Приподняв камилавку, тот кивнул Вите головой.
Немного успокоившись, Витя вошел в дом. Увидев пиршественную палату, разнаряженных гостей в высоких шапках за столами – сотни две, не меньше; жареных павлинов на золотых блюдах с качающимися распущенными хвостами в виде опахала на столах и примерно столько же журавлей и лебедей в различных приправах да соусах, Витя остановился у порога, разинув рот.
– Шагай, шагай, – подтолкнул его Андома. Витя в растерянности сел на первое попавшееся место. Вдруг над его ухом раздался зычный голос:
– Ты по какому праву расселся рядом со мной, охальник! Чужое место не по родству занял! – толстый боярин в высоченной горлатной шапке с лоснящимся от пота лицом гневно ударил посохом об пол под самым Витиным носом. Со страху Витя чуть не слетел со стула. Но Андома вовремя пришел ему на помощь.
– Ты чего моего человека трогаешь? Не лезь, земщина! – увидев царского телохранителя, грозный боярин как-то сразу сник и начал заискивающе бормотать Андоме любезности. Но князь больше не удостоил его вниманием. Толкнув Витю в плечо, он спихнул его со стула и отвел в сторону.
– Не ведаешь, что ли, что места заранее расписаны? – спросил он его. – На вот пей, Иван Шестак, на здоровьечко да вволю.
Голенище протянул Вите тяжеленный серебряный кубок в виде медведя с сердоликовыми медальонами по краям, до краев наполненный вином.
– Садись, – князь указал на пристенную лавку, застеленную богатым полавочником. – Расскажи хоть, по каким делам угораздило тебя в Москву попасть, – спросил его Андома, – коли из дальних краев ты? По торговле, чай?
– Не только по торговле, государь, – промолвил Витя, пригубив вино. – Жениха ищу для хозяйской дочки. Хозяин у меня богат, добра у него… – Витя красноречиво закатил глаза к потолку. – Приданое большое за дочкой дает. Она-то красавица у нас, единственная радость у отца. Уж он не поскупится. В краях-то наших молодцов видных хватает, от женихов of боя не знаем, да на такую диву хотел бы хозяин мой познатнее да покраше молодца отыскать, повиднее. Из царевых приближенных, желательно: что же богатству отцовскому да красе девичьей по деревням гнить, да в захолустье… В Москву хотим перебраться, к народу поближе, чтоб на глазах…
Витя замолчал, отпив еще вина. Поверх краев кубка он украдкой посматривал на Андому, чтобы убедиться, что речь его произвела должное впечатление.
Голенище выслушал его с большим вниманием.
– Говоришь, богат хозяин твой? – переспросил он с явным интересом. Почувствовав удачу, Витя отставил кубок и принялся расписывать богатства своего мнимого купца, не скупясь ни на краски, ни на эпитеты.
– Ты что за стол не садишься? Пора уже, за здоровье государя и царевича сейчас тостовать будут, – подошел к Андоме Федор Басманов, – Пошли.
– Пошли, – задумчиво ответил ему Голенище. – Видишь, рассказывает мне знакомец мой новый, что у его хозяина дочка на выданье, приданое большое за ней дают…
– А как сама невеста, не страшна собой? – несколько неприятно улыбнулся Басманов.
– Говорит, красавица, – ответил за Витю Андома, – хотя для меня все равно, что у нее на лице, главное, что в ее сундуках.
– Это верно, – согласился Басманов и, наклонившись к уху князя Андрея, что-то зашептал ему. Витя сделал вид, что поглощен вином и не слушает их, но сам навострил уши, как мог.
– Для тебя случай-то подходящий, – шептал Басманов. – Люди в Москве неизвестные, без связей, а мнения, видать, о себе высокого. Покрасоваться в столице хотят. Таких простаков поймать в сети легче легкого. Женишься на ней, денежки отцовские приберешь к рукам, а потом жену в монастырь упечь сможешь. Или помрет от чего. Мало ли что бывает. Кто за них заступится здесь? Никто. Кто их знает? Всяко, приданое при тебе останется. Долги покроешь, себя обеспечишь безбедно. Так что не упускай момент. Пока дождешься ты своего наследства белозерского, да богатую итальянку – сколько воды еще утечет. Как переломаешь старшего братца своего, да если Никитка еще встрянет, каким концом дело обернется – бабушка надвое сказала. Решай…
– Гони в шею своего знакомца да за стол садись, хозяин кличет, – громко закончил свою речь Басманов и отошел к столу для почетных гостей, сев рядом с Вяземским.
– Да, пора идти тебе, – подтолкнул Витю к выходу Андома. – Понравилось вино?
– Ох, вкусно, государь, ох, вкусно, спасибоч-ки, – поставив недопитый кубок на лавку, Витя кланяясь, отступал спиной к двери.
. – А что, невеста ваша тоже в Москве? – спросил его князь Андрей, когда Витя был уже почти на пороге.
– Да, конечно, – подтвердил тот.
– Где бы мог я взглянуть на нее?
– В церковь каженный денечек ходим, – услужливо доложил Витя, – на молебен…
– Передай хозяину, что завтра приеду поглядеть на нее, – решил Андома. – В какую церковь ходите?
– В Архангельский собор, государь.
– Вот завтра как с обедни пойдете, мимо меня ее проведешь. И отец пусть присутствует, на него тоже поглядеть хочу. Как из собора выйдешь, я по правую руку стоять буду…
– Хорошо, хорошо, государь, – быстро согласился Витя, – как прикажете. Только позвольте полюбопытствовать, как зоветесь вы? Я вижу, что господин знатный, да как хозяину сказать, чтоб поверил?
– Князь Андомский, царский телохранитель, так и передай, – ответил Андома и тут же выставил Витю за дверь.
– Ой, такой знатный господин, такая честь для нас… – запричитал Витя, опять кланяясь. Андома вдруг рассмеялся, снова подхватил Витю за шиворот и, вытащив на крыльцо, скинул с лестницы вниз, подтолкнув сапогом под зад.
– Катись! – напутствовал он его с беззлобным смехом, – и помни: завтра! Обманешь – не попадайся мне лучше!
– Спасибочки, спасибочки, – тоненько блеял Витя, скатываясь кубарем по лестнице вниз и с ужасом думая, что на этот раз он точно что-нибудь сломает. И сломал бы, не подставь ему внизу де Армес свою спину. Со стороны казалось, будто Витя, завершая перелет, столкнулся на дворе с одним из монахов.
– Лошадь бери, и за ворота, – прошептал Гарсиа Растопченко. И громко вскрикнув, якобы от боли, отскочил в сторону, крестясь и призывая Господа образумить полоумного.
Прихрамывая, Витя направился к воротам, отвязал свою полусонную лошаденку, кое-как взобрался на нее и выехал на дорогу. От многочисленных ушибов у него болело все тело, но все-таки он был доволен собой: пока все получалось, как задумали. Выехав из дворца, он некоторое время размышлял, куда ему ехать, направо или налево. Затем спросил княжеского слугу, закрывавшего за ним ворота:
– А до Москвы куда, служивый?
Тот что-то ответил, но Витя уже не слушал его. Впереди на шляхе он увидел коричневую рясу де Армеса и, ударив лошаденку пятками, поскакал за ним.
* * *
Известие о том, что Андома попался на удочку, весьма порадовало княгиню Вассиану, и даже его желание взглянуть на невесту не смутило ее.
– Мы так закутаем ее в шелка и драгоценности, что Андома и думать забудет смотреть на ее лицо, – возразила она де Армесу, сомневавшемуся стоит ли сразу показывать Голенищу кликушу. Ведь, в конце концов, ее и подменить на первый раз можно… – Для успокоения напоим ее травой. Проведем так, чтобы только одна половина лица видна была. В крайнем случае, если не будет получатся, подставим ему Стешку, она – смазливая, не все же ей слезы лить, можно и покрасоваться на людях. Только боюсь я, что может Андома знать ее, да и лишние люди в нашем деле не нужны. Так что лучше действовать наверняка. Впрочем, не невеста интересует князя, а ее папочка. Вот здесь надо не промахнуться. Даже если мы ее и вовсе кутать не будем, а покажем во всем уродстве, коли папочка богатым представится, Голенище согласится. Жаден больно. Деньги ему нужны, деньги…
В тот же вечер, по приказанию княгини, Витя, разыскав через Лукиничну Козлиху, сунул ей золотой браслет с руки княгини Вассианы и послал немедленно на Даниловское подворье за Ксенией.
– Сюда приведешь, но только тихо, чтоб не заметил никто, – приказал он старухе, довольно мурлыкавшей, разглядывая драгоценную безделушку.
– Ага, ага, – затрясла головой Машка и уже собралась бежать, но Витя остановил ее, прихватив за юбку.
– Значок верни, – сказал он старухе строго, – браслета тебе по уши хватит.
Браслет Козлихе очень понравился, и потому с изображением Феликса Эдмундовича она рассталась без жалости. Отпустив старуху, Витя с удовлетворением потер рукавом значок и приколол его с изнанки кафтана поближе к сердцу.
– Так-то лучше…
Сам он, едва стемнело, поспешил в сопровождении Рыбкина в ропату за Пауком.
Захарка не подвел, был на месте, и к полуночи все главные действующие лица будущего костюмированного спектакля собрались на конюшне князей Шелешпанских.
Непосредственное руководство подготовкой операции Витя, как истинный ученик Феликса Эдмундовича, взял на себя.
Приготовив отвар из успокоительных трав, Лукинична и Козлиха напоили Ксению и, дождавшись, пока она впадет в состояние полусна, раздели ее, вымыли дочиста горячей водой с мылом, натерли тело розовым маслом, расчесали волосы, а затем принялись по всем правилам пудрить и красить ей лицо. В это же время в другой части конюшне Рыбкин и Витя оттирали и отмывали Захарку, аккуратно подстригли его и расчесали бороденку.
Вскоре появился де Армес. Из покоев княгини он принес одежду для Ксении и Захарки. Княгине не понравилось, что “папаша” невесты рыжий. По ее мнению, на Руси рыжие не производят впечатления солидных людей. Она приказала остричь Захарке волосы и бороду, а вместо них прислала темно-каштановый парик и роскошную накладную бороду, которой следовало прикрыть естественное безобразие. Скрепя сердце, Паук согласился.
Когда же наконец Захарка был готов, Вите ничего не оставалось как только удивляться предвидению Вассианы. С роскошной шевелюрой, выбивающейся из-под богатой лисьей шапки, с окладистой кудрявой бородой, спускающейся на богатый бархатный кафтан, сплошь затканный золотом и серебром, в дорогих сапогах, на которых плюнуть было некуда от драгоценных украшений, сплошь обвешанный и унизанный серьгами, перстнями да печатками, Захарка и впрямь производил впечатление человека с достатком. Да и сам он вполне свыкся со своей ролью и держался степенно, важно распрямив плечи и приподняв голову.
Еще больше поразила Витю кликуша. Козлиха и Лукинична так добросовестно поколдовали над ней, что если бы Витя не видел ее до того на подворье, сам бы поверил, что перед ним порядочная купеческая дочка, а издалека, если с одной стороны поглядеть, то даже и красавица. Уродливую сторону ее лица бабуль-ки старательно задрапировали двумя шелковыми платками, так что сходу и не поймешь, какова она там.
Из своих сундуков княгиня Вассиана достала для Ксении удивительной красоты одежды, тонкого серебристого шелка сплошь расшитого диковинными черными жемчужинами, каких и нет ни у кого. Лукинична, увидав наряд, ахнула от восхищения. По ее словам, таких жемчужин и царицы сроду не носили.
Вошвы летника, пристегнутые к рукавам, сияли розовыми и лиловыми переливами и были оторочены соболиным мехом. Поверх летника предполагалось одеть богатую соболиную телогрею, так как поутру было еще свежо, и таким образом, предоставлялась возможность похвастать жениху мехами. На голову Ксении поверх платка водрузили жемчужный венец, который изображал дома в несколько ярусов, отделявшиеся один от другого поясками из темного жемчуга и бледно-розовых кораллов. В уши повесили длиннющие жемчужные серьги, худенькую шею и запястья обвешали множеством ожерелий и браслетов, к руке прицепили шелковый платок с золотыми вышивками и бахромой.
Все. К назначенному часу вся труппа, в том числе и Витя, была готова.
К Архангельскому собору предполагалось ехать в экипаже княгини Вассианы, но выйти из него на соседней улице, а к самой церкви идти пешком, что вполне объяснялось желанием провинциалов показать столице свои наряды. Сперва хотели отстоять обедню в соборе, как положено, но, взглянув на Ксению, Вассиана засомневалась, что та выдержит около полутора часов в душном помещении, в толпе народа, да еще под заунывные церковные песнопения, вытягивающие душу. Тут никакие травы не подействуют, может произойти срыв и скандал, который сорвет все планы. Тем более что ни к чему привлекать к себе лишнее внимание толпы – мало ли кто там может оказаться. Не нужно, чтобы лица Паука и Ксении запомнились большому количеству людей.
– А если Голенище задумает сыграть с нами шутку и приедет к собору раньше, а то и службу решит отстоять? – сомневался де Армес.
– Ты слишком высокого мнения о чувстве юмора Андомского князя, – уверенно возразила ему княгиня. – Во-первых, он не посмеет покинуть царя во время богослужения, как-никак человек он подневольный, а для государя не присутствовать на заутрене или обедне равносильно измене. А во-вторых, ты приписываешь северному мужику, с весьма вялым и прямолинейным строем ума и серенькими дарованиями, гибкую подвижность и изощренное коварство, присущее латинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Немного успокоившись, Витя вошел в дом. Увидев пиршественную палату, разнаряженных гостей в высоких шапках за столами – сотни две, не меньше; жареных павлинов на золотых блюдах с качающимися распущенными хвостами в виде опахала на столах и примерно столько же журавлей и лебедей в различных приправах да соусах, Витя остановился у порога, разинув рот.
– Шагай, шагай, – подтолкнул его Андома. Витя в растерянности сел на первое попавшееся место. Вдруг над его ухом раздался зычный голос:
– Ты по какому праву расселся рядом со мной, охальник! Чужое место не по родству занял! – толстый боярин в высоченной горлатной шапке с лоснящимся от пота лицом гневно ударил посохом об пол под самым Витиным носом. Со страху Витя чуть не слетел со стула. Но Андома вовремя пришел ему на помощь.
– Ты чего моего человека трогаешь? Не лезь, земщина! – увидев царского телохранителя, грозный боярин как-то сразу сник и начал заискивающе бормотать Андоме любезности. Но князь больше не удостоил его вниманием. Толкнув Витю в плечо, он спихнул его со стула и отвел в сторону.
– Не ведаешь, что ли, что места заранее расписаны? – спросил он его. – На вот пей, Иван Шестак, на здоровьечко да вволю.
Голенище протянул Вите тяжеленный серебряный кубок в виде медведя с сердоликовыми медальонами по краям, до краев наполненный вином.
– Садись, – князь указал на пристенную лавку, застеленную богатым полавочником. – Расскажи хоть, по каким делам угораздило тебя в Москву попасть, – спросил его Андома, – коли из дальних краев ты? По торговле, чай?
– Не только по торговле, государь, – промолвил Витя, пригубив вино. – Жениха ищу для хозяйской дочки. Хозяин у меня богат, добра у него… – Витя красноречиво закатил глаза к потолку. – Приданое большое за дочкой дает. Она-то красавица у нас, единственная радость у отца. Уж он не поскупится. В краях-то наших молодцов видных хватает, от женихов of боя не знаем, да на такую диву хотел бы хозяин мой познатнее да покраше молодца отыскать, повиднее. Из царевых приближенных, желательно: что же богатству отцовскому да красе девичьей по деревням гнить, да в захолустье… В Москву хотим перебраться, к народу поближе, чтоб на глазах…
Витя замолчал, отпив еще вина. Поверх краев кубка он украдкой посматривал на Андому, чтобы убедиться, что речь его произвела должное впечатление.
Голенище выслушал его с большим вниманием.
– Говоришь, богат хозяин твой? – переспросил он с явным интересом. Почувствовав удачу, Витя отставил кубок и принялся расписывать богатства своего мнимого купца, не скупясь ни на краски, ни на эпитеты.
– Ты что за стол не садишься? Пора уже, за здоровье государя и царевича сейчас тостовать будут, – подошел к Андоме Федор Басманов, – Пошли.
– Пошли, – задумчиво ответил ему Голенище. – Видишь, рассказывает мне знакомец мой новый, что у его хозяина дочка на выданье, приданое большое за ней дают…
– А как сама невеста, не страшна собой? – несколько неприятно улыбнулся Басманов.
– Говорит, красавица, – ответил за Витю Андома, – хотя для меня все равно, что у нее на лице, главное, что в ее сундуках.
– Это верно, – согласился Басманов и, наклонившись к уху князя Андрея, что-то зашептал ему. Витя сделал вид, что поглощен вином и не слушает их, но сам навострил уши, как мог.
– Для тебя случай-то подходящий, – шептал Басманов. – Люди в Москве неизвестные, без связей, а мнения, видать, о себе высокого. Покрасоваться в столице хотят. Таких простаков поймать в сети легче легкого. Женишься на ней, денежки отцовские приберешь к рукам, а потом жену в монастырь упечь сможешь. Или помрет от чего. Мало ли что бывает. Кто за них заступится здесь? Никто. Кто их знает? Всяко, приданое при тебе останется. Долги покроешь, себя обеспечишь безбедно. Так что не упускай момент. Пока дождешься ты своего наследства белозерского, да богатую итальянку – сколько воды еще утечет. Как переломаешь старшего братца своего, да если Никитка еще встрянет, каким концом дело обернется – бабушка надвое сказала. Решай…
– Гони в шею своего знакомца да за стол садись, хозяин кличет, – громко закончил свою речь Басманов и отошел к столу для почетных гостей, сев рядом с Вяземским.
– Да, пора идти тебе, – подтолкнул Витю к выходу Андома. – Понравилось вино?
– Ох, вкусно, государь, ох, вкусно, спасибоч-ки, – поставив недопитый кубок на лавку, Витя кланяясь, отступал спиной к двери.
. – А что, невеста ваша тоже в Москве? – спросил его князь Андрей, когда Витя был уже почти на пороге.
– Да, конечно, – подтвердил тот.
– Где бы мог я взглянуть на нее?
– В церковь каженный денечек ходим, – услужливо доложил Витя, – на молебен…
– Передай хозяину, что завтра приеду поглядеть на нее, – решил Андома. – В какую церковь ходите?
– В Архангельский собор, государь.
– Вот завтра как с обедни пойдете, мимо меня ее проведешь. И отец пусть присутствует, на него тоже поглядеть хочу. Как из собора выйдешь, я по правую руку стоять буду…
– Хорошо, хорошо, государь, – быстро согласился Витя, – как прикажете. Только позвольте полюбопытствовать, как зоветесь вы? Я вижу, что господин знатный, да как хозяину сказать, чтоб поверил?
– Князь Андомский, царский телохранитель, так и передай, – ответил Андома и тут же выставил Витю за дверь.
– Ой, такой знатный господин, такая честь для нас… – запричитал Витя, опять кланяясь. Андома вдруг рассмеялся, снова подхватил Витю за шиворот и, вытащив на крыльцо, скинул с лестницы вниз, подтолкнув сапогом под зад.
– Катись! – напутствовал он его с беззлобным смехом, – и помни: завтра! Обманешь – не попадайся мне лучше!
– Спасибочки, спасибочки, – тоненько блеял Витя, скатываясь кубарем по лестнице вниз и с ужасом думая, что на этот раз он точно что-нибудь сломает. И сломал бы, не подставь ему внизу де Армес свою спину. Со стороны казалось, будто Витя, завершая перелет, столкнулся на дворе с одним из монахов.
– Лошадь бери, и за ворота, – прошептал Гарсиа Растопченко. И громко вскрикнув, якобы от боли, отскочил в сторону, крестясь и призывая Господа образумить полоумного.
Прихрамывая, Витя направился к воротам, отвязал свою полусонную лошаденку, кое-как взобрался на нее и выехал на дорогу. От многочисленных ушибов у него болело все тело, но все-таки он был доволен собой: пока все получалось, как задумали. Выехав из дворца, он некоторое время размышлял, куда ему ехать, направо или налево. Затем спросил княжеского слугу, закрывавшего за ним ворота:
– А до Москвы куда, служивый?
Тот что-то ответил, но Витя уже не слушал его. Впереди на шляхе он увидел коричневую рясу де Армеса и, ударив лошаденку пятками, поскакал за ним.
* * *
Известие о том, что Андома попался на удочку, весьма порадовало княгиню Вассиану, и даже его желание взглянуть на невесту не смутило ее.
– Мы так закутаем ее в шелка и драгоценности, что Андома и думать забудет смотреть на ее лицо, – возразила она де Армесу, сомневавшемуся стоит ли сразу показывать Голенищу кликушу. Ведь, в конце концов, ее и подменить на первый раз можно… – Для успокоения напоим ее травой. Проведем так, чтобы только одна половина лица видна была. В крайнем случае, если не будет получатся, подставим ему Стешку, она – смазливая, не все же ей слезы лить, можно и покрасоваться на людях. Только боюсь я, что может Андома знать ее, да и лишние люди в нашем деле не нужны. Так что лучше действовать наверняка. Впрочем, не невеста интересует князя, а ее папочка. Вот здесь надо не промахнуться. Даже если мы ее и вовсе кутать не будем, а покажем во всем уродстве, коли папочка богатым представится, Голенище согласится. Жаден больно. Деньги ему нужны, деньги…
В тот же вечер, по приказанию княгини, Витя, разыскав через Лукиничну Козлиху, сунул ей золотой браслет с руки княгини Вассианы и послал немедленно на Даниловское подворье за Ксенией.
– Сюда приведешь, но только тихо, чтоб не заметил никто, – приказал он старухе, довольно мурлыкавшей, разглядывая драгоценную безделушку.
– Ага, ага, – затрясла головой Машка и уже собралась бежать, но Витя остановил ее, прихватив за юбку.
– Значок верни, – сказал он старухе строго, – браслета тебе по уши хватит.
Браслет Козлихе очень понравился, и потому с изображением Феликса Эдмундовича она рассталась без жалости. Отпустив старуху, Витя с удовлетворением потер рукавом значок и приколол его с изнанки кафтана поближе к сердцу.
– Так-то лучше…
Сам он, едва стемнело, поспешил в сопровождении Рыбкина в ропату за Пауком.
Захарка не подвел, был на месте, и к полуночи все главные действующие лица будущего костюмированного спектакля собрались на конюшне князей Шелешпанских.
Непосредственное руководство подготовкой операции Витя, как истинный ученик Феликса Эдмундовича, взял на себя.
Приготовив отвар из успокоительных трав, Лукинична и Козлиха напоили Ксению и, дождавшись, пока она впадет в состояние полусна, раздели ее, вымыли дочиста горячей водой с мылом, натерли тело розовым маслом, расчесали волосы, а затем принялись по всем правилам пудрить и красить ей лицо. В это же время в другой части конюшне Рыбкин и Витя оттирали и отмывали Захарку, аккуратно подстригли его и расчесали бороденку.
Вскоре появился де Армес. Из покоев княгини он принес одежду для Ксении и Захарки. Княгине не понравилось, что “папаша” невесты рыжий. По ее мнению, на Руси рыжие не производят впечатления солидных людей. Она приказала остричь Захарке волосы и бороду, а вместо них прислала темно-каштановый парик и роскошную накладную бороду, которой следовало прикрыть естественное безобразие. Скрепя сердце, Паук согласился.
Когда же наконец Захарка был готов, Вите ничего не оставалось как только удивляться предвидению Вассианы. С роскошной шевелюрой, выбивающейся из-под богатой лисьей шапки, с окладистой кудрявой бородой, спускающейся на богатый бархатный кафтан, сплошь затканный золотом и серебром, в дорогих сапогах, на которых плюнуть было некуда от драгоценных украшений, сплошь обвешанный и унизанный серьгами, перстнями да печатками, Захарка и впрямь производил впечатление человека с достатком. Да и сам он вполне свыкся со своей ролью и держался степенно, важно распрямив плечи и приподняв голову.
Еще больше поразила Витю кликуша. Козлиха и Лукинична так добросовестно поколдовали над ней, что если бы Витя не видел ее до того на подворье, сам бы поверил, что перед ним порядочная купеческая дочка, а издалека, если с одной стороны поглядеть, то даже и красавица. Уродливую сторону ее лица бабуль-ки старательно задрапировали двумя шелковыми платками, так что сходу и не поймешь, какова она там.
Из своих сундуков княгиня Вассиана достала для Ксении удивительной красоты одежды, тонкого серебристого шелка сплошь расшитого диковинными черными жемчужинами, каких и нет ни у кого. Лукинична, увидав наряд, ахнула от восхищения. По ее словам, таких жемчужин и царицы сроду не носили.
Вошвы летника, пристегнутые к рукавам, сияли розовыми и лиловыми переливами и были оторочены соболиным мехом. Поверх летника предполагалось одеть богатую соболиную телогрею, так как поутру было еще свежо, и таким образом, предоставлялась возможность похвастать жениху мехами. На голову Ксении поверх платка водрузили жемчужный венец, который изображал дома в несколько ярусов, отделявшиеся один от другого поясками из темного жемчуга и бледно-розовых кораллов. В уши повесили длиннющие жемчужные серьги, худенькую шею и запястья обвешали множеством ожерелий и браслетов, к руке прицепили шелковый платок с золотыми вышивками и бахромой.
Все. К назначенному часу вся труппа, в том числе и Витя, была готова.
К Архангельскому собору предполагалось ехать в экипаже княгини Вассианы, но выйти из него на соседней улице, а к самой церкви идти пешком, что вполне объяснялось желанием провинциалов показать столице свои наряды. Сперва хотели отстоять обедню в соборе, как положено, но, взглянув на Ксению, Вассиана засомневалась, что та выдержит около полутора часов в душном помещении, в толпе народа, да еще под заунывные церковные песнопения, вытягивающие душу. Тут никакие травы не подействуют, может произойти срыв и скандал, который сорвет все планы. Тем более что ни к чему привлекать к себе лишнее внимание толпы – мало ли кто там может оказаться. Не нужно, чтобы лица Паука и Ксении запомнились большому количеству людей.
– А если Голенище задумает сыграть с нами шутку и приедет к собору раньше, а то и службу решит отстоять? – сомневался де Армес.
– Ты слишком высокого мнения о чувстве юмора Андомского князя, – уверенно возразила ему княгиня. – Во-первых, он не посмеет покинуть царя во время богослужения, как-никак человек он подневольный, а для государя не присутствовать на заутрене или обедне равносильно измене. А во-вторых, ты приписываешь северному мужику, с весьма вялым и прямолинейным строем ума и серенькими дарованиями, гибкую подвижность и изощренное коварство, присущее латинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46