Не молитвой ли решил ты остановить его? Не выйдет. Помяни мое слово. Гордыня властвует над ним. В раздоре он давно уже и с Господом, и с ангелом своим – хранителем.
– Для чего ж тебе тогда китайский порошок понадобился?
– Не порошок. Хочу я, чтобы подыскал ты в местах тех человека для меня, которому деньги нужны, который ради них на все готов пойти. И желательно, чтоб дочка у него была. Если ж нет, подберем красавицу, да за дочку выдадим. Хорошо бы, чтоб человек тот пришлый был, не московский, чтобы не знал его никто. Только сам ты не ходи. Не тоже князю Ухтомскому по кабакам слоняться. Ты о человеке таком узнай. А там, думаю, свена нашего пошлем. Он смышлен в таких делах, в Москве не бывал, в лицо его никто не признает. Столкуется тут и подстроим Андрюшке западню.
– Не знаю… Не нравится мне задумка твоя, – опустив голову, Никита вяло сбивал носком сапога землю у скамейки. – По мне, лучше уж в честном бою – кто кого.
– Лоб расшибить с наскоку, ума много не надобно, – возразила ему Вассиана, – а вот хитростью одолеть соперника, тут еще попотеть нужно. Ты подумай, Никита, да завтра же, коли согласен, такого человека присмотри.
– Государь, – на дорожке появился запыхавшийся Сома, – князь Алексей Петрович кличут, к Юсуфу ехать пора. Дайте-ка красавицу мою заберу… Смотри, перья опять распушила! – воскликнул он радостно.
– Бери ее, – Никита передал ему птицу, – скажи князю Алексею, сейчас иду.
Сомыч, посадив соколиху на руку, заспешил к дому. За ним, молча, не попрощавшись с княгиней, пошел и Никита. Вассиана, встав со скамьи, смотрела ему вслед. Он не оглянулся.
* * *
Больше трех веков назад честолюбивый полководец Ногай, один из племянников Батыя, хитростью устранив своих соперников, основал новую орду, простиравшуюся от южно-русских степей до самого Цареграда. Из Ногайской орды от темника Тамерланова Эдигы вел свой род князь Юсуф, пятый сын ногайского Мусы-мурзы, младший брат князя Кутума, владевшего Прикаспийскими степями от Яика до Кумы и имевшего немалую дружбу с русскими правителями.. Сам Юсуф и младший брат его Шейдяк не раз участвовали в походах великого князя Василия, отца Иоанна. Да и под рукой самого Иоанна отличились особыми победами в войнах против Казанского ханства и Османской империи, чем снискали расположение государево и славу в народе.
Юсуф-мурза, сын татарского бея, был уже не молод. Но осанку, несмотря на годы, сохранил властную и горделивую. Широкое лицо его с маленькими, впалыми, но очень подвижными и проницательными глазами испещрили морщины, но в густых и жестких волосах, заплетенных по татарскому обычаю в множество косичек, седины пока не встречалось. Роста мурза был среднего и коренаст.
В последнее время он старался как можно меньше показываться на людях. Гостей не принимал. Но для сына старинного друга своего князя Петра Ивановича Белозерского, мурза сделал исключение, и даже решил встретить Алексея Петровича в своем московском доме, покинув на время убежище, где скрывался от лиходеев.
Дом Юсуфа располагался в недавно отстроенной части Москвы, называемой Царь-город, где теперь в основном селилась знать, так как за кремлевской стеной места всем не хватало. Находился он на самом берегу Неглинной, недалеко от шведских Гостиных рядов и царского .конюшенного двора, и отстроен был в форме большой татарской юрты с мусульманскими башенками.
Встречать князя Алексея Петровича, как гостя почетного и знатного, Юсуф выслал к самым воротам усадьбы своего сына Ибрагима. В его сопровождении князья Белозерский и Ухтомский проскакали через двор и остановились перед крыльцом. На крыльце их уже ждал сам хозяин. Сняв шапки и облобызавшись с Юсуфом, князья прошли в дом. На всем пути их через переднюю и сени расставленные хозяином слуги приветствовали их поклонами до земли.
– Как поживаешь, Юсуф? Чай, не тужишь? – спросил князь Алексей Петрович, опорожнив преподнесенную хозяином серебряную чарку водки, на которой были выгравированы слова: “Чарка добра человеку, пей из нее на здравие, хваля Бога”.
Поклонившись гостям, родовитый татарин пригласил их к обильно накрытому столу:
– Прошу, други дорогие, толстотрапезной гостьбе моей уважение выказать. Усаживайтесь поудобнее, – предложил он князьям самые почетные места в доме: под появившимися недавно, после крещения сыновей, православными образами. Сам же с Ибрагимом уселся по правую руку от гостей.
– Жил-то я, не тужил, верно молвил ты, князюш-ка, – ответил он Алексею, – покуда лихо не приключилось. Ты вот угощайся, чай, давно старого Юсуфа не навещал, все в делах государевых, в разъездах. И ты, Никита, не скромничай. Ибрагим, поухаживай за гостем. Финики, изюм у нас, пастила из калины. Побаловать хочу вас утощеньицем с берегов Волги. Знаете, что это? – хитро прищурившись, он указал на золотистое кушанье в серебряном судке, украшенном финифтью. – А? То-то. Арбуз в патоке с перцем, имбирем, корицей и мускатом – пальчики оближешь. Тут вот и красный взвар из винных ягод. Икорка с Каспия, свежая, зернистая из белорыбицы, с уксусом, перцем да лучком, искрошенным мелко. Под вино боярское, на травах да на корице настоянное, да с лимонной корочкой – радость одна. Пейте, ешьте, сейчас чарки-то снова нальют…
– Что ж, – князь Алексей Петрович поднялся из-за стола с чаркой вина в руке, – надобно выпить за здравие государя нашего, Иоанна Васильевича. Многие лета ему! – и опустошив чарку до дна и поднял ее над головой обернув вверх дном: пуста. Все присутствующие за столом стоя последовали его примеру.
– Мы тебе подарки привезли с Белоозера, – сообщил, опустив чарку, татарину Никита. – Кружева там, материи разные, блюда серебряные…
– Благодарствую, – поклонился мурза, – я вас тоже с пустыми руками не отпущу: рыбки вам каспийской да икры наготовил. Будете довольны…
– Так что же приключилось, Юсуф? – спросил его Алексей Петрович, закусывая водку каспийской икрой.
– Духи злые одолели, прохода не дают, – ответил татарин, руками подхватывая из судка мелкие кусочки арбуза и отправляя их в рот. – Смертушки моей жаждут. Как ко сну отхожу, свечи затушу – все иноземец тот треклятый как живой передо мной стоит, все смотрит, смотрит глазами своими неподвижными, уж слуг позову – исчезнет. А утром глаза-то открою – опять он. Губами так шевелит, сказать будто что-то хочет. И ведь дня не пропустит – каждый день Божий является о себе напомнить. Вот подвела ж меня нечистая столько годов назад на шляхе с ним столкнуться. Кабы ж знать наперед – за версту бы объехал. Сдался он мне со всеми его побрякушками бесценными! Да молодой был, шальной. Сотворил дело, вот и кувыркаюсь теперь. А ведь кто таков был тот иноземец – до сих пор не знаю. Он вот придет ко мне во сне, а я его спрашиваю: мол, хоть скажи, как звать тебя – молчит. Но вижу, по лицу его белому вижу – неприкаянная душа, большой грех на нем. На мне большой, что жизни его лишил в шутку, но и на нем немалый, тяжкий грех. Иногда даже думаю, может, сам Аллах руку мою направил. Или шайтан слугу своего к себе призвал с моей помощью. Замучил он меня – спасу нет от мертвого ока.
– А тут еще, дозволь, отец, сказать, – вступил в разговор Ибрагим, – слухи по Москве поползли, что люди некие, собой оборванцы, по Москве шастают, да о деле том давешнем расспрашивают. Я бы и не поверил сам, что кого-то немец тот давнишний волнует, так по большому секрету скажу, – Ибрагимка перешел на шепот и перегнулся через стол: – Слух дошел, что могилу иноземца того недавно разрыли и все содержимое вытащили. Я не поверил: ну, брешут, чего у нас народ не скажет. Поехал, поглядел: верно, пустая яма. Все, что осталось от немца того, – кусок плаща истлевший. Я отцу показал, говорит, да, в этот плащ, материи не нашенской, был иноземец одет.
Юсуф, покусывая финик, в подтверждение слов сына закивал головой.
– Я тогда решил за лиходеями проследить, – продолжал Ибрагим, – разузнал у смердов да нищих, где их чаще всего встречают. Пошел. Оделся бедно, чтоб не узнали. А то доложат государю, что Ибрагим Юсупов по кабакам ошивается, оправдывайся тогда. И вправду встретил двоих. Лица у них перекошенные, не перекошенные, но не человеческие какие-то, остывшие, белые-пребелые, ни кровинки в них. Одним словом, краше в гроб кладут. Худые, тощие даже, но шустрые, быстро двигаются и поворачиваются – не нам чета. Глазом моргнешь – а он от тебя уже шагов на тридцать упорхнул.
Ну, побегал я за ними. Да надо ж, чтоб еще и не заметили, а они зоркие – все вокруг примечают. Туда-сюда – везде нос сунут. И еще заметил я – не пахнут ничем. Ну, не к столу сказано будет, от простого смерда, а они явно не из благородных, все чем-то несет – то водкой, то квасом, то луком, то потом, или уж на крайний случай вениками березовыми после бани. А от них – ну, ничего. Только, как приблизишься, холодком по телу тянет. Я как лица-то их увидал, сразу отцовы рассказы про немца, который ему по ночам является, вспомнил. Я сам-то его, Бог миловал, не видел. Но полагаю, что лицо у него такое же. Недобрые люди, грешники – одно слово.
Взгляда их перехватить мне не удалось, смотрят как-то все больше в землю, к небу головы не поднимают, уж как вокруг все разумеют – не знаю, но, думаю, коли и есть у них душа, то все черно на ней. Но проследить не получилось. Видать, почувствовали: так шаги ускорили, прям по воздуху полетели, да и растворились в темноте…
Вот какая тревога у нас, князь. Жили-поживали спокойно сколько лет, а тут уж годов пять снова покой потеряли. Отца не знаю как уберечь. Вроде, и не угрожает никто, а. опасность нутром чую, идут по следу, душу выматывают, здоровье отнимают, всю силушку жизненную изведут – а потом и приговорят. Чую это, князь. Как быть, не знаю.
– А не похожи ли те двое, которых ты в кабаке видал, на пленных ляхов, или еще иноземцев каких? – спросил озадаченно Никита.
– Так я что говорю? – взволнованно отвечал Ибрагим. – Хоть и одеты потрепанно, да не нашенское на них все. Да и по всему видать – иноземцы. Немцы явные, на персов или китайцев не похожи.
– Напасть, говоришь, не попытались ни разу? – поинтересовался Алексей Петрович.
– Нет, – ответил Юсуф, – а зачем им? У них, видно, цель другая, колдовская, темная. Ты лучше моего схизматиков знаешь. Им извести человека надобно, чтоб сам концы отдал, чтоб прятался, боялся, сна лишился. А коли устоит жертва – тогда, знамо дело, других мастеров позовут… Тсс! – Юсуф насторожился. – Показалось мне, или в самом деле ходит кто под окном? Ибрагим, посмотри.
Молодой князь Юсупов поднялся из-за стола и подошел к большому окну, отставил в сторону обитую красной парчой втулку, закрывавшую окно изнутри, глянул наружу сквозь мутные слюдяные разводы.
– Да вроде, нет никого, батя, – успокоил он отца. – Ворона что ли пролетела…
Ибрагим поставил втулку на место и вернулся за стол.
– Я вот что думаю, Юсуф, – произнес задумчиво Алексей Петрович. – У меня перед отъездом в Москву на Белоозере такой же странный случай был. Княгиня в лесу на каких-то оборванцев наткнулась. Они так же быстро исчезли, как в воздухе растворились. Одного только моему человеку схватить удалось. По описанию похож на тех, про кого Ибрагим только что рассказывал. Так его на глазах всей моей дворни чудным способом убили, никто и не видал, откуда кинжал кинули. А Геласий, иеромонах Кирилловен обители, брат мой, кстати просил кланяться тебе и сыновьям твоим и передать, что неустанно молится за вас…
Юсуф в знак благодарности кивнул головой.
– Так вот, говорил мне Геласий, что встречали местные в округе немало таких людишек сомнительных. Я своих дворовых послал поразузнать. Только решили мы, что беглые какие бродяги по лесам рыщут. Может, из Литвы или империи Римской опять перебежчики от ига тамошнего к нам пришли и место осесть ищут, может беглые полоняне кого из бояр.
– Вот и мы так думали сперва, – ответил ему Юсуф. – Покуда Ибрагимка сам не увидал, что к чему. Скажи мне, князь, кому нужда есть труп двадцатилетней давности из земли вытаскивать? Нет, неспроста тут все. Опасность и вокруг твоего дома бродит. Так что на Белое Озеро скорей воротайся. Мало ли что… Как там камни-то треклятые, лежат в ризнице?
– Да лежат пока, – пожал плечами Никита, – никак в разум не возьму, кому они сдались?
– А ты сам-то клад тот видал? – спросил его Юсуф.
– Нет, – ответил князь Ухтомский, – случая не было. Да и чего любопытствовать зря на чужое…
– Я тебе скажу, Никита, – понизив голос, сказал, перегнувшись к нему через стол Юсуф. – Такой красотищи не то, что на Руси нашей матушке, в Персии и в Византии не видали. Ничего удивительного нет, что столько народу разум от нее потеряло. Я вот никому прежде не говорил, и тебе Ибрагимка, тоже, – обратился он к сыну, – а вот теперь скажу и покажу даже. Оставил я из того ларца себе на память да сынам на наследство один перстенек. Он, веришь ли мне, князь, один на все твое имущество потянет. Я Ибрагимке его, помирая, отдам, так век беды знать не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Для чего ж тебе тогда китайский порошок понадобился?
– Не порошок. Хочу я, чтобы подыскал ты в местах тех человека для меня, которому деньги нужны, который ради них на все готов пойти. И желательно, чтоб дочка у него была. Если ж нет, подберем красавицу, да за дочку выдадим. Хорошо бы, чтоб человек тот пришлый был, не московский, чтобы не знал его никто. Только сам ты не ходи. Не тоже князю Ухтомскому по кабакам слоняться. Ты о человеке таком узнай. А там, думаю, свена нашего пошлем. Он смышлен в таких делах, в Москве не бывал, в лицо его никто не признает. Столкуется тут и подстроим Андрюшке западню.
– Не знаю… Не нравится мне задумка твоя, – опустив голову, Никита вяло сбивал носком сапога землю у скамейки. – По мне, лучше уж в честном бою – кто кого.
– Лоб расшибить с наскоку, ума много не надобно, – возразила ему Вассиана, – а вот хитростью одолеть соперника, тут еще попотеть нужно. Ты подумай, Никита, да завтра же, коли согласен, такого человека присмотри.
– Государь, – на дорожке появился запыхавшийся Сома, – князь Алексей Петрович кличут, к Юсуфу ехать пора. Дайте-ка красавицу мою заберу… Смотри, перья опять распушила! – воскликнул он радостно.
– Бери ее, – Никита передал ему птицу, – скажи князю Алексею, сейчас иду.
Сомыч, посадив соколиху на руку, заспешил к дому. За ним, молча, не попрощавшись с княгиней, пошел и Никита. Вассиана, встав со скамьи, смотрела ему вслед. Он не оглянулся.
* * *
Больше трех веков назад честолюбивый полководец Ногай, один из племянников Батыя, хитростью устранив своих соперников, основал новую орду, простиравшуюся от южно-русских степей до самого Цареграда. Из Ногайской орды от темника Тамерланова Эдигы вел свой род князь Юсуф, пятый сын ногайского Мусы-мурзы, младший брат князя Кутума, владевшего Прикаспийскими степями от Яика до Кумы и имевшего немалую дружбу с русскими правителями.. Сам Юсуф и младший брат его Шейдяк не раз участвовали в походах великого князя Василия, отца Иоанна. Да и под рукой самого Иоанна отличились особыми победами в войнах против Казанского ханства и Османской империи, чем снискали расположение государево и славу в народе.
Юсуф-мурза, сын татарского бея, был уже не молод. Но осанку, несмотря на годы, сохранил властную и горделивую. Широкое лицо его с маленькими, впалыми, но очень подвижными и проницательными глазами испещрили морщины, но в густых и жестких волосах, заплетенных по татарскому обычаю в множество косичек, седины пока не встречалось. Роста мурза был среднего и коренаст.
В последнее время он старался как можно меньше показываться на людях. Гостей не принимал. Но для сына старинного друга своего князя Петра Ивановича Белозерского, мурза сделал исключение, и даже решил встретить Алексея Петровича в своем московском доме, покинув на время убежище, где скрывался от лиходеев.
Дом Юсуфа располагался в недавно отстроенной части Москвы, называемой Царь-город, где теперь в основном селилась знать, так как за кремлевской стеной места всем не хватало. Находился он на самом берегу Неглинной, недалеко от шведских Гостиных рядов и царского .конюшенного двора, и отстроен был в форме большой татарской юрты с мусульманскими башенками.
Встречать князя Алексея Петровича, как гостя почетного и знатного, Юсуф выслал к самым воротам усадьбы своего сына Ибрагима. В его сопровождении князья Белозерский и Ухтомский проскакали через двор и остановились перед крыльцом. На крыльце их уже ждал сам хозяин. Сняв шапки и облобызавшись с Юсуфом, князья прошли в дом. На всем пути их через переднюю и сени расставленные хозяином слуги приветствовали их поклонами до земли.
– Как поживаешь, Юсуф? Чай, не тужишь? – спросил князь Алексей Петрович, опорожнив преподнесенную хозяином серебряную чарку водки, на которой были выгравированы слова: “Чарка добра человеку, пей из нее на здравие, хваля Бога”.
Поклонившись гостям, родовитый татарин пригласил их к обильно накрытому столу:
– Прошу, други дорогие, толстотрапезной гостьбе моей уважение выказать. Усаживайтесь поудобнее, – предложил он князьям самые почетные места в доме: под появившимися недавно, после крещения сыновей, православными образами. Сам же с Ибрагимом уселся по правую руку от гостей.
– Жил-то я, не тужил, верно молвил ты, князюш-ка, – ответил он Алексею, – покуда лихо не приключилось. Ты вот угощайся, чай, давно старого Юсуфа не навещал, все в делах государевых, в разъездах. И ты, Никита, не скромничай. Ибрагим, поухаживай за гостем. Финики, изюм у нас, пастила из калины. Побаловать хочу вас утощеньицем с берегов Волги. Знаете, что это? – хитро прищурившись, он указал на золотистое кушанье в серебряном судке, украшенном финифтью. – А? То-то. Арбуз в патоке с перцем, имбирем, корицей и мускатом – пальчики оближешь. Тут вот и красный взвар из винных ягод. Икорка с Каспия, свежая, зернистая из белорыбицы, с уксусом, перцем да лучком, искрошенным мелко. Под вино боярское, на травах да на корице настоянное, да с лимонной корочкой – радость одна. Пейте, ешьте, сейчас чарки-то снова нальют…
– Что ж, – князь Алексей Петрович поднялся из-за стола с чаркой вина в руке, – надобно выпить за здравие государя нашего, Иоанна Васильевича. Многие лета ему! – и опустошив чарку до дна и поднял ее над головой обернув вверх дном: пуста. Все присутствующие за столом стоя последовали его примеру.
– Мы тебе подарки привезли с Белоозера, – сообщил, опустив чарку, татарину Никита. – Кружева там, материи разные, блюда серебряные…
– Благодарствую, – поклонился мурза, – я вас тоже с пустыми руками не отпущу: рыбки вам каспийской да икры наготовил. Будете довольны…
– Так что же приключилось, Юсуф? – спросил его Алексей Петрович, закусывая водку каспийской икрой.
– Духи злые одолели, прохода не дают, – ответил татарин, руками подхватывая из судка мелкие кусочки арбуза и отправляя их в рот. – Смертушки моей жаждут. Как ко сну отхожу, свечи затушу – все иноземец тот треклятый как живой передо мной стоит, все смотрит, смотрит глазами своими неподвижными, уж слуг позову – исчезнет. А утром глаза-то открою – опять он. Губами так шевелит, сказать будто что-то хочет. И ведь дня не пропустит – каждый день Божий является о себе напомнить. Вот подвела ж меня нечистая столько годов назад на шляхе с ним столкнуться. Кабы ж знать наперед – за версту бы объехал. Сдался он мне со всеми его побрякушками бесценными! Да молодой был, шальной. Сотворил дело, вот и кувыркаюсь теперь. А ведь кто таков был тот иноземец – до сих пор не знаю. Он вот придет ко мне во сне, а я его спрашиваю: мол, хоть скажи, как звать тебя – молчит. Но вижу, по лицу его белому вижу – неприкаянная душа, большой грех на нем. На мне большой, что жизни его лишил в шутку, но и на нем немалый, тяжкий грех. Иногда даже думаю, может, сам Аллах руку мою направил. Или шайтан слугу своего к себе призвал с моей помощью. Замучил он меня – спасу нет от мертвого ока.
– А тут еще, дозволь, отец, сказать, – вступил в разговор Ибрагим, – слухи по Москве поползли, что люди некие, собой оборванцы, по Москве шастают, да о деле том давешнем расспрашивают. Я бы и не поверил сам, что кого-то немец тот давнишний волнует, так по большому секрету скажу, – Ибрагимка перешел на шепот и перегнулся через стол: – Слух дошел, что могилу иноземца того недавно разрыли и все содержимое вытащили. Я не поверил: ну, брешут, чего у нас народ не скажет. Поехал, поглядел: верно, пустая яма. Все, что осталось от немца того, – кусок плаща истлевший. Я отцу показал, говорит, да, в этот плащ, материи не нашенской, был иноземец одет.
Юсуф, покусывая финик, в подтверждение слов сына закивал головой.
– Я тогда решил за лиходеями проследить, – продолжал Ибрагим, – разузнал у смердов да нищих, где их чаще всего встречают. Пошел. Оделся бедно, чтоб не узнали. А то доложат государю, что Ибрагим Юсупов по кабакам ошивается, оправдывайся тогда. И вправду встретил двоих. Лица у них перекошенные, не перекошенные, но не человеческие какие-то, остывшие, белые-пребелые, ни кровинки в них. Одним словом, краше в гроб кладут. Худые, тощие даже, но шустрые, быстро двигаются и поворачиваются – не нам чета. Глазом моргнешь – а он от тебя уже шагов на тридцать упорхнул.
Ну, побегал я за ними. Да надо ж, чтоб еще и не заметили, а они зоркие – все вокруг примечают. Туда-сюда – везде нос сунут. И еще заметил я – не пахнут ничем. Ну, не к столу сказано будет, от простого смерда, а они явно не из благородных, все чем-то несет – то водкой, то квасом, то луком, то потом, или уж на крайний случай вениками березовыми после бани. А от них – ну, ничего. Только, как приблизишься, холодком по телу тянет. Я как лица-то их увидал, сразу отцовы рассказы про немца, который ему по ночам является, вспомнил. Я сам-то его, Бог миловал, не видел. Но полагаю, что лицо у него такое же. Недобрые люди, грешники – одно слово.
Взгляда их перехватить мне не удалось, смотрят как-то все больше в землю, к небу головы не поднимают, уж как вокруг все разумеют – не знаю, но, думаю, коли и есть у них душа, то все черно на ней. Но проследить не получилось. Видать, почувствовали: так шаги ускорили, прям по воздуху полетели, да и растворились в темноте…
Вот какая тревога у нас, князь. Жили-поживали спокойно сколько лет, а тут уж годов пять снова покой потеряли. Отца не знаю как уберечь. Вроде, и не угрожает никто, а. опасность нутром чую, идут по следу, душу выматывают, здоровье отнимают, всю силушку жизненную изведут – а потом и приговорят. Чую это, князь. Как быть, не знаю.
– А не похожи ли те двое, которых ты в кабаке видал, на пленных ляхов, или еще иноземцев каких? – спросил озадаченно Никита.
– Так я что говорю? – взволнованно отвечал Ибрагим. – Хоть и одеты потрепанно, да не нашенское на них все. Да и по всему видать – иноземцы. Немцы явные, на персов или китайцев не похожи.
– Напасть, говоришь, не попытались ни разу? – поинтересовался Алексей Петрович.
– Нет, – ответил Юсуф, – а зачем им? У них, видно, цель другая, колдовская, темная. Ты лучше моего схизматиков знаешь. Им извести человека надобно, чтоб сам концы отдал, чтоб прятался, боялся, сна лишился. А коли устоит жертва – тогда, знамо дело, других мастеров позовут… Тсс! – Юсуф насторожился. – Показалось мне, или в самом деле ходит кто под окном? Ибрагим, посмотри.
Молодой князь Юсупов поднялся из-за стола и подошел к большому окну, отставил в сторону обитую красной парчой втулку, закрывавшую окно изнутри, глянул наружу сквозь мутные слюдяные разводы.
– Да вроде, нет никого, батя, – успокоил он отца. – Ворона что ли пролетела…
Ибрагим поставил втулку на место и вернулся за стол.
– Я вот что думаю, Юсуф, – произнес задумчиво Алексей Петрович. – У меня перед отъездом в Москву на Белоозере такой же странный случай был. Княгиня в лесу на каких-то оборванцев наткнулась. Они так же быстро исчезли, как в воздухе растворились. Одного только моему человеку схватить удалось. По описанию похож на тех, про кого Ибрагим только что рассказывал. Так его на глазах всей моей дворни чудным способом убили, никто и не видал, откуда кинжал кинули. А Геласий, иеромонах Кирилловен обители, брат мой, кстати просил кланяться тебе и сыновьям твоим и передать, что неустанно молится за вас…
Юсуф в знак благодарности кивнул головой.
– Так вот, говорил мне Геласий, что встречали местные в округе немало таких людишек сомнительных. Я своих дворовых послал поразузнать. Только решили мы, что беглые какие бродяги по лесам рыщут. Может, из Литвы или империи Римской опять перебежчики от ига тамошнего к нам пришли и место осесть ищут, может беглые полоняне кого из бояр.
– Вот и мы так думали сперва, – ответил ему Юсуф. – Покуда Ибрагимка сам не увидал, что к чему. Скажи мне, князь, кому нужда есть труп двадцатилетней давности из земли вытаскивать? Нет, неспроста тут все. Опасность и вокруг твоего дома бродит. Так что на Белое Озеро скорей воротайся. Мало ли что… Как там камни-то треклятые, лежат в ризнице?
– Да лежат пока, – пожал плечами Никита, – никак в разум не возьму, кому они сдались?
– А ты сам-то клад тот видал? – спросил его Юсуф.
– Нет, – ответил князь Ухтомский, – случая не было. Да и чего любопытствовать зря на чужое…
– Я тебе скажу, Никита, – понизив голос, сказал, перегнувшись к нему через стол Юсуф. – Такой красотищи не то, что на Руси нашей матушке, в Персии и в Византии не видали. Ничего удивительного нет, что столько народу разум от нее потеряло. Я вот никому прежде не говорил, и тебе Ибрагимка, тоже, – обратился он к сыну, – а вот теперь скажу и покажу даже. Оставил я из того ларца себе на память да сынам на наследство один перстенек. Он, веришь ли мне, князь, один на все твое имущество потянет. Я Ибрагимке его, помирая, отдам, так век беды знать не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46