медом, и горелым торфом — в точности как от батюшки. Это придало Эффи сил и отваги. Когда она заговорила, страх окончательно оставил ее.
— Вот колдовское зелье, сваренное мною. — Она подняла нож повыше, чтобы видели все. — Если хоть одна капля упадет на кожу человека, его душа станет моей. Зубы у него сгниют, правая рука отсохнет, семя почернеет. — Эффи возблагодарила про себя Летти Шенк, просветившую ее относительно такой вещи, как мужское семя. Подражая голосу рассерженной Анвин Птахи, она продолжила свою речь: — Дайте мне выйти отсюда, если вам жизнь дорога, не то клянусь, что кину эту чашу об пол и обрызгаю вас всех, и уведу ваши души за собой в ад.
Тишина. Кто-то кашлянул, Турби Флап начал что-то, но поперхнулся. Те, кто помоложе, потихоньку пятились назад. Урия Скарп прикрыл рукой причинное место. Эффи ждала с ножом в одной руке и чашкой на сгибе другой... и все до одного опускали глаза под ее взглядом.
Лицо Станнера Хока застыло, как маска. Он один из двадцати четырех знал, что она не ведьма. Эффи видела, что он взвешивает разные решения. Если объявить ее обманщицей, то все, что здесь происходило, утратит смысл. Либо она ведьма, либо обманщица — и той и другой она быть не может. Обличив ее, Станнер выскажется против себя самого, и очень может быть, что ему при этом никто не поверит. В кузницу вошел страх — если Эффи это чувствует, то и он наверняка тоже.
В конце концов решение было принято за него. Ракер Фокс, отступив от Эффи, сказал Станнеру:
— Управляйся сам со своей градской сукой. Я к ней и пальцем не прикоснусь. — Кланники загудели, соглашаясь с ним. Четверо человек, стоявших у двери, отошли в сторону, остальные расступились, давая Эффи пройти.
Должно быть, что-то страшное было в ее лице, когда она шла между ними, потому что никто не смотрел ей в глаза. Турби Флап, уронив тяжелый меч на пол, обеими руками держался за тавлинку со священным камнем. Скарпийцы делали незнакомые ей знаки, чертя в воздухе фигуру ядовитой сосны. Когда она проходила мимо Станнера, он шепнул:
— Не ночуй больше в этом круглом доме, Эффи Севранс, — мой нож найдет тебя, как только ты закроешь глаза.
Она промолчала, не доверяя своему голосу. Все ее существо было устремлено к двери. Мысль о старом Царапе придавала силы ее рукам и зажигала глаза собственным огнем.
Она не помнила, как преодолела Сухой Рукав и вышла из круглого дома. Она могла думать только о двух вещах. Первая — то, как до последнего своего мгновения верил в нее Царап. Вторая — тупая и страшная уверенность в том, что боги непременно оледенят сердце Градского Камня за зло, совершенное кланниками в эту ночь.
6
КАК СТАНОВЯТСЯ СУЛЛАМИ
Они вошли в гору на четвертый день пути. Здесь невозможно было понять, в какую сторону движешься, но Аш почему-то казалось, что они больше не едут на восток.
«Поедем на восток, в Облачные Земли, а после на юг, в Сердце», — вот все, что сказал ей Арк Жилорез относительно путешествия. Аш не задавала ему вопросов. Это было утро их отъезда, когда солнце едва показалось над горизонтом и звезды светили, делая лед голубым. Ночью в землянке Слышащего она не сомкнула глаз, зная, что скоро покинет Райфа, и не в силах объяснить себе, зачем она это делает. Стоило ей поговорить с ним, и она бы освободилась. Он начал бы спорить, убеждать, заставил бы ее передумать. Он сделал бы это из любви к ней — и это было бы ошибкой.
Она теперь принадлежит к числу суллов. Их битвы — ее битвы. Она раккардан, Простирающая Руки, и в ответе за то, что эти руки недавно совершили.
С собой она Райфа взять не могла. Суллы не допустили бы этого: они не любят того, кого называют кланником. Но ею руководили другие причины. Он достаточно натерпелся из-за нее, достаточно рисковал своей жизнью. Теперь она отправлялась во тьму и должна была проделать этот путь в одиночестве. Она решила, что больше не станет подвергать его опасности. Вот так. Все очень просто... и очень сложно.
Она знала, что последовать за ней Райф не сможет. Арк относился к умению кланников читать следы с откровенным презрением. «Кланники видят только то, что есть, и не видят того, что было. Они, словно дети, смотрят только себе под ноги. Разве орел в полете и белка, перепрыгивающая с дерева на дерево, оставляют за собой следы? Да, оставляют, но такие, что доступны только слуху, обонянию и вкусу. Кланники пользуются только одним чувством, а суллы — всеми пятью».
Аш, придавленная внезапной усталостью, замедлила шаг. Мысль о том, что Райф не сможет найти ее след, разрывала ей сердце. Он так долго защищал ее, он нес ее на руках, когда она не могла больше идти. Но для суллов вся его сила и решимость не значили ровно ничего. Они провели его, как ребенка... и позаботились, чтобы он никогда ее не нашел.
Глубоко дыша, она старалась перебороть обиду. Если бы только она, просыпаясь поутру, перестала искать его глазами — все бы легче.
Заметив, что она отстает, Арк тоже сбавил шаг. Этот Землепроходец замечает все — надо ей помнить об этом и следить за собой.
— Далеко ли еще до привала?
Внутри горы было темно, но молочно-бледные доспехи, которые Арк носил под росомашьим плащом, излучали свет, словно прежде впитали в себя сияние луны. Аш рассмотрела эти доспехи вблизи, пока Арк мылся в согретой камнями воде. Они были теплыми на ощупь, и в каждой их чешуйке мерцало огненное кольцо. Аш догадывалась, что это костяные пластины, отпиленные в поперечном сечении. Очень тонкие, они казались ломкими на вид, но Аш, зажав одну из них в пальцах, убедилась, что эта кость прочна, как сталь.
Арк обернулся к ней, и его костяная чешуя заколебалась, как шелк. Свет от факела, который нес впереди Маль Несогласный, почти не затрагивал его лица, но глаза были видны хорошо, и в них что-то таилось.
— Этой ночью мы будем долго идти.
Который же теперь час? Чтобы определить это, Аш могла полагаться только на свое ощущение времени, но гора глушила и время, и свет. Узкие ходы змеились сквозь толщу камня, сквозь гранит и блестящие рудные жилы, мимо стоячих водоемов и пещер, где мелкие существа с глазами навыкате разбегались, завидев факел. Эти ходы вели вниз, только вниз. Порой приходилось поворачивать назад в поисках коридора, где могли бы пройти лошади. Часто Несогласный переводил коней по каменным мостам и извилистым лестницам. Эхо преследовало их, как тени. Звуки никогда не покидали гору — они кружили, отскакивая от стены к стене, и становились все тише и глубже, и дробились на составные части. Однажды Аш, остановясь и прислушиваясь, услышала странно искаженный собственный голос, совершенно ясно сказавший: «Съем-ка я сухарик». Эти слова она произнесла полдня назад, когда они остановились перекусить.
Аш вдруг стало холодно, и она запахнулась в шубу. Маль впереди провел лошадей через природные ворота, усеянные блестками кварца. Этот огромный сулл мог молчать часами. В его обязанности входило отыскивать нужную Арку дорогу и освещать путь. Его широкую спину перечеркивал меч, который Маль носил за плечами из-за его необычайной длины. Его плащ, составленный из полос разного меха, был не такой, как у его хасса, но под ним мерцала такая же бледная чешуя. Плотная, как у сокольничего, кожаная рукавица защищала его левую руку от брызжущей с факела смолы. Как будто почувствовав, что Аш смотрит на него, Маль оглянулся. Его льдисто-голубые глаза каждый раз точно пронизывали ее насквозь. Они знали все, эти глаза, и Аш часто гадала о том, какие трагедии пережил Маль в прошлом.
— Можно там пройти? — спросил Арк, подойдя к нему.
— Нет. Потолок слишком низок и пол ненадежен.
Арк медленно кивнул, внимательно глядя на своего хасса темными, почти черными глазами. Аш видела, что он размышляет. Покинув владения Ледовых Ловцов пять дней назад, они шли сквозь метели и снегопады, по черным торосистым льдам и заснеженным предгорьям, и все это время Арк держался уверенно. Сейчас в нем появилось нечто другое.
— Оставь лошадей здесь. Дальше пойдем без них.
Пока Маль развязывал мешок, Аш прошла через скальную арку и посмотрела вперед. В густом мраке она различила только вырубленные в камне ступени, ведущие куда-то в недра горы. Сквозняк шевельнул ее волосы, резкий, отдающий кровью запах медной руды наполнил ноздри. Аш стало тревожно, и она поспешила вернуться под защиту Арка.
Он разглядывал метки на стенах. Аш узнавала сулльские знаки — луны, полумесяцы и чертежи ночного неба. Суллы считают своими все глубокие, лишенные света места. Аш вздрогнула. Она знает о суллах так мало — как может она надеяться стать одной из них?
Арк, должно быть, прочел сомнение на ее лице: он придвинулся к ней так близко, что стали видны шрамы от кровопусканий на его скулах, ушах и челюсти, и сказал:
— Скоро мы завершим свой ночной переход.
— Но лагерь разбивать не будем?
— Нет.
Что-то удержало ее от дальнейших расспросов. Арк умел держаться совершенно неподвижно, не мигая и дыша через равные промежутки. За все время пути они разговаривали только о еде, о погоде и прочих дорожных мелочах. О цели их путешествия не упоминалось вовсе. Арк взвешивал слова столь же точно, как свои вдохи и выдохи.
Аш, удивившись самой себе, спросила его:
— Почему ты оставил нетронутым свое горло?
Лицо Арка окаменело, и он ответил так тихо, что Аш едва расслышала:
— Драс Морту. Последний Надрез. — Он потрогал гладкий кусочек у себя на коже. — Когда придет мое время отправиться к Дальнему Берегу, я взрежу последнюю, самую большую жилу.
— А если ты умрешь от чужой руки?
— Тогда мой хасс не успокоится, пока не найдет меня и не сделает Последнего Надреза сам.
Аш опустила глаза, чувствуя, что коснулась чего-то сокровенного.
— Лошади накормлены и напоены — можно идти. — Маль взял факел из расщелины в скале. Верховые кони и вьючная лошадь стояли гордо и прямо. Их не надо было спутывать — Аш знала, что они и без веревки никуда не сбегут и будут ждать возвращения всадников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Эффи, обезумевшая от ужаса и бессилия, не почувствовала удара. Где ей взять слова, чтобы спасти Царапа? Ведь они сказали... сказали... Царап не любит огня, он даже свечей боится... «Прости меня, батюшка, я не знаю таких слов».
Кро подхватил собаку на руки. Воздух около топки колебался от жара. Огонь ревел и трещал, стреляя белыми искрами. Двадцать четыре человека застыли в молчании — двигался один только Кро. Высоко подняв руки в кузнецких рукавицах, лучник бросил Царапа в печь.
Тигель так раскалился, что воздух в нем воспламенялся сам собой. Царап визжал и бился, пытаясь вырваться из пут. Эффи знала, что он непременно взглянет на нее, и принуждала себя не отводить глаз.
Глаза Царапа уже тускнели, но она увидела в них то же самое: веру. Он и теперь еще верил, что она его спасет.
Огонь уже охватил его со всех сторон. По лицу Эффи катились слезы. Что-то твердое, страшное нарастало в ней, и она чувствовала первые порывы ярости. Она заново окинула взглядом окружавших ее людей — все они, не отрываясь, смотрели на пожираемую пламенем собаку. Медленно-медленно Эффи ступила два шага в сторону. Наступив ногой на свой кремневый нож, она наклонилась будто бы почесать коленку — и нож оказался у нее в руке. Она выпрямилась. Двое черноградцев, что стояли позади нее, все так же пялили глаза на печь.
Задыхаясь от запаха паленой шерсти и горелого мяса, Эффи зажала в кулаке рукоять. Мужчины оживали и терли себе глаза, точно от сна пробудились. Когда Станнер Хок повернулся к Эффи, она полностью приготовилась.
— Да не пожалеет этот огонь и тебя, ведьма. Свяжите ее, — велел он двум скарпийцам, Урии Скарпу и Ракеру Фоксу. — Пусть она сохранит ясность ума, отправляясь в огонь — авось успеет покаяться.
Эффи выставила вперед нож, описав им полукруг, и сказала дрожащим голосом:
— Назад. Со мной не так легко справиться, как с собакой.
Кто-то позади фыркнул, Урия Скарп растянул губы в ухмылке, Ракер Фокс в притворном испуге отскочил назад.
— Ах ты моя дикая черноградская кошечка. Царапаешься?
— Сжечь ее, да и дело с концом, — угрюмо, не поддаваясь веселью, буркнул Станнер Хок.
— Вот-вот, — поддакнул Турби Флап. — Не позволим ей больше прибегнуть к колдовству.
У Эффи горели щеки. Дура, дура. Как могла она подумать, что они испугаются девочки с каменным ножом? Она заметила, что Урия Скарп снова смотрит на ее амулет. Гранит ходил ходуном под шерстяным платьем. Эффи увидела, как расширились у скарпийца зрачки... и поняла, что надо делать.
Они думают, что я ведьма? Хорошо.
Не опуская ножа, она подняла стоящую на полу чашку с железным соком. На глазах у пораженных кланников она окунула туда клинок. Пористый кремень мгновенно впитал в себя черноту и вышел наружу блестящий и дымящийся, будто осколок морозной ночи. Эффи сама чуть не испугалась: при виде ножа в ней зашевелились воспоминания, о которых она прежде ничего не знала. Но от клинка пахло залежалым ячменем, и почти выветрившимся медом, и горелым торфом — в точности как от батюшки. Это придало Эффи сил и отваги. Когда она заговорила, страх окончательно оставил ее.
— Вот колдовское зелье, сваренное мною. — Она подняла нож повыше, чтобы видели все. — Если хоть одна капля упадет на кожу человека, его душа станет моей. Зубы у него сгниют, правая рука отсохнет, семя почернеет. — Эффи возблагодарила про себя Летти Шенк, просветившую ее относительно такой вещи, как мужское семя. Подражая голосу рассерженной Анвин Птахи, она продолжила свою речь: — Дайте мне выйти отсюда, если вам жизнь дорога, не то клянусь, что кину эту чашу об пол и обрызгаю вас всех, и уведу ваши души за собой в ад.
Тишина. Кто-то кашлянул, Турби Флап начал что-то, но поперхнулся. Те, кто помоложе, потихоньку пятились назад. Урия Скарп прикрыл рукой причинное место. Эффи ждала с ножом в одной руке и чашкой на сгибе другой... и все до одного опускали глаза под ее взглядом.
Лицо Станнера Хока застыло, как маска. Он один из двадцати четырех знал, что она не ведьма. Эффи видела, что он взвешивает разные решения. Если объявить ее обманщицей, то все, что здесь происходило, утратит смысл. Либо она ведьма, либо обманщица — и той и другой она быть не может. Обличив ее, Станнер выскажется против себя самого, и очень может быть, что ему при этом никто не поверит. В кузницу вошел страх — если Эффи это чувствует, то и он наверняка тоже.
В конце концов решение было принято за него. Ракер Фокс, отступив от Эффи, сказал Станнеру:
— Управляйся сам со своей градской сукой. Я к ней и пальцем не прикоснусь. — Кланники загудели, соглашаясь с ним. Четверо человек, стоявших у двери, отошли в сторону, остальные расступились, давая Эффи пройти.
Должно быть, что-то страшное было в ее лице, когда она шла между ними, потому что никто не смотрел ей в глаза. Турби Флап, уронив тяжелый меч на пол, обеими руками держался за тавлинку со священным камнем. Скарпийцы делали незнакомые ей знаки, чертя в воздухе фигуру ядовитой сосны. Когда она проходила мимо Станнера, он шепнул:
— Не ночуй больше в этом круглом доме, Эффи Севранс, — мой нож найдет тебя, как только ты закроешь глаза.
Она промолчала, не доверяя своему голосу. Все ее существо было устремлено к двери. Мысль о старом Царапе придавала силы ее рукам и зажигала глаза собственным огнем.
Она не помнила, как преодолела Сухой Рукав и вышла из круглого дома. Она могла думать только о двух вещах. Первая — то, как до последнего своего мгновения верил в нее Царап. Вторая — тупая и страшная уверенность в том, что боги непременно оледенят сердце Градского Камня за зло, совершенное кланниками в эту ночь.
6
КАК СТАНОВЯТСЯ СУЛЛАМИ
Они вошли в гору на четвертый день пути. Здесь невозможно было понять, в какую сторону движешься, но Аш почему-то казалось, что они больше не едут на восток.
«Поедем на восток, в Облачные Земли, а после на юг, в Сердце», — вот все, что сказал ей Арк Жилорез относительно путешествия. Аш не задавала ему вопросов. Это было утро их отъезда, когда солнце едва показалось над горизонтом и звезды светили, делая лед голубым. Ночью в землянке Слышащего она не сомкнула глаз, зная, что скоро покинет Райфа, и не в силах объяснить себе, зачем она это делает. Стоило ей поговорить с ним, и она бы освободилась. Он начал бы спорить, убеждать, заставил бы ее передумать. Он сделал бы это из любви к ней — и это было бы ошибкой.
Она теперь принадлежит к числу суллов. Их битвы — ее битвы. Она раккардан, Простирающая Руки, и в ответе за то, что эти руки недавно совершили.
С собой она Райфа взять не могла. Суллы не допустили бы этого: они не любят того, кого называют кланником. Но ею руководили другие причины. Он достаточно натерпелся из-за нее, достаточно рисковал своей жизнью. Теперь она отправлялась во тьму и должна была проделать этот путь в одиночестве. Она решила, что больше не станет подвергать его опасности. Вот так. Все очень просто... и очень сложно.
Она знала, что последовать за ней Райф не сможет. Арк относился к умению кланников читать следы с откровенным презрением. «Кланники видят только то, что есть, и не видят того, что было. Они, словно дети, смотрят только себе под ноги. Разве орел в полете и белка, перепрыгивающая с дерева на дерево, оставляют за собой следы? Да, оставляют, но такие, что доступны только слуху, обонянию и вкусу. Кланники пользуются только одним чувством, а суллы — всеми пятью».
Аш, придавленная внезапной усталостью, замедлила шаг. Мысль о том, что Райф не сможет найти ее след, разрывала ей сердце. Он так долго защищал ее, он нес ее на руках, когда она не могла больше идти. Но для суллов вся его сила и решимость не значили ровно ничего. Они провели его, как ребенка... и позаботились, чтобы он никогда ее не нашел.
Глубоко дыша, она старалась перебороть обиду. Если бы только она, просыпаясь поутру, перестала искать его глазами — все бы легче.
Заметив, что она отстает, Арк тоже сбавил шаг. Этот Землепроходец замечает все — надо ей помнить об этом и следить за собой.
— Далеко ли еще до привала?
Внутри горы было темно, но молочно-бледные доспехи, которые Арк носил под росомашьим плащом, излучали свет, словно прежде впитали в себя сияние луны. Аш рассмотрела эти доспехи вблизи, пока Арк мылся в согретой камнями воде. Они были теплыми на ощупь, и в каждой их чешуйке мерцало огненное кольцо. Аш догадывалась, что это костяные пластины, отпиленные в поперечном сечении. Очень тонкие, они казались ломкими на вид, но Аш, зажав одну из них в пальцах, убедилась, что эта кость прочна, как сталь.
Арк обернулся к ней, и его костяная чешуя заколебалась, как шелк. Свет от факела, который нес впереди Маль Несогласный, почти не затрагивал его лица, но глаза были видны хорошо, и в них что-то таилось.
— Этой ночью мы будем долго идти.
Который же теперь час? Чтобы определить это, Аш могла полагаться только на свое ощущение времени, но гора глушила и время, и свет. Узкие ходы змеились сквозь толщу камня, сквозь гранит и блестящие рудные жилы, мимо стоячих водоемов и пещер, где мелкие существа с глазами навыкате разбегались, завидев факел. Эти ходы вели вниз, только вниз. Порой приходилось поворачивать назад в поисках коридора, где могли бы пройти лошади. Часто Несогласный переводил коней по каменным мостам и извилистым лестницам. Эхо преследовало их, как тени. Звуки никогда не покидали гору — они кружили, отскакивая от стены к стене, и становились все тише и глубже, и дробились на составные части. Однажды Аш, остановясь и прислушиваясь, услышала странно искаженный собственный голос, совершенно ясно сказавший: «Съем-ка я сухарик». Эти слова она произнесла полдня назад, когда они остановились перекусить.
Аш вдруг стало холодно, и она запахнулась в шубу. Маль впереди провел лошадей через природные ворота, усеянные блестками кварца. Этот огромный сулл мог молчать часами. В его обязанности входило отыскивать нужную Арку дорогу и освещать путь. Его широкую спину перечеркивал меч, который Маль носил за плечами из-за его необычайной длины. Его плащ, составленный из полос разного меха, был не такой, как у его хасса, но под ним мерцала такая же бледная чешуя. Плотная, как у сокольничего, кожаная рукавица защищала его левую руку от брызжущей с факела смолы. Как будто почувствовав, что Аш смотрит на него, Маль оглянулся. Его льдисто-голубые глаза каждый раз точно пронизывали ее насквозь. Они знали все, эти глаза, и Аш часто гадала о том, какие трагедии пережил Маль в прошлом.
— Можно там пройти? — спросил Арк, подойдя к нему.
— Нет. Потолок слишком низок и пол ненадежен.
Арк медленно кивнул, внимательно глядя на своего хасса темными, почти черными глазами. Аш видела, что он размышляет. Покинув владения Ледовых Ловцов пять дней назад, они шли сквозь метели и снегопады, по черным торосистым льдам и заснеженным предгорьям, и все это время Арк держался уверенно. Сейчас в нем появилось нечто другое.
— Оставь лошадей здесь. Дальше пойдем без них.
Пока Маль развязывал мешок, Аш прошла через скальную арку и посмотрела вперед. В густом мраке она различила только вырубленные в камне ступени, ведущие куда-то в недра горы. Сквозняк шевельнул ее волосы, резкий, отдающий кровью запах медной руды наполнил ноздри. Аш стало тревожно, и она поспешила вернуться под защиту Арка.
Он разглядывал метки на стенах. Аш узнавала сулльские знаки — луны, полумесяцы и чертежи ночного неба. Суллы считают своими все глубокие, лишенные света места. Аш вздрогнула. Она знает о суллах так мало — как может она надеяться стать одной из них?
Арк, должно быть, прочел сомнение на ее лице: он придвинулся к ней так близко, что стали видны шрамы от кровопусканий на его скулах, ушах и челюсти, и сказал:
— Скоро мы завершим свой ночной переход.
— Но лагерь разбивать не будем?
— Нет.
Что-то удержало ее от дальнейших расспросов. Арк умел держаться совершенно неподвижно, не мигая и дыша через равные промежутки. За все время пути они разговаривали только о еде, о погоде и прочих дорожных мелочах. О цели их путешествия не упоминалось вовсе. Арк взвешивал слова столь же точно, как свои вдохи и выдохи.
Аш, удивившись самой себе, спросила его:
— Почему ты оставил нетронутым свое горло?
Лицо Арка окаменело, и он ответил так тихо, что Аш едва расслышала:
— Драс Морту. Последний Надрез. — Он потрогал гладкий кусочек у себя на коже. — Когда придет мое время отправиться к Дальнему Берегу, я взрежу последнюю, самую большую жилу.
— А если ты умрешь от чужой руки?
— Тогда мой хасс не успокоится, пока не найдет меня и не сделает Последнего Надреза сам.
Аш опустила глаза, чувствуя, что коснулась чего-то сокровенного.
— Лошади накормлены и напоены — можно идти. — Маль взял факел из расщелины в скале. Верховые кони и вьючная лошадь стояли гордо и прямо. Их не надо было спутывать — Аш знала, что они и без веревки никуда не сбегут и будут ждать возвращения всадников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86