– Не надо, товарищ старший капитан. Я запрещаю.
Переварив короткий, уложившийся в одну фразу перевод опять не сумевшего сохранить бесстрастность Ли, тот спросил:
– Почему «запрещаете»?
– Потому что я командир корабля – четко объяснил Алексей. – Старший капитан, – это звание, насколько я помню, примерно равное моему. Но даже будь вы старший полковник или вообще генерал – все равно, выше меня по званию на моем корабле никого быть не может. Командир корабля в боевом походе обладает абсолютной властью. Ли, скажи, что я говорю это не для того, чтобы как-то обидеть его, а чтобы объяснить. Этого пленного расстрелять могу я – но не он. А я такого делать не собираюсь. Все ясно?
Командир разведчиков помолчал, потом посмотрел прямо на Алексея: тот увидел, как блеснули его глаза. Произнеся какую-то длинную фразу, на треть состоящую из неудобоваримых азиатских суффиксов, кореец козырнул, четко повернулся через левое плечо и исчез в темноте: только застучали о ступени трапа подошвы ботинок.
– Моя разведгруппа погибла в боях, прорываясь к цели и захватывая пленных. Со мной вышел только один боец. Еще одного, последнего, я оставил на полпути к месту, откуда вы нас должны были забрать. Он был тяжело ранен и не мог держать требовавшийся темп бега. Это был мой лучший, старый друг, мой заместитель. Один, раненый, с идущей по нашему следу погоней – он обречен. И скорее всего – уже мертв...
Ли замолчал, всасывая воздух и пытаясь вспомнить каждое сказанное ему слово. Алексей стоял, не шевелясь.
– Его звали капитан Квонг. Я тащил его сколько мог и дотащил бы, будь пленный один... Но их было двое: один был готов бежать при первом же подходящем случае, а второй был, возможно, русским. Мне пришлось выбирать.
Это было все. Дальше можно было додумать самому – в том числе и то, что старший капитан не сказал. Что они опоздали. Возможно, будь у разведчиков те тридцать-сорок минут, которые «Кёнсан-Намдо» под его командованием потратил на борьбу с волнами, на уклонение от потенциально смертельных теней вокруг, на все остальное – и оставленный разведчик сумел бы выдержать напряжение бега. Или чуть менее уставший командир сумел бы дотащить его на своей спине. Сорок минут – это очень много...
Машинально проведя рукой по изуродованному лицу (привычка, от которой Алексей никак не мог заставить себя избавиться), военный советник молча покачал головой. Он не мог чувствовать себя виноватым, потому что виноват не был, но разведчика можно было понять. Неизвестность – это иногда хуже, чем если бы его друг просто погиб у него на глазах. И что же это за задача, которая могла заставить его сделать такой выбор?.. Скорее всего, этого он не узнает никогда. Ничего страшного здесь нет, потому что даже одно то, что советскому военному советнику дали возможность выйти в боевой поход к вражескому побережью, через враждебное море – лишь бы не сорвать выполнение этой задачи, лишь бы не свести к нулю и так-то призрачные шансы на успех... Неглупому человеку такого хватало, чтобы не стремиться слишком много думать. Американец, стоящий в двух метрах от него, тяжело дыша – первый американец, которого он встретил в жизни – оказался не ключом, а балластом. Значит, второй. Тот, который «был готов бежать при первом подходящем случае». А этот, значит, оказался не готов... На это ему ума хватило – как, впрочем, и на то, чтобы принять единственно верную линию поведения, давшую ему хоть какую-то возможность прожить еще несколько часов. А если повезет, то и вообще уцелеть. Видимо, русский плен неплохо способствует развитию навыков выживания – да и ума, наверное, тоже.
Алексей полагал, что таких людей грех убивать без прямой и острой необходимости, иначе это будет слишком уже большое насилие над человеческой природой. То, что ему в свое время, много лет назад, пришлось собственными руками убить человека, похожего в чем-то на этого, стоящего рядом, он переваривал потом несколько лет. За это время он с успехом загнал произошедшее в дальние подвалы памяти, но так и не решил для себя окончательно – был ли этот поступок правильным. Теперь же, с недоумением пытаясь понять свой поступок пятиминутной давности, Алексей осознал, что и то, и другое связано между собой. Это было неожиданно, и это заставило его внимательнее посмотреть на нечеткий силуэт криво опирающегося на поручень врага.
– Ли, ты еще здесь? – спросил он через минуту.
– Здесь, товарищ командир.
Разумеется, Ли не был столь неосторожен, чтобы оставить его наедине с пленным, будь тот связан хоть цепями. Сигнальщик в расчет не шел – сейчас он был демонстративно глух, живя только горизонтом. Он мог и не успеть среагировать, кинься связанный американец на командира с намерением прокусить ему горло.
– Правильно... Вызови кого-то из матросов покрепче. Не развязывая, суньте этого... куда-нибудь. В канатный ящик, что ли... Понял?
Он отвернулся и не повернулся назад даже тогда, когда за спиной по-русски отчетливо сказали «Спасибо». Шаги нескольких человек, ругань вполголоса, потом, уже дальше – глухой шлепок сорвавшегося с трапа тела и сразу за этим – отчетливый звук удара. Это тоже не имело значения – корейцам не за что было жалеть вражеского солдата, будь его жизнь хоть три раза искуплением за прошлое советского военсоветника.
Прошлое, о котором не знал уже ни один живущий на земле человек, но которое, тем не менее, никуда не делось. Сын красного командира, Алексей Вдовый, был убежденным атеистом, более того, он был членом Партии, но сейчас что-то заставило его осознать, что странным поступком он купил себе у судьбы время – пусть хотя бы на гнутый медяк. От этого ему стало немножко легче ждать.
Минный заградитель «Кёнсан-Намдо», боевая единица военно-морского флота Корейской Народно-Демократической Республики, прожил еще несколько часов. Эти часы его экипаж и те люди, которые оказались на борту корабля из-за стечения обстоятельств, из-за сведения нитей их судеб в один узел, в одну точку, медленно перемещающуюся вдоль восточного побережья полыхающего Корейского полуострова, провели по-разному. Капитан-лейтенант Вдовый, не уходивший с мостика, вел корабль так, как подсказывало ему чутье – почти вплотную к тем глубинам, которые только самый легкомысленный курсант мог обозначить как просто «опасные». Риск налететь на глубоко выдающийся в море подводный мыс или на необозначенную на карте скалу он счел значащим меньше, чем возможность затеряться среди хаоса засветок на экранах вражеских радаров, если двигаться ближе к берегу.
Сменившийся к 5 часам утра сигнальщик, беспрекословно освободив мостик, ушел на ют, и вместо того, чтобы попытаться дать глазам отдохнуть, продолжал вести наблюдение в самовольно выбранном секторе – от этого было немного легче ждать уже ему. Младший лейтенант-кореец, не сумев уговорить русского передать ему вахту хотя бы на полчаса или час, теперь стоял рядом с командиром корабля, щурясь от ветра, от ожидания удара в корпус и того скрежета, которым будет сопровождаться их отсроченная смерть. Каждые пятнадцать минут он уходил вниз – слушать дизель, от надежности работы которого зависело сейчас почти все.
Под палубой, в помещении, похожем размерами и формой на склепанный из стали гроб на четыре-пять человек, старший капитан Корейской Народной Армии Пак Хен Ю, не мигая, разглядывал капитана медицинской службы армии США Вильяма Роберта Вудсона-младшего, сидящего напротив него на железном табурете со стянутыми за спиной руками. Тот, второй американец, уже перестал его интересовать – более того, о нем ему не хотелось даже думать. Сейчас, сию минуту, ему хотелось совершенно другого. Борьба настолько отчетливо выражалась на лице разведчика, что капитан-химик неосознанно отодвигался все дальше и дальше. Только когда ножки табурета скрежетнули по выкрашенной бурым палубе, оба пришли в себя и столкнулись глазами.
– Я пленный... – без нужды напомнил американец, не отрываясь от глядящего на него страшного человека. Тут же он пожалел, что сказал это, но произнесенные слова не засунешь обратно в глотку, как бы этого ни хотелось.
– Да, – странным тоном подтвердил кореец, придвигаясь еще ближе. Дюйма на два или на три – но в пропитавшем воздух уже почти осязаемом напряжении чувствовалось и это. – Да, я знаю...
Медленно и осторожно кореец вытянул правую руку вперед и улыбнулся деревянным лицом. Так улыбается открытая могила на Арлингтонском кладбище, с приготовившимся к исполнению службы капелланом у изголовья, ждущим только кивка распорядителя. У капитана перехватило горло, как будто ему уже надавили на трахею, и он забился, выворачивая плечи. Кореец улыбнулся еще раз – так же деревянно и незначимо, одними губами, но не выражением глаз, как забытое чудовище из детских страхов. Потом он отодвинулся назад.
Минута, две. Корабль раскачивало, где-то за спиной уверенно и гулко стучал дизель, шум которого пробивался через непрерывное, смешанное шуршание волн о борт, только если специально прислушиваться. Капитану не было так страшно еще никогда в жизни. То, что он пленный, не значило здесь ничего. Он достаточно много видел и в этой жизни, и на этой войне, чтобы осознавать это со всей очевидностью. Враги целенаправленно пришли за ним, быстро и полностью разгромив штаб пехотного батальона, куда он прибыл утром и о чем не мог знать никто, кроме его ближайшего окружения. Офицер со специальными полномочиями – такая позиция давала достаточно привилегий, чтобы не рисковать без нужды. Но долг добросовестного офицера, да и любопытство, в конце концов, перевесили нормальный страх нормального человека перед тем, что может случиться, если слишком приблизиться к той условной линии, где одни люди целенаправленно убивают других людей.
Ему оставалась всего неделя, предварительное заключение было отправлено на Окинаву 1 марта, и оттуда почти немедленно было доставлено в Вашингтон – Ачесону.
Ответа не было и быть не могло, связь была односторонняя, но вера в собственную значимость для хода истории да вдобавок добросовестность заставили капитана продолжать работу, собирая информацию по крошкам, по мельчайшим деталькам, складывая ее в сложную многомерную мозаику. Получается, это его и сгубило. А ведь знак был... К моменту, когда он появился в батальоне, было уже известно, что коммунисты нанесли эффективный штурмовой удар но «соседям» – корейскому батальону, занимающему позиции всего в нескольких милях впереди и к западу. Это было настолько необычным, что он мог, должен был догадаться, что нужно немедленно возвращаться назад. Но... здесь уже играло роль нечто мужское, не подчиняющееся рассудку. Оно заставило капитана просто пожать плечами и остаться в штабе батальона – разговаривать с его командиром, хладнокровно убитым через несколько часов вот этим самым человеком, сидящим напротив. Заставило обсуждать детали и гадать, насколько спокойным он выглядит со стороны.
В конце концов, вражеский удар, даже при том что его нанесли не только «Ночные Чарли», но и несколько «Илов», и даже «МиГи», при всей его важности для потерявших десяток или пусть даже полтора десятка бойцов «правильных» корейцев, вполне мог быть просто ответом на вчерашний обстрел « Рочестером» и сопровождавшими его эсминцами ряда целей в прибрежной зоне на линии фронта. Он не обязан был иметь какое-то собственное значение. А этот обстрел, в свою очередь, был ответом на что-то другое – и так далее, вниз по спирали времени, до самого 25 июня 1950 года, когда войска коммунистов перешли границу, за считанные недели и месяцы подмяв под себя почти всю страну. Снаряды «Рочестера», убившие сколько-то там людей и разрушившие неизвестное число блиндажей и туннелей, были ответом в том числе и на это.
– Интересно, да? – неожиданно спросил капитана кореец. Тот вздрогнул, не сумев сохранить самообладание – настолько вдруг умудрился отвлечься от происходящего.
Загипнотизировал его, что ли, этот рисоед? Почему вдруг такое случилось?
– Да не очень, – сравнительно лениво ответил (или постарался ответить) химик. – Когда там светает: через час, через полтора? Вчерашний крейсер где-то здесь рядом... Утопит вас, как...
Разведчик улыбнулся почти нежно. Если у американца было намерение заставить его броситься на мостик с паническим сообщением, заработав себе минуту-другую на возможность потрудиться над узлом, то это он зря. Советский офицер, командующий кораблем, произвел на старшего капитана достаточно серьезное впечатление – в первую очередь тем, что корабль пришел за ними целым, точно в назначенный участок занятого врагом побережья, и даже сумел их принять на борт, исключив тупиковый вариант действий – с малоперспективной возможностью пробраться к зажатым в горах партизанам и вполне реальной гибелью в безнадежных попытках отбиться от погони. Бывалый это был офицер – злой и уверенный в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89