Хотя, может, и двадцать – чего уж теперь преувеличивать, когда столько лет прошло...
Так и не став дожидаться, когда незнакомый офицер-артиллерист поднимет на него свои глаза, главный военный советник при Корейской Народной Армии попытался сконцентрироваться на своих прежних мыслях, но они почему-то ускользали, не давая даже сформулировать задачу перед самим собой. Помучавшись с минуту или две, Разуваев разозлился и на себя, и на отвлекших его офицеров. Он удержался от того, чтобы не обернуться и не сорвать на них злость только из-за возникшего у него внезапно странного ощущения, что упустил что-то важное. Машинально огладив себя по карманам шинели, генерал-лейтенант склонил голову набок, прислушиваясь к неясным и вызывающим неудобство ощущениям. Что-то только что сказанное? Почему?
Двое сидящих сзади обменивались какими-то маловразумительными, обрывочными комментариями о эвакогоспиталях, перевязках и восстановительных отпусках – судя по тому, что перечисляли они их во множественном числе, битыми волками явно были оба.
– Повезло, что весной... – снова сказал сзади тот же артиллерист. – Кто летом воевал, из тех у нас почти никого не осталось. Знаешь же, как оно бывает. Да и вообще, в противотанковых лучше или ранней весной воевать, или поздней осенью. Чтобы грязи побольше и дождей. Тогда танкам двигаться тяжелее и хоть как-то можно угадать, куда они пойдут и куда повернут.
«Весна», – подумал генерал-лейтенант про себя. Что-то в этом все же было. Атомное оружие как средство пробить линию фронта окажется в Корее малоэффективным. Точнее – эффективным не до такой степени, чтобы окупить использование драгоценных, до сих пор считанных зарядов не в Европе, и не по территории Советского Союза, а по укрепрайоиам корейских коммунистов, заполненным плохо вооруженными и одетыми, но не собирающимися сдаваться или отступать крестьянами-добровольцами, замотанными обрывками трофейной колючей проволоки и усыпанными почти ничего не стоящими самодельными минами.
Значит, вероятнее химическое: это и дешево, и достаточно эффективно в условиях горного ландшафта. За исключением нескольких тысяч переданных им противогазов, средств защиты от химического оружия ни у северокорейцев, ни у китайских добровольцев до сих пор практически нет. Американцы об этом прекрасно осведомлены, поскольку применяли некоторые разновидности химического оружия уже несколько десятков раз – хотя всегда лишь в микроскопических масштабах.
Впрочем, было и одно исключение: май 1951 года, город Нампхо, почти 1400 пораженных... И это не пропаганда – нескольких погибших и пострадавших от «Кларка II и «Кларка I», то есть дифенилцианарсина и дифенилхлорарсина, генерал видел собственными глазами, и увиденное отлично запомнилось ему – на всю жизнь. Более того, за последний год, а в особенности последние полгода, американские, британские и лисынмановские войска буквально накачиваются офицерами, специалистами, оборудованием и техникой, имеющими отношение к химзащите. Излишне, на его взгляд, многочисленные батальоны химических минометов армии США теперь переформированы в батальоны тяжелых пехотных минометов – это вроде бы аргумент «против». Но если разведка КНА не врет, то их не только вывели из подчинения химического корпуса, но и перевооружили – или по крайней мере начали перевооружать. Новый американский 107-миллиметровый миномет «М30» явно лучше устаревшего уже «М2»: он способен вести огонь точнее, дальше, и вообще является отличным оружием непосредственной огневой поддержки пехоты. И, между прочим, способным использовать химические боеприпасы, кои у американцев имеются в изобилии.
Если же снова вернуться к переформированию и перевооружению американских химических частей в Корее, то все это случилось какие-то считанные месяцы назад. Значит, следующий виток войны все-таки будет химическим? Но как совершенно верно подсказал ему тот сидящий позади капитан, иссеченный осколками снарядов давно сожженных и переплавленных германских танков, до весны еще достаточно далеко, а в зимнее время, тем более в такие суровые зимы, какие бывают в Корее, химическое оружие даже в «зимней рецептуре» не слишком-то эффективно, если сравнивать с теплым сезоном.
Правда, здесь была уже чистая органическая химия, в которой генерал никогда особо не разбирался, предпочитая полагаться на слова специалистов. Но в Пхеньяне у него был кто-то, кто разбирался в химии и боевых отравляющих веществах... Какой-то майор или подполковник медицинской службы – эдакий Добрыня Никитич, выше его на полголовы, с плечами, с трудом помещавшимися в ремни портупеи, и с забавной такой еврейской или польской фамилией. Кто-то из команды полковника Крылова – Гдынский или Гдынковский, кажется. Значит, это вопрос к нему.
С кряхтением засунув руку под отворот шинели, генерал выудил из теплого кармана блокнот и карандаш, криво записав на чистой странице: «Гдынковский – вызвать сразу». Размышляя, он начал рисовать на свободной части листка примитивную карикатуру на создавшуюся ситуацию: условный американский президент взвешивает на весах атомный заряд. Хотя с логикой у главвоенсоветника все было в порядке, но его мысли раз за разом сводились к одному и тому же. Покрывая фон рисунка кривоватыми вопросительными знаками, генерал Разуваев продолжал думать о том, что на роль третьего после Хиросимы и Кокуры города, подходящего как мишень для американской атомной (все равно – урановой или плутониевой) бомбы, Пхеньян подходит отлично. У него подходящая застройка, в нем до сих пор, даже после всех бомбардировок и обстрелов, осталось что-то из промышленных предприятий и учреждений важного оборонного значения. В нем, в конце концов, все еще живет немало людей – а уничтожение гражданского населения в порядке истребления мобилизационных и трудовых ресурсов, да и просто как средство морального подавления воли корейских товарищей к борьбе, с самого начала было одной из приоритетных задач вражеской авиации.
Значит – да, Пхеньян как «Город № 3». Но вот определиться хотя бы с мишенью № 4 генерал уже затруднился. Узел Аньдун-Синыйчжу с его неуязвимым до сих пор железнодорожным мостом или Супундон со стратегической гидроэлектростанцией и карбидным заводом, в не слишком успешных атаках на которые американцы потеряли уже столько машин и пилотов, что 8-10 лет назад их хватило бы снести с лица земли четверть Венгрии или Польши? Вроде бы «да», но все равно – получается слишком дорого. И опять «все равно» напрашиваются Шанхай и Владивосток. А за ними Пекин, Уланхад, Санчахе и Хабаровск. А потом война опять перекидывается в Европу, обломки сотни американских «Сверхкрепостей» устилают секторы ПВО страны, но атомные грибы встают над теми городами, до которых удается дотянуться, и...
Генералу хотелось перекреститься, но в самолете, где на него непрерывно исподтишка смотрели по крайней мере несколько знающих его офицеров, это было невозможно. Еще ему хотелось выругаться и сплюнуть, но и это также было лишним. То, что сотни квадратных километров между Нампхо, Гензаном и Шэньяном зальют ипритом, люизитом и фосгеном, он был готов принять не колеблясь – как бы страшно это ни было. Лишь бы не Москва и не Ленинград. Лишь бы не Самара и не Баку. За гарантию безопасности родной страны, хоть за минимальную, пусть даже за счет любых союзников и друзей, главный военный советник отдал бы дьяволу любую ногу по «выше колена», а то и обе – не колеблясь. Но гарантии того, что эта война не разрастется в очередную полновесную мировую бойню, никто ему дать не мог. Поэтому сдавать американцам корейских и китайских товарищей был нельзя: они – это форпост тех же Москвы и Ленинграда, вынесенный далеко на юго-восток, защищающий их своими телами и телами собственных детей. Этого нельзя забывать.
– Вам что-нибудь нужно, товарищ генерал-лейтенант? – очень вовремя спросил адъютант.
– Да, – не раздумывая, ответил он. – Еще коньяку. Может, тогда усну.
На это надежды было мало. Как и на то, что Пэн Дэ-хуай сумеет сохранить в строю хотя бы четверть личного состава, когда минометы переформированных американских химба-тальонов начнут работать по его переднему краю удушающими ОВ. Фосген тяжелее воздуха. От него не спрятаться в траншеях, галереях и туннелях, которые так умело строят и используют корейские и китайские товарищи, а имеющихся в наличии фильтрующих и изолирующих противогазов на всех не хватит. Если такая война начнется, она будет проиграна сразу и безоговорочно, а разрешение дальневосточной ситуации столь радикальным образом – это чрезвычайно соблазнительно с точки зрения вопроса, кто будет следующим.
– Извините, товарищ генерал-лейтенант, – снова отвлек его адъютант смущенным голосом. – Тот коньяк танкисты допили. Будете дагестанский?
– Давай, – стараясь не раздражаться, генерал взял стакан в руку и выхлебал его в четыре коротких глотка, морщась и мотая головой.
Он снова забыл фамилию медика, здорово понимающего в химическом оружии, и потратил еще секунду, чтобы вытащить ее из того слоя памяти, что был заполнен обрывками вкинутых в него всего-то минут пять назад мыслей. «Гдынковский» – записал он на той же страничке отрывного, почему-то называвшегося у них «марктвеновским» блокнота. И дальше: «Пахнет ли гнилое сено зимой?»
От написанного генералу самому стало смешно, и он зачеркнул строчку широким косым крестом, откинувшись на сиденье так, что меховой воротник сбился в валик и уперся ему в шею.
Все-таки коньяк, французский он был, армянский или дагестанский, давал о себе знать. Уже в полусонном-полупьяном состоянии Разуваев вспомнил еще об одной важной детали, вывезенной им из Москвы, с рабочей встречи с маршалом Василевским, проведенной в один из последних дней, до предела заполненных десятками других встреч в отделах штабов и управлений, работающих на восточное направление.
Московская спецкоманда, высланная в его распоряжение «россыпью», несколькими группами по два-три человека, залегендированных под наиболее ходовые должности: специалисты, техники, инструкторы. Каждый в отдельности – обычный военный советник невысокого ранга, с опытом одной-двух-трех войн и пограничных конфликтов по своей прямой военной специальности.Но все они, насколько ему известно, были подготовлены и для выполнения специальных разведывательно-диверсионных операций. То, что спецкоманду отослали якобы в подчинение главного военного советника, но при этом еще до того, как его самого об этом известили, вызвало у генерал-лейтенанта Разуваева удивление. Но он достаточно быстро убедил себя в том, что так и надо.
У авиакорпуса тоже имелась своя собственная разведка – и не силовая, а инструментальная, как и должно быть на такой войне, какую они ведут. То, что ему дали некий «теневой» разведвзвод без четко очерченных функций, в принципе, не имело пока практически никакого значения. Просто потому, что группа разведчиков-подрывников или мастеров резьбы по живому (пусть даже действительно мастеров своего дела, что генерал вполне мог допустить) была в Корее совершенно бесполезна – с самого начала войны на «ту» сторону фронта не перешел ни один гражданин Союза Советских Социалистических Республик. Более того, по его собственному приказу в течение последних двух с половиной лет, а конкретнее – с 15 сентября 1950 года, ни один из советских военнослужащих не имел права находиться в действующих частях. Прежде всего – чтобы не приближаться к линии боевого соприкосновения и не дать тем самым ни малейшей возможности обвинить СССР в противостоянии «мировому сообществу» в лице войск ООН.
Учитывая, что истребители и зенитчики дрались ежедневно, и обычно с максимальным напряжением сил, это выглядело почти ханжеством. Сейчас кое-что уже менялось (исключением стал, например, флот), но тут дело в принципе. Главное – не дать разрастись войне. Впрочем, в истории с этой спецкомандой было настолько много невнятного и просто странного, что генерал вполне мог допустить, что ей могли поставить и вполне конкретную цель, которую Василевский или даже Сам просто не сочли нужным сообщить ему. «Пока», – сказал он себе успокаивающе. Это тоже не имело значения. Москва или не Москва, но в его зоне ответственности, на территории КНДР, ни один советский человек не мог без разрешения главного военного советника сделать ничего такого, что выходило бы за его прямые служебные обязанности – будь это техническое обслуживание самолетов, атака на строй терзающих тыловые города вражеских бомбардировщиков или радиоразведка.
Как любой прошедший Великую Отечественную офицер-фронтовик, генерал-лейтенант Разуваев относился к разведке и к спецоперациям (и особенно к связанным с ними людям) с почтением, переходящим едва ли не в пиетет. Но такая разведка и такие сиецоперации должны были быть логичны и понятны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Так и не став дожидаться, когда незнакомый офицер-артиллерист поднимет на него свои глаза, главный военный советник при Корейской Народной Армии попытался сконцентрироваться на своих прежних мыслях, но они почему-то ускользали, не давая даже сформулировать задачу перед самим собой. Помучавшись с минуту или две, Разуваев разозлился и на себя, и на отвлекших его офицеров. Он удержался от того, чтобы не обернуться и не сорвать на них злость только из-за возникшего у него внезапно странного ощущения, что упустил что-то важное. Машинально огладив себя по карманам шинели, генерал-лейтенант склонил голову набок, прислушиваясь к неясным и вызывающим неудобство ощущениям. Что-то только что сказанное? Почему?
Двое сидящих сзади обменивались какими-то маловразумительными, обрывочными комментариями о эвакогоспиталях, перевязках и восстановительных отпусках – судя по тому, что перечисляли они их во множественном числе, битыми волками явно были оба.
– Повезло, что весной... – снова сказал сзади тот же артиллерист. – Кто летом воевал, из тех у нас почти никого не осталось. Знаешь же, как оно бывает. Да и вообще, в противотанковых лучше или ранней весной воевать, или поздней осенью. Чтобы грязи побольше и дождей. Тогда танкам двигаться тяжелее и хоть как-то можно угадать, куда они пойдут и куда повернут.
«Весна», – подумал генерал-лейтенант про себя. Что-то в этом все же было. Атомное оружие как средство пробить линию фронта окажется в Корее малоэффективным. Точнее – эффективным не до такой степени, чтобы окупить использование драгоценных, до сих пор считанных зарядов не в Европе, и не по территории Советского Союза, а по укрепрайоиам корейских коммунистов, заполненным плохо вооруженными и одетыми, но не собирающимися сдаваться или отступать крестьянами-добровольцами, замотанными обрывками трофейной колючей проволоки и усыпанными почти ничего не стоящими самодельными минами.
Значит, вероятнее химическое: это и дешево, и достаточно эффективно в условиях горного ландшафта. За исключением нескольких тысяч переданных им противогазов, средств защиты от химического оружия ни у северокорейцев, ни у китайских добровольцев до сих пор практически нет. Американцы об этом прекрасно осведомлены, поскольку применяли некоторые разновидности химического оружия уже несколько десятков раз – хотя всегда лишь в микроскопических масштабах.
Впрочем, было и одно исключение: май 1951 года, город Нампхо, почти 1400 пораженных... И это не пропаганда – нескольких погибших и пострадавших от «Кларка II и «Кларка I», то есть дифенилцианарсина и дифенилхлорарсина, генерал видел собственными глазами, и увиденное отлично запомнилось ему – на всю жизнь. Более того, за последний год, а в особенности последние полгода, американские, британские и лисынмановские войска буквально накачиваются офицерами, специалистами, оборудованием и техникой, имеющими отношение к химзащите. Излишне, на его взгляд, многочисленные батальоны химических минометов армии США теперь переформированы в батальоны тяжелых пехотных минометов – это вроде бы аргумент «против». Но если разведка КНА не врет, то их не только вывели из подчинения химического корпуса, но и перевооружили – или по крайней мере начали перевооружать. Новый американский 107-миллиметровый миномет «М30» явно лучше устаревшего уже «М2»: он способен вести огонь точнее, дальше, и вообще является отличным оружием непосредственной огневой поддержки пехоты. И, между прочим, способным использовать химические боеприпасы, кои у американцев имеются в изобилии.
Если же снова вернуться к переформированию и перевооружению американских химических частей в Корее, то все это случилось какие-то считанные месяцы назад. Значит, следующий виток войны все-таки будет химическим? Но как совершенно верно подсказал ему тот сидящий позади капитан, иссеченный осколками снарядов давно сожженных и переплавленных германских танков, до весны еще достаточно далеко, а в зимнее время, тем более в такие суровые зимы, какие бывают в Корее, химическое оружие даже в «зимней рецептуре» не слишком-то эффективно, если сравнивать с теплым сезоном.
Правда, здесь была уже чистая органическая химия, в которой генерал никогда особо не разбирался, предпочитая полагаться на слова специалистов. Но в Пхеньяне у него был кто-то, кто разбирался в химии и боевых отравляющих веществах... Какой-то майор или подполковник медицинской службы – эдакий Добрыня Никитич, выше его на полголовы, с плечами, с трудом помещавшимися в ремни портупеи, и с забавной такой еврейской или польской фамилией. Кто-то из команды полковника Крылова – Гдынский или Гдынковский, кажется. Значит, это вопрос к нему.
С кряхтением засунув руку под отворот шинели, генерал выудил из теплого кармана блокнот и карандаш, криво записав на чистой странице: «Гдынковский – вызвать сразу». Размышляя, он начал рисовать на свободной части листка примитивную карикатуру на создавшуюся ситуацию: условный американский президент взвешивает на весах атомный заряд. Хотя с логикой у главвоенсоветника все было в порядке, но его мысли раз за разом сводились к одному и тому же. Покрывая фон рисунка кривоватыми вопросительными знаками, генерал Разуваев продолжал думать о том, что на роль третьего после Хиросимы и Кокуры города, подходящего как мишень для американской атомной (все равно – урановой или плутониевой) бомбы, Пхеньян подходит отлично. У него подходящая застройка, в нем до сих пор, даже после всех бомбардировок и обстрелов, осталось что-то из промышленных предприятий и учреждений важного оборонного значения. В нем, в конце концов, все еще живет немало людей – а уничтожение гражданского населения в порядке истребления мобилизационных и трудовых ресурсов, да и просто как средство морального подавления воли корейских товарищей к борьбе, с самого начала было одной из приоритетных задач вражеской авиации.
Значит – да, Пхеньян как «Город № 3». Но вот определиться хотя бы с мишенью № 4 генерал уже затруднился. Узел Аньдун-Синыйчжу с его неуязвимым до сих пор железнодорожным мостом или Супундон со стратегической гидроэлектростанцией и карбидным заводом, в не слишком успешных атаках на которые американцы потеряли уже столько машин и пилотов, что 8-10 лет назад их хватило бы снести с лица земли четверть Венгрии или Польши? Вроде бы «да», но все равно – получается слишком дорого. И опять «все равно» напрашиваются Шанхай и Владивосток. А за ними Пекин, Уланхад, Санчахе и Хабаровск. А потом война опять перекидывается в Европу, обломки сотни американских «Сверхкрепостей» устилают секторы ПВО страны, но атомные грибы встают над теми городами, до которых удается дотянуться, и...
Генералу хотелось перекреститься, но в самолете, где на него непрерывно исподтишка смотрели по крайней мере несколько знающих его офицеров, это было невозможно. Еще ему хотелось выругаться и сплюнуть, но и это также было лишним. То, что сотни квадратных километров между Нампхо, Гензаном и Шэньяном зальют ипритом, люизитом и фосгеном, он был готов принять не колеблясь – как бы страшно это ни было. Лишь бы не Москва и не Ленинград. Лишь бы не Самара и не Баку. За гарантию безопасности родной страны, хоть за минимальную, пусть даже за счет любых союзников и друзей, главный военный советник отдал бы дьяволу любую ногу по «выше колена», а то и обе – не колеблясь. Но гарантии того, что эта война не разрастется в очередную полновесную мировую бойню, никто ему дать не мог. Поэтому сдавать американцам корейских и китайских товарищей был нельзя: они – это форпост тех же Москвы и Ленинграда, вынесенный далеко на юго-восток, защищающий их своими телами и телами собственных детей. Этого нельзя забывать.
– Вам что-нибудь нужно, товарищ генерал-лейтенант? – очень вовремя спросил адъютант.
– Да, – не раздумывая, ответил он. – Еще коньяку. Может, тогда усну.
На это надежды было мало. Как и на то, что Пэн Дэ-хуай сумеет сохранить в строю хотя бы четверть личного состава, когда минометы переформированных американских химба-тальонов начнут работать по его переднему краю удушающими ОВ. Фосген тяжелее воздуха. От него не спрятаться в траншеях, галереях и туннелях, которые так умело строят и используют корейские и китайские товарищи, а имеющихся в наличии фильтрующих и изолирующих противогазов на всех не хватит. Если такая война начнется, она будет проиграна сразу и безоговорочно, а разрешение дальневосточной ситуации столь радикальным образом – это чрезвычайно соблазнительно с точки зрения вопроса, кто будет следующим.
– Извините, товарищ генерал-лейтенант, – снова отвлек его адъютант смущенным голосом. – Тот коньяк танкисты допили. Будете дагестанский?
– Давай, – стараясь не раздражаться, генерал взял стакан в руку и выхлебал его в четыре коротких глотка, морщась и мотая головой.
Он снова забыл фамилию медика, здорово понимающего в химическом оружии, и потратил еще секунду, чтобы вытащить ее из того слоя памяти, что был заполнен обрывками вкинутых в него всего-то минут пять назад мыслей. «Гдынковский» – записал он на той же страничке отрывного, почему-то называвшегося у них «марктвеновским» блокнота. И дальше: «Пахнет ли гнилое сено зимой?»
От написанного генералу самому стало смешно, и он зачеркнул строчку широким косым крестом, откинувшись на сиденье так, что меховой воротник сбился в валик и уперся ему в шею.
Все-таки коньяк, французский он был, армянский или дагестанский, давал о себе знать. Уже в полусонном-полупьяном состоянии Разуваев вспомнил еще об одной важной детали, вывезенной им из Москвы, с рабочей встречи с маршалом Василевским, проведенной в один из последних дней, до предела заполненных десятками других встреч в отделах штабов и управлений, работающих на восточное направление.
Московская спецкоманда, высланная в его распоряжение «россыпью», несколькими группами по два-три человека, залегендированных под наиболее ходовые должности: специалисты, техники, инструкторы. Каждый в отдельности – обычный военный советник невысокого ранга, с опытом одной-двух-трех войн и пограничных конфликтов по своей прямой военной специальности.Но все они, насколько ему известно, были подготовлены и для выполнения специальных разведывательно-диверсионных операций. То, что спецкоманду отослали якобы в подчинение главного военного советника, но при этом еще до того, как его самого об этом известили, вызвало у генерал-лейтенанта Разуваева удивление. Но он достаточно быстро убедил себя в том, что так и надо.
У авиакорпуса тоже имелась своя собственная разведка – и не силовая, а инструментальная, как и должно быть на такой войне, какую они ведут. То, что ему дали некий «теневой» разведвзвод без четко очерченных функций, в принципе, не имело пока практически никакого значения. Просто потому, что группа разведчиков-подрывников или мастеров резьбы по живому (пусть даже действительно мастеров своего дела, что генерал вполне мог допустить) была в Корее совершенно бесполезна – с самого начала войны на «ту» сторону фронта не перешел ни один гражданин Союза Советских Социалистических Республик. Более того, по его собственному приказу в течение последних двух с половиной лет, а конкретнее – с 15 сентября 1950 года, ни один из советских военнослужащих не имел права находиться в действующих частях. Прежде всего – чтобы не приближаться к линии боевого соприкосновения и не дать тем самым ни малейшей возможности обвинить СССР в противостоянии «мировому сообществу» в лице войск ООН.
Учитывая, что истребители и зенитчики дрались ежедневно, и обычно с максимальным напряжением сил, это выглядело почти ханжеством. Сейчас кое-что уже менялось (исключением стал, например, флот), но тут дело в принципе. Главное – не дать разрастись войне. Впрочем, в истории с этой спецкомандой было настолько много невнятного и просто странного, что генерал вполне мог допустить, что ей могли поставить и вполне конкретную цель, которую Василевский или даже Сам просто не сочли нужным сообщить ему. «Пока», – сказал он себе успокаивающе. Это тоже не имело значения. Москва или не Москва, но в его зоне ответственности, на территории КНДР, ни один советский человек не мог без разрешения главного военного советника сделать ничего такого, что выходило бы за его прямые служебные обязанности – будь это техническое обслуживание самолетов, атака на строй терзающих тыловые города вражеских бомбардировщиков или радиоразведка.
Как любой прошедший Великую Отечественную офицер-фронтовик, генерал-лейтенант Разуваев относился к разведке и к спецоперациям (и особенно к связанным с ними людям) с почтением, переходящим едва ли не в пиетет. Но такая разведка и такие сиецоперации должны были быть логичны и понятны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89