— Посмертная маска, — усмехнулся детектив, удобнее устраиваясь на носилках и прислушиваясь к тому, как свистит ветер в дыре, которую он проделал в кузове автомобиля. — Сейчас это звучит для меня очень подходяще.
После того как Тецуо Акинага, оябун клана Сикей, был освобожден из тюрьмы, он не пожелал вернуться к своим многочисленным делам, потому что полагал, что после смерти Наохиро Усибы, главы МВТП, дела эти стали до некоторой степени опасны. Убийство Усибы заказал он, Акинага, потому что тот был на стороне Микио Оками и, следовательно, его непримиримым врагом.
Мрачное состояние Тецуо усугублялось еще и тем, что ему было нанесено публичное Оскорбление — Танака Джин арестовал его в присутствии множества людей в о-фуро — общественных банях, которые построил его отец. Не мог простить он прокурору и своего унизительного предварительного заключения.
В своем доме Акинага решил не появляться, и, войдя в одну из десятка квартир, которые он содержал по всему Токио, Тецуо первым делом сорвал с себя стоящий 3500 долларов импортный костюм, бросил его в раковину на кухне, облил керосином и поджег.
Он смотрел на разгорающееся пламя и чувствовал, как горят его щеки, щеки лица, которое он потерял. Все, что его прежде окружало, стало непригодным для использования. Подобно священнику, церковь которого подверглась осквернению, Акинаге некуда было идти. Пришлось забраться в эту крысиную нору, анонимное жилище, которое не обладало никакой эстетической ценностью. И если дальше продолжать сравнения, то он походил на священника, вынужденного отправлять службу в вестибюле офиса.
Пламя полыхало, разбрасывая искры, разгоралась и ярость Тецуо. В нос ударил запах горелой ткани и пота, и его чуть не стошнило. Он стоял обнаженный на своих сильных, кривых ногах, вцепившись в теплый фарфор раковины, и думал только о мести. Акинага был таким тощим, что походил на узника концентрационного лагеря. Ему было лет сорок пять, но власть и могущество оставили на нем свой след, поэтому выглядел он гораздо старше своего возраста. Вопреки моде Тецуо носил длинные волосы, которые уже давно поседели, он заплетал их в самурайскую косу. Его глубоко посаженные глаза казались непроницаемыми. В общем, Акинага был человеком жестким, он умел держать и наносить удары, ни у кого ничего никогда не брал, но никому ничего и не давал, не верил ни во что, считая необходимым стоять в стороне от этого безумного мира.
Когда его костюм почти догорел, Тецуо услышал, как в замке повернулся ключ. Акинага не оглянулся, потому что знал, кто это может быть. Кроме него, ключ от этой квартиры был только у одного человека.
— Налить тебе что-нибудь выпить? — спросила Лонда голосом, от которого у любого мужчины возникало желание немедленно лечь с ней в постель.
Он не ответил, глядя на язычки угасающего пламени, вспоминая страх, который он испытал, когда представители власти заперли его в кутузку и он услышал, как тяжелая стальная дверь захлопнулась за ним, увидел тюремную решетку и понял, что мир для него сжался до размеров камеры.
Даже когда он убьет Танаку Джина — а это произойдет очень скоро, — он все равно не простит ему того, что тот заставил его поддаться парализующему страху. Тецуо тогда почувствовал себя беспомощным перед служителями закона, Которых он презирал, и это больше всего выводило его из себя.
Лонда подошла к Акинаге сзади, обмотала свои длинные волосы вокруг его шеи и за них потянула его от раковины, от края пропасти, где жили страх и месть.
— Мне нужно принять ванну, — сказал он.
— Потом. Когда я закончу с тобой, ты будешь пахнуть еще сильней.
Он уже возбудился. Ему для этого требовалось немного: ощущение прикосновения ее волос к своему голому телу, касание одетой в кожаную перчатку руки или даже стальной блеск ее глаз, потому что он знал, что его ждет, и мог полностью расслабиться, забыть о важных делах, деньгах и знакомствах. В ее опытных руках он превращался в ребенка, освобождался от необходимости контролировать себя, что в конце концов было крайне утомительно.
Узкие, как колонны средневековой церкви, окна, идущие от пола до потолка, смотрели на Роппонжи, район современной Японии, где вряд ли кто-нибудь стал бы искать такого традиционно мыслящего человека, как Акинага. Однако с того места, откуда он смотрел, открывался превосходный вид на Ноги Джинья, гробницу генерала, который был настоящим самураем. В 1912 году после смерти императора Мейджи он вместе со своей женой совершил сеппуку — ритуальное самоубийство. Такое сопоставление самого воплощения самурайского духа и ориентированного на Запад Роппонжи было в духе Акинаги, циничный взгляд на жизнь которого был смешан с изрядной долей иронии.
Он опустился на грубый серый берберский ковер. Ему не казалось странным, что, стоя на коленях на ковре с болтающимися между ног гениталиями, он одновременно смотрел на гробницу генерала, освещенную так, как будто она была в огне. Тецуо чувствовал запах своего тела, который не был для него неприятен, а потом почувствовал и запах Лонды, когда она, наступив шпилькой своей туфли на его спину, склонилась над ним.
Как ни странно, при этом он не почувствовал унижения, а только облегчение. Унижением был его прилюдный арест в о-фуро его отца. Унижением было предстать раздетым перед своими тюремщиками, которые знали о его могуществе, может быть, даже оставляли свои деньги в одном из его игорных притонов или проводили часок-другой с одной из его девочек. Тогда они уважали его. Но стоило ему появиться перед ними голым, как он моментально превратился в обыкновенного преступника, стал для них просто немолодым человеком, который оказался недостаточно могущественным, чтобы не попасть в тюрьму. Они начали испытывать к нему чувство презрения. Тогда он, прикрывая скомканной одеждой половые органы, потерял присутствие духа, что было неудивительно — унижение, подобно яду, проникло ему в кровь. Как бы ему хотелось сменить кожу, стать другим человеком! Лонда позаботится об этом, как умеет делать только она. Но сегодня, чтобы стереть свой позор, он желал пойти еще дальше. Сегодня он на пару часов захотел действительно стать другой личностью, а не просто желать этого. Короче, ему хотелось того, чего ему никто не мог дать, и он в ярости и отчаянии застучал кулаками по ковру.
— Ты готов? — Лонда, засунув руку между ног, начала ласкать его. И в тот же самый момент резко ударила его по спине. У Тецуо закружилась голова. — Еще нет, — пропела она вполголоса, — но мы добьемся этого, правда?
Конечно, она добьется. Это было ее специальностью, именно поэтому он и был опьянен, в полном смысле этого слова, опьянен — ею. Акинага встретил Лонду в клубе, о котором ему говорили все вокруг, увидел один раз, как она выступает, и был покорен. Он должен был получить ее и получал, хотя и не так часто, как бы ему хотелось. Она имела такую популярность среди очень влиятельных людей, что даже он, Тецуо Акинага, должен был ждать своей очереди.
Но примерно за месяц до его ареста что-то изменилось. Лонда стала для него более доступна — он мог пользоваться ею почти каждый раз, когда желал этого, хотя время встречи назначала она. Чем занималась эта женщина, когда была не с ним? Лучше было не спрашивать, решил он. Зачем разрушать такую приятную иллюзию?
Боль, заставившая его застонать и вызвавшая эрекцию, унесла все унизительные воспоминания. Эта боль была особенной, она граничила с наслаждением, потом граница совсем исчезла, и оба эти чувства соединились в одно и охватили все его существо.
Пока Лонда работала над ним так, как умела делать только она, Акинага стонал. Он чувствовал, что капли ее пота, как расплавленный воск, падали на его кожу, и с каждой каплей сладостная боль все нарастала. Потом, распластавшись на нем подобно гигантскому крабу, она сделала что-то, от чего у него глаза чуть не вылезли из орбит. Откуда-то из самой глубины его естества вырвался крик, и ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Но он, как обычно, устоял, потому что иначе Лонда наказала бы его, прекратив действо, а этого он допустить не мог. Акинага начал извиваться, его била такая дрожь, что казалось, хрустнут все зубы. Еще немного — и он...
Вдруг ему послышался какой-то посторонний звук за пределами того облака сладостной боли, которым окружила его Лонда. Это был резкий, металлический звук поворачивающегося ключа.
— Что это? — невнятно пробормотал он.
— Ничего, — сказала Лонда, опять погружая шпильку туфли в его плоть так, что ему показалось, что он умирает.
Однако звук повторился, и Тецуо стал вспоминать, слышал ли он, как Лонда закрывала за собой дверь. Конечно, она закрыла ее, всегда это делала... Он был весь словно в тумане, но все же сумел разглядеть на ковре пару черных, лакированных, дорогих туфель. Мужских туфель.
— Что? Кто?.. — Акинага попытался изменить позу, чтобы увидеть что-нибудь, кроме брюк, но не мог шевельнуться в эротических объятиях Лонды.
— Акинага-сан, — раздался мужской голос, — весьма рад в конце концов встретиться с вами.
Все еще погруженный в туман эротического экстаза, Тецуо попытался сосредоточиться, но Лонда продолжала держать его, в ушах стоял такой шум, что голос доносился до него как сквозь треск и искры лесного пожара.
— Кто?..
— Меня зовут Майкл Леонфорте. Вам знакомо это имя?
Акинага попытался покачать головой, но смог только выдавить из себя:
— Нет.
— Не важно, — сказал Мик. — Зато я о вас знаю многое. — Туфли немного передвинулись. — Мне кажется, мы с вами можем поладить и помочь друг другу.
— Я не нуждаюсь... ни в чьей помощи.
Мик рассмеялся:
— Посмотрели бы вы сейчас на себя, Акинага-сан. Ваша поза говорит сама за себя. Вы уверены, что не нуждаетесь в помощи?
— Я убью... вас обоих.
— В подобном положении? Сомневаюсь, чтобы вы смогли это сделать.
— Если вы действительно кое-что знаете обо мне...
— Да, конечно, — сказал Мик. — Я знаю о якудзе все. Но у вас уже нет былой силы. Внутренний совет кайсё, членом которого вы были, распался. И с чем же вы остались? Власть ушла из ваших рук и никогда больше не вернется. За это вы должны благодарить Николаса Линнера и Микио Оками, вашего собственного кайсё. Вам не нужно было пытаться занять его место. Это был плохой ход, Акинага-сан. Очень плохой. Когда вы попробовали это сделать, он разозлился и вспомнил о том, что ему задолжал полковник Дэнис Линнер. Оками завербовал Николаса. Линнер чуть не уничтожил вас окончательно. Вы буквально висите на волоске.
— Вишу... на чем?
— Это американизм, Акинага-сан, означающий неизбежные неприятности.
— У меня до сих пор осталась моя власть. И мои знакомства. Они позволили нейтрализовать прокурорское расследование, и я вышел из тюрьмы. Смогли бы вы добиться этого в подобных обстоятельствах?
— Я никогда бы не оказался в тюрьме, ни при каких обстоятельствах, — отрезал Мик.
— Сказать можно все, что угодно, — презрительно фыркнул Акинага. — Разговоры — удел некомпетентных и глупых людей.
Неожиданно его дернули за волосы так резко, что клацнули зубы, и он встретился глазами с Леонфорте.
— Ты бы лучше помолчал, — прохрипел Мик. — Лежишь тут с голым задом и пользуешься услугами женщины, которую едва знаешь.
— Что... что вы имеете в виду?
— Лонда работает на меня. Весьма ценное приобретение, не правда ли? Когда вы в клубе проявили свою необузданную похоть, я велел ей заманить вас в ловушку. — Леонфорте покачал головой. — Разве можно измерить цену вещей, связанных с болью и удовольствием? Это поверхностный взгляд. Я, которому знакомы созидательные возможности человеческого ума, знающий о его устрашающем потенциале, могу испытывать лишь чувство презрения к тому, как вы распорядились своей властью. — Он пригнул голову Тецуо вниз. — Разве вы не видите? Здесь, в вашей квартире, сегун я. Вы кланяетесь мне.
Акинага промолчал. Этот мужчина, грубый и настойчивый, почти сумасшедший, начал интересовать его.
— Фридрих Ницше писал когда-то, что человек это сочетание создания и создателя. Вы понимаете это, Акинага-сан? Создание в человеке — это сырье: глина, фрагменты других времен и жизней, грязь, чушь и хаос, сочетание боли и блаженства. Но, кроме того, есть еще создатель, творец, который превращает эту глину, этот хаос в нечто другое, — та непреклонная воля, которая созидает личность с помощью ряда мучительных экспериментов. Созерцающее божество, существующее вопреки обыденности, механическим навыкам, материальным данностям, которое формирует, разрушает, лепит создание вновь, обжигает, доводит до белого каления и таким образом очищает его, делая чем-то иным, чем-то лучшим.
Мик отпустил волосы Акинаги, и в тот же самый момент Лонда освободила его от своих объятий. Он со стоном упал на спину, глядя в лицо Леонфорте.
— Вы говорите не как итеки, — сказал Акинага, — и думаете и действуете тоже не так, как они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77