Элизанда, до последнего изображавшая примерную служанку, расчесала волосы Джулианны, превратившиеся в золотой водопад. После этого Джулианна, в свою очередь изображавшая госпожу, отослала Элизанду в её импровизированную спальню, решив дожидаться мужа в одиночку. Ей не хотелось ни говорить, ни думать, ни гадать о своём будущем. В конце концов, до утра осталось не так уж много, а этой ночью поразмыслить всё равно не удастся.
Наконец она услышала шаги, мужские голоса, тихий смех Карела, пожелание доброй ночи и звук закрываемой двери.
Мужские шаги. Джулианна посмотрела на дверной проём и на закрывающую его занавеску и увидела, как та приподнялась.
Какое-то мгновение он стоял на пороге — высокий, молодой, красивый, с блестевшими в лучах светильника волосами, которые нимбом окружали его голову.
При его появлении Джулианна встала и вежливо сделала реверанс.
— Мой господин барон.
— Моя госпожа баронесса.
Он осторожно поднял её из реверанса и коснулся её щеки. Джулианна едва не задохнулась, всем телом вздрогнув от этого прикосновения.
Имбер нахмурился и сделал шаг назад. Джулианна едва сдержала стон. Ей хотелось обнять его, но она не шевельнулась.
— Госпожа Джулианна, — тяжело, медленно произнёс Имбер. — Я глубоко сожалею о той боли, которую причинило вам наше бракосочетание.
— Нет, Имбер…
— Нам нет нужды притворяться друг перед другом. Будем честны хотя бы наедине. Вы пытались бежать от меня, и я должен бы жалеть о том, что отыскал вас. Должен — но не могу, потому что я хотел этого брака. Мне жаль только, что всё произошло именно так, что дядя настоял на столь поспешной церемонии. Будь моя воля, я отвёз бы вас в Элесси, дал бы время привыкнуть к тамошним обычаям… и, быть может, полюбить меня.
Я всё ещё не оставил этой надежды. Но я видел, как неохотно вы следовали порядку церемонии и чего вам стоило не отшатнуться от моего прикосновения. Поэтому я решил, что не стану навязывать вам свою близость силой. Моему дяде вовсе не обязательно знать об этом. — В этот момент барон, несмотря на всю свою учтивость, превратился в мальчика, говорящего: «Только не рассказывайте ничего дяде», — и Джулианна почувствовала острый прилив нежности. — Однако этой ночью и впредь, до тех пор, пока вы не будете готовы принять меня, ваша служанка будет спать вместе с вами, а я займу её ложе.
— Имбер…
Ей хотелось сказать: «Нет, Имбер!», но она сдержалась. Пусть думает, что он отвратителен ей, что она едва выдерживает его прикосновение, пусть держится в стороне и не мешает ей быть с Элизандой и планировать новый побег. И для её растревоженной души так будет гораздо лучше: девушка и желала, и боялась увидеть его тело в своей постели и ощутить, что оно переплетается с её телом, переплетается так тесно, что их уже не разнять…
Поэтому-то она и не произнесла ничего, кроме его имени, и он понял это неправильно, принял за просьбу о прощении и благодарность. Он поклонился и вышел в другую дверь, и через несколько мгновений в комнату вбежала Элизанда.
Дверь закрылась за ней негромко, плотно и нерушимо.
Джулианна не произнесла ни слова, и Элизанда шёпотом попыталась разговорить её:
— Что случилось? Что он сказал, что сделал? В ответ Джулианна лишь покачала головой. Девушки забрались в кровать, и когда Элизанда попыталась обнять Джулианну, чтобы выразить ей своё молчаливое сочувствие и успокоить, подруга вновь покачала головой и оттолкнула её.
Всю ночь она лежала на самом краю постели, чтобы остаться в полном одиночестве, стараясь не касаться подруги. И лишь уверившись, что Элизанда уснула, Джулианна дала волю слезам.
18. ЧЕСТЬ СНИМАЕТСЯ С ОДЕЖДОЙ
У Маррона был трудный день. Нет, он не надеялся на лёгкую жизнь; раньше он из всех сил пытался стать хорошим монахом-искупителем, но потерпел неудачу — не по своей вине. Теперь он старался соответствовать своему новому положению, но, к сожалению, раненая рука — плохой помощник; когда оруженосцу приходится выполнять кучу работы для своего господина. А ещё труднее бывает, когда свои же собратья-оруженосцы всячески над тобой насмехаются и дразнят. А уж если у несчастного однорукого оруженосца есть ещё и опасные секреты, если его верность разрывается между двумя людьми, жизнь его становится не просто трудна, а прямо-таки невыносима.
Для того чтобы измотать его, хватило долгого пути обратно в Рок. Когда отряд наконец поднялся по тропе, вошёл в замок и оказался в конюшенном дворе, Маррону хотелось одного — упасть с мула, доползти до первой попавшейся койки и уснуть мёртвым сном. Но большое чёрное пятно на булыжниках двора напомнило ему о том, что конюшенных мальчиков больше нет, поэтому заботиться о своём муле и о хозяйском скакуне ему придётся самому.
Он в одиночку справился вначале с громадным конём сьера Антона, а потом и с собственным мулом — отыскал для них стойла, принёс овса и воды, начистил, как мог, седла и сбрую. Работа ещё была не окончена, а раненая рука уже зверски ныла, хотя Маррон не пользовался ею — слишком прочно она была прибинтована к его груди.
Покончив наконец с работой, Маррон притащил ещё одно ведро воды, сунул туда голову и пил, пока не начал задыхаться. Приглаживая намокшие волосы, он услышал смех за спиной.
— Глядите, обезьянка прихорашивается!
— Ишь, какой чистенький, аж сияет!
— Интересно, для кого бы это?
— Для доброго сьера Антона, конечно, для кого же ещё?|
Маррон медленно выпрямился, и его рука поползла к поясу, нащупывая рукоять нового ножа, однако он успел удержать её и пошёл прочь, не оглядываясь. Не важно, что скажут остальные оруженосцы — все они ничем не лучше этого типа. А сьер Антон будет очень зол, если Маррон полезет в драку с заводилой или со всеми оруженосцами сразу. Если же Маррона убьют, рыцарь придёт в бешенство — а такой исход схватки представлялся наиболее вероятным. Однорукий, больной, потерявший голову от ярости Маррон стал бы лёгкой добычей для ножа этого мальчишки. А потом все очевидцы хором заявят: «Это была самозащита, ваша милость, сьер Антон, Маррон напал без причины, он явно собирался убить его…»
Нет, никакой драки — пусть уж лучше останется новый шрам на душе да появится новая кличка, что-нибудь вроде «трусливой маленькой обезьянки».
Маррон медленно побрёл по замковым дворам и коридорам, потом непонятно зачем забрёл на стену и долго смотрел на равнину, словно выискивая там ответы на все вопросы. Потом он разглядывал старинные камни самой большой тайны Рока, Башни Королевской Дочери — Мустар называл её «Башней Ходячего Мертвеца», но так и не объяснил почему, — а потом собрался с мыслями и поспешил в комнату сьера Антона.
Там он получил выговор за опоздание, а заодно и за грязную мокрую одежду.
— Колокол вот-вот зазвонит к службе, а ты собираешься предстать перед Господом в таком виде? Не говоря уже о том, что сегодня мадемуазель Джулианна будет обвенчана с бароном Имбером! Или у тебя совсем память отшибло?
С памятью у Маррона всё было в порядке; он просто не знал о предстоящей свадьбе. Однако он не стал оправдываться и поспешно сбросил свою рубаху, когда сьер Антон бросил ему чистую. Заметив раненую руку оруженосца, о которой он, видимо, успел забыть, рыцарь сменил гнев на милость, помог Маррону одеться и даже попросил прощения, хотя в этом не было никакой нужды. Не успел Маррон ответить, как послышались удары колокола, и рыцарь с оруженосцем поспешили в зал.
Маррон стоял у стены вместе с остальными оруженосцами, но даже здесь, перед Господним алтарём, они тыкали в него пальцами и изводили насмешливыми взглядами, явно намекавшими на всевозможные непристойности. Маррону же больше всего на свете хотелось ткнуть в них в ответ кинжалом, но вместо этого он незаметно начал двигаться вдоль гладкой стены, пока не оказался рядом с торговцем. И пусть думают что хотят, заметив среди пышных одеяний простую белую одежду оруженосца.
Когда начался обряд венчания, Маррону стало жаль госпожу Джулианну. Она была очень бледна, двигалась медленно, ни на секунду не отпуская руки служанки, словно не в состоянии самостоятельно идти, стоять или преклонять колена. Должно быть, это для неё страшное испытание, подумал Маррон, заметив, как она впилась взглядом в знак Господа, но ни разу не взглянула на мужа.
А на знак с его догоняющими друг друга волнами света действительно стоило посмотреть. «Догоняли-догоняли — и не поймали», — пришло в голову Маррону. Чем же так напугал госпожу Джулианну этот брак, от чего она решилась бежать в пустыню, когда вначале зашла в своём послушании так далеко? И сам знак этой ночью не поразил Маррона, ведь горящий в нём свет был простым фокусом, который удавался даже Раделю, еретику Раделю. Значило ли это, что свет шёл не от Господа — или то, что Радель пользовался Его милостью, несмотря на то что говорила о еретиках-сурайонцах Святая Церковь и маршал Фальк?
Маррон не знал ответа на свои вопросы. Возможно, ответ был известен сьеру Антону, но оруженосец не мог спросить у него. Точнее, он не мог спросить этого ни у кого, но у рыцаря — в особенности. Сьер Антон веровал истово, так, как веровал Маррон, когда впервые очутился в Чужеземье. И даже слова маршала Фалька о великой очистительной войне с сурайонцами, от которых Маррону становилось тошно — он почти чувствовал запах гнили и лжи, — зажигали сьера Антона так, словно он никогда не видел бойни, никогда не говорил «бывает и такое» или говорил с одобрением.
Кем бы ни был Радель перед Господом — если, конечно, Господь существует и вообще обращает внимание на земные дела, а Маррон теперь даже перед алтарем сомневался и в том, и в другом, — так вот, Раделя в зале не было, если только он не скрывался среди братьев. Его не было и среди ярко одетых торговцев, хотя Маррон заметил бы менестреля даже в тени колонн в дальнем углу зала.
Возможно, во вчерашней суматохе им с Редмондом. всё же удалось ускользнуть — а может, они сбежали утром, пока разбирали лагерь. Может, им повезло больше, чем дамам, и они уже далеко от крепости, свободные как ветер — хотя, впрочем, вскоре по их следу пойдёт погоня. Сколько времени протянет та кукла в подземелье, сколько она ещё сможет обманывать стражу или инквизиторов? Куклы, которых оставили в своей постели дамы, рассыпались с первыми лучами солнца, превратившись в тряпки и верёвки и принеся смерть поверившему им человеку…
Смогут ли элессины допросить госпожу Джулианну, ставшую теперь одной из них, так, как допросили Маррона: с помощью правдоведицы, заставив говорить чистую правду?
Правдоведица была тут, в зале, её лицо выделялось на фоне закрытых вуалями лиц других женщин из отряда элессинов — нет, разумеется, не шлюх, тут элессины были строги и суровы. Скорее кухарок и прачек, если, конечно, знать в Элесси имела обыкновение возить с собой кухарок и прачек. А может, это были служанки для госпожи Джулианны. Сама она, хоть происходила из знатной семьи, путешествовала в сопровождении одной лишь Элизанды, да и та скорее была подругой, нежели служанкой.
Да, она происходила из знатной семьи и перешла теперь в другую знатную семью — барон Имбер надел ей кольцо и поцеловал девушку в знак того, что стал ей господином. Она не упала в обморок, чему Маррон немного удивился, но была так слаба и бледна, что ей, чтобы сойти с возвышения и вернуться к подножию алтаря, понадобилась поддержка Элизанды и новообретенного мужа.
Маршал Фальк разглагольствовал не меньше часа, но не сказал ничего нового; единственным новым занятием для Маррона было разглядывание ряда коленопреклонённых рыцарей, среди которых был и сьер Антон.
От собратьев-рыцарей сьера Антона отличала непокрытая голова. Впрочем, он был не единственным отступником: сам маршал Фальк, начиная с той памятной проповеди, приходил на молитву, не покрывая головы. Прецептор не сделал ничего, чтобы остановить маршала или помешать его подражателям, которых становилось всё больше: рыцари, уже привыкшие не надевать капюшон на время молитвы, оруженосцы и воины, даже кое-кто из братьев, не испугавшихся гнева исповедников. Более того, сами исповедники нет-нет да и следовали примеру маршала. Этой ночью Маррон впервые нашёл глазами свой отряд и увидел сияющую в свете факелов гладко выбритую голову фра Пиета. Половина отряда тоже была без капюшонов, и Маррону даже показалось, что среди обнажённых голов он заметил каштановые кудри Олдо.
После службы братья поотрядно вышли из зала. Оруженосцы, занимавшие одно из низших мест в замковой иерархии, покидали зал последними. Барон с молодой женой остались и заговорили со своими сопровождающими и с прецептором. Идя несколько на отшибе от остальных, чтобы избежать щипков и тычков, Маррон в последний раз оглянулся на госпожу Джулианну. Монахи, уходя, забрали почти все факелы, и юноша разглядел только блестящие волосы да вытянутую руку, за которую держал жену барон Имбер — «наконец-то ты попалась, больше не уйдёшь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72