это была одна из трех их истребительных авиадивизий: 32-й, 216-й и действующей с аэродромов второй линии 133-й. Подходящая авиаэскадрилья могла принадлежать 535-му, 913-му или, если он ничего не напутал, 224-му истребительным авиаполкам, полностью оснащенным самолетами «МиГ-15бис». Скорее всего, какому-то из двух первых, базирующихся несколько ближе, на Аньдун.
Как эта дивизия может работать, знал каждый офицер ВВС, имеющий по своему рангу доступ к информации ОВА. Или предполагал – хотя бы по тому, что в прикрываемой ею зоне на каждую пораженную наземную цель американцы тратили втрое или вчетверо больше самолето-вылетов, чем «в норме», – в первую очередь на прикрытие каждой ударной машины несколькими собственными истребителями. Если кореец честно сообщил ему реальное положение дел, то это что-то новое. Туда, в небо над заливом, где крутился сейчас бешеный клубок истребительного воздушного боя, советские пилоты заходили пока считанные разы – в первую очередь потому, что им это было запрещено.
Как было уже сказано, бой оказался не из легких даже для американцев, которых было двенадцать против шести. Наличие сравнительно неплохо развернутой радарной сети все же позволило красным в самый последний момент обнаружить противника. Поэтому выбить половину звена их истребителей в первом же заходе не удалось.
Более того, класс подготовки попавшихся им китайских пилотов оказался достаточно неплохим. Уйти вверх «МиГам» не дали, но они раз за разом выкручивались из прицелов, то и дело пытаясь контратаковать. Или, во всяком случае, демонстрируя готовность к контратаке тем положением, которое они стремились занять по отношению к отдельным американским звеньям и парам в клокочущем смутными следами трехмерном пространстве над какими-то безымянными корейскими островками и песчаными банками. Повредив в самом начале боя один из китайских «МиГов», а затем и второй, американские летчики все же были достаточно уверены в себе, чтобы не форсировать бой. Пилотаж на таких перегрузках выматывал людей сильнее, чем может вымотать борца-тяжеловеса бой с десятком крокодилов в наполненном глицерином бассейне. А то, что азиаты физически значительно слабее европейцев и хуже переносят продолжительную тяжелую нагрузку, апофеозом которой и является современный воздушный бой, было известно уже давно – собственно, с тех времен, когда «Летающие тигры» дрались над Китаем против японцев.
Кроме того, их противников, как было известно, сейчас гораздо хуже кормили, и это просто не могло не сказываться. И вдобавок, у них не было противоперегрузочных костюмов.
Мучительно пытаясь загнать мечущуюся косыми зигзагами и почти состворенную сейчас пару врагов в прицельную марку радиодальномерного прицела, командир того звена американской эскадрильи, которое тоже было принято называть «красным», выжимал из своей машины все возможное, стараясь подобраться поближе, чтобы пройтись по врагам хотя бы одной хорошо нацеленной очередью из шести своих крупнокалиберных пулеметов. Промахнувшись в первой атаке и потратив время на то, чтобы прикрыть некстати подставившуюся вторую «красную» пару, первая настолько отстала от рвущихся к северу китаез, что упустила свой шанс. За это время кто-то добрался до «МиГов» вместо них, и один из китайцев наконец-то начал «парить». Тонкая, почти незаметная струйка керосина тянулась за шатающейся теперь из одной стороны в другую серебряной машиной слабым пунктиром, отмечая его эволюции в небе. За время своих туров в Корею командир звена уже видел, как по-разному могут гибнуть реактивные машины, и сомнений у него почти не оставалось – этому истребителю скоро конец. Первому.
Вторую машину невезучего звена истребительного авиаполка китайских добровольцев американцы сбили через 30 или 40 секунд – к этому времени двигатель первого поврежденного «МиГа» окончательно сдох, и летчик катапультировался, надеясь спасти свою жизнь. Но численное превосходство американцев в воздухе к этому времени было уже полностью подавляющим, и выходящая из очередной атаки пара «Сейбров» расстреляла летчика в воздухе: если в подобных ситуациях позволять уцелеть хорошим пилотам врага, то война станет совсем уж бесполезной. Оставшаяся четверка китайских машин окончательно потеряла инициативу, была рассечена на две далеко отделенные друг от друга пары и дралась уже просто из гордости и ненависти, смешанных со злобой, – шансов вытянуть бой еще хотя бы несколько минут у них уже практически не было.
– Когда? Ну когда? – буквально выл командир полка Чжу в микрофон рации. В бункере было тоскливо и холодно. Командир гибнущего звена уже практически перестал командовать боем, и теперь в динамике не было слышно ничего, кроме отдельных обращенных к ведомому слов, прорывающихся сквозь его сорванное дыхание в те секунды, когда он вжимал кнопку передачи. Это было хуже всего. Чжу уже перестал верить в помощь сам – наземные посты наблюдения, над которыми последние минуты шел затянувшийся бой, непрерывно транслировали ему информацию, и вообразить происходящее опытному летчику не составляло труда. В общем, это был конец.
Командир полка поднялся бы в воздух и сам, но это с самого начало было бессмысленно. Считанные пары «МиГов», вводимые в такой бой разрозненно, не решат ничего, даже если не думать о том времени, которое они затратят, чтобы дойти от Догушаня до залива. Чжу не был трусом, он был просто реалистом. Именно поэтому после нескольких оставшихся безответными вопросов, обращенных к КП ОВА, он замолчал, сжав зубы и глядя в пол.
– Дивизия! – вдруг заорал сбоку радист. Еще не поняв, что он имеет в виду, комполка бросился ко второй рации, игравшей сейчас вспомогательную роль. Солдат, отчаянно жестикулируя, сунул истертую трубку ему в руки. На связи был какой-то неназвавшийся и неузнанный штабист их 14-й истребительной авиадивизии, и слова, произнесенные им, заставили потерявшего уже последние капли надежды командира полка снова взвыть – но на этот раз совсем иначе.
Слушая скороговорку дивизионного штабиста, он одновременно криком и топотом ног заставил молодого офицера со своим солдатом добиться приемлемого качества приема на выданной ему частоте. На ней молчали, но шум несущей волны и сдавленное дыхание не дозволяли сделать ошибку. Двадцать секунд, потом еще двадцать...
– Трид-цатъ-пятъ! – прокричал динамик. – Ат-така!
Последнее слово командир полка сначала не понял, но потом какой-то теплый толчок из глубины лет одним мягким ударом вернул ему воспоминание: 1937 год, небо над Маньчжурией, он, молодой пилот, из последних сил отбивается со своим ведущим от наседающих японских бипланов, когда появившиеся советские «Чайки» буквально вырывают его из зубов врага, а потом на земле подбитый и выпрыгнувший русский летчик, сверкая зубами на закопченном лице, показывает руками, как он стрелял и как стреляли в него, и все повторяет и повторяет это самое слово.
– Шесть-дясят-четыре! Атака! И тут же, в ту же секунду:
– Двадцать-четыре! Ат-така!..
Потом снова незнакомые слова – короткие и резкие, идущие одно за другим, будто раздирая закрывающую воронку динамика тонкую черную ткань. Числительных он не понял, но то, что два других позывных прозвучали немедленно после первого, он воспринял совершенно однозначно: пришедших им на помощь советских машин было по крайней мере два звена, то есть действительно полная или почти полная эскадрилья.
Против американской неполной этого было мало, но с живой еще его четверкой, быть может, сохранившей хоть какие-то резервы топлива и остатки боеприпасов, им, может, и повезет переломить ход боя. Таким образом, то, что он посадил прикрывающую Догушань пару «МиГов», становилось ошибкой, но жалеть о ней было, во-первых, поздно, а во-вторых – все равно бессмысленно. Подпрыгивая от возбуждения, колотя кулаком по трещащему деревянному столу, чтобы его слова доходили быстрее, командир авиаполка умолял своих ребят держаться и делать то, что могут. Не желая воспринимать ничего другого, их обращенные друг к другу полуслоги-полустоны, отрезанные ларингофонами от грохота пушечной стрельбы и рева работающих на максимальной тяге реактивных двигателей, он интерпретировал именно как то, что они дерутся. Дерутся, как только способны, и выходить из боя не собираются – даже не мысля о том, чтобы бросить советских братьев в бою, способном стать неравным теперь уже для них. Одновременно командир полка умолял снова прорезавшуюся дивизию и косноязычного корейца с КП ОВА дать ему в небо хотя бы еще одно-единственное звено – хотя бы просто надавить на нервы американцев своим появлением, сломив их волю к продолжению боя. А если очень повезет, сбить кого-нибудь из тех, кого сумеют повредить истребители советской 32-й ИАД с незнакомыми ему позывными. Если, конечно, повезет им...
После нескольких чудовищных лет плена командир китайского полка сравнительно неплохо знал японский. И, прервав свои команды и просьбы, чтобы вслушаться в кипящий радиообмен, он вдруг замер, услышав знакомые слова. «Простой» – вдруг произнесли в эфире по-японски.
«Простой». Акцент был грубый, но слово оказалось вполне узнаваемо, хотя произнесший его голос был искажен болью. Потом послышалось несколько повелительных отрывочных команд, произнесенных другим голосом – злым и сильным. Если он не перепутал, то это был тот же, кто первым из русских дал позывной в эфир на их волне. Потом прозвучало почему-то слово «среда», тоже на японском, потом названия еще нескольких дней недели, произносимые по слогам и вперемешку с неразборчивыми словами на русском, но также достаточно внятные.
Растерявшись и не понимая смысла происходящего, он продолжал вылавливать из эфира отдельные японские слова, одновременно вслушиваясь в доклады планшетиста, ведущего обозначаемый теперь одним узким, перечеркнутым косым овалом символ текущего воздушного боя все ближе и ближе к берегу – на восток-северо-восток. Обозначение было достаточно условным: бой полутора-двух десятков реактивных истребителей может занимать пространство 20 на 20 километров, помноженное на 6-7 километров в высоту: с 7-8 до 12-14. По отрывочным докладам, текущим с разных сторон, было ясно, что пока напряженность боя не снизилась. Двое сбитых американцев, один за другим – это было просто здорово, это более чем окупило жизни его погибших ребят. Один «МиГ» поврежден и тянет вверх. Кто именно – никто сказать не мог. Снова наполняющие эфир крики на русском, понятные лишь не нуждающимися ни в каком переводе интонациями. Злоба, боль и ненависть – как и у его собственных ребят, для большинства из которых знакомые ему с детства языки были родными.
– Ка-нец... – снова раздельно и четко сказали в эфире по-японски. – Все, ка-а-нец...
Перевести это можно было почти как угодно, «кан» само по себе означало и холод, и мысль, и понятие «великодушный», в то время как «етцу» – и понятие «радоваться», и «проверка». С другой стороны, он мог понять неправильно, и это было «ка-нецу», – и тоже сочетание «огонь», «цветок», «красочный», невеста или молодая жена, – и «горячка», «жар», «безумие»... Все это промелькнуло в голове командиpa полка Чжу за какую-то секунду, смазанными понятиями, странными в подобной ситуации, но все равно успевшими отпечататься в памяти, когда раздавшийся в эфире многоголосый вопль, лишь на секунду или две отставший от почти такого же вопля офицера ОВА, связанного с КП полка невидимой пуповиной радиочастоты, объяснил ему почти все. Не просто смерть в воздухе – воздушный таран. Тот русский, что горел, настигаемый американской парой, успел развернуться и принял своего противника в лоб.
Ухватившись рукой за свое сдавленное нехваткой воздуха горло, коммунист Чжу вознес короткую, искреннюю и молчаливую молитву Будде, поручая ему душу неизвестного храбреца, забравшего с собой на небо еще одного врага. Подняв через полминуты голову, он убедился в том, что американцам хватило. Судя по совпадающим докладам радиометристов, их девятка выдралась из боя и сейчас уходила почти строго на юг. По крайней мере один «Сейбр» оставлял за собой явственный дымный след, но советские летчики уходящих благоразумно не преследовали. Разумеется, на подобное безумие, как раз в классическом значении японского корня «нецу», не пошли и уцелевшие летчики его собственного полка – наверняка измотанные до такой степени, что авария на посадке могла стать для них вполне реальной. Более того, если это случится, то никого не удивит. Пилоты второго поколения боевых реактивных машин много и тяжело бились даже вдалеке от фронта, и их полк исключением не был никогда, а уж с повреждениями и после такого боя... В то же время, если разобьется американец, тянущий поврежденную машину к своему родному аэродрому, значит, такова его судьба – об этом они уже никогда не узнают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Как эта дивизия может работать, знал каждый офицер ВВС, имеющий по своему рангу доступ к информации ОВА. Или предполагал – хотя бы по тому, что в прикрываемой ею зоне на каждую пораженную наземную цель американцы тратили втрое или вчетверо больше самолето-вылетов, чем «в норме», – в первую очередь на прикрытие каждой ударной машины несколькими собственными истребителями. Если кореец честно сообщил ему реальное положение дел, то это что-то новое. Туда, в небо над заливом, где крутился сейчас бешеный клубок истребительного воздушного боя, советские пилоты заходили пока считанные разы – в первую очередь потому, что им это было запрещено.
Как было уже сказано, бой оказался не из легких даже для американцев, которых было двенадцать против шести. Наличие сравнительно неплохо развернутой радарной сети все же позволило красным в самый последний момент обнаружить противника. Поэтому выбить половину звена их истребителей в первом же заходе не удалось.
Более того, класс подготовки попавшихся им китайских пилотов оказался достаточно неплохим. Уйти вверх «МиГам» не дали, но они раз за разом выкручивались из прицелов, то и дело пытаясь контратаковать. Или, во всяком случае, демонстрируя готовность к контратаке тем положением, которое они стремились занять по отношению к отдельным американским звеньям и парам в клокочущем смутными следами трехмерном пространстве над какими-то безымянными корейскими островками и песчаными банками. Повредив в самом начале боя один из китайских «МиГов», а затем и второй, американские летчики все же были достаточно уверены в себе, чтобы не форсировать бой. Пилотаж на таких перегрузках выматывал людей сильнее, чем может вымотать борца-тяжеловеса бой с десятком крокодилов в наполненном глицерином бассейне. А то, что азиаты физически значительно слабее европейцев и хуже переносят продолжительную тяжелую нагрузку, апофеозом которой и является современный воздушный бой, было известно уже давно – собственно, с тех времен, когда «Летающие тигры» дрались над Китаем против японцев.
Кроме того, их противников, как было известно, сейчас гораздо хуже кормили, и это просто не могло не сказываться. И вдобавок, у них не было противоперегрузочных костюмов.
Мучительно пытаясь загнать мечущуюся косыми зигзагами и почти состворенную сейчас пару врагов в прицельную марку радиодальномерного прицела, командир того звена американской эскадрильи, которое тоже было принято называть «красным», выжимал из своей машины все возможное, стараясь подобраться поближе, чтобы пройтись по врагам хотя бы одной хорошо нацеленной очередью из шести своих крупнокалиберных пулеметов. Промахнувшись в первой атаке и потратив время на то, чтобы прикрыть некстати подставившуюся вторую «красную» пару, первая настолько отстала от рвущихся к северу китаез, что упустила свой шанс. За это время кто-то добрался до «МиГов» вместо них, и один из китайцев наконец-то начал «парить». Тонкая, почти незаметная струйка керосина тянулась за шатающейся теперь из одной стороны в другую серебряной машиной слабым пунктиром, отмечая его эволюции в небе. За время своих туров в Корею командир звена уже видел, как по-разному могут гибнуть реактивные машины, и сомнений у него почти не оставалось – этому истребителю скоро конец. Первому.
Вторую машину невезучего звена истребительного авиаполка китайских добровольцев американцы сбили через 30 или 40 секунд – к этому времени двигатель первого поврежденного «МиГа» окончательно сдох, и летчик катапультировался, надеясь спасти свою жизнь. Но численное превосходство американцев в воздухе к этому времени было уже полностью подавляющим, и выходящая из очередной атаки пара «Сейбров» расстреляла летчика в воздухе: если в подобных ситуациях позволять уцелеть хорошим пилотам врага, то война станет совсем уж бесполезной. Оставшаяся четверка китайских машин окончательно потеряла инициативу, была рассечена на две далеко отделенные друг от друга пары и дралась уже просто из гордости и ненависти, смешанных со злобой, – шансов вытянуть бой еще хотя бы несколько минут у них уже практически не было.
– Когда? Ну когда? – буквально выл командир полка Чжу в микрофон рации. В бункере было тоскливо и холодно. Командир гибнущего звена уже практически перестал командовать боем, и теперь в динамике не было слышно ничего, кроме отдельных обращенных к ведомому слов, прорывающихся сквозь его сорванное дыхание в те секунды, когда он вжимал кнопку передачи. Это было хуже всего. Чжу уже перестал верить в помощь сам – наземные посты наблюдения, над которыми последние минуты шел затянувшийся бой, непрерывно транслировали ему информацию, и вообразить происходящее опытному летчику не составляло труда. В общем, это был конец.
Командир полка поднялся бы в воздух и сам, но это с самого начало было бессмысленно. Считанные пары «МиГов», вводимые в такой бой разрозненно, не решат ничего, даже если не думать о том времени, которое они затратят, чтобы дойти от Догушаня до залива. Чжу не был трусом, он был просто реалистом. Именно поэтому после нескольких оставшихся безответными вопросов, обращенных к КП ОВА, он замолчал, сжав зубы и глядя в пол.
– Дивизия! – вдруг заорал сбоку радист. Еще не поняв, что он имеет в виду, комполка бросился ко второй рации, игравшей сейчас вспомогательную роль. Солдат, отчаянно жестикулируя, сунул истертую трубку ему в руки. На связи был какой-то неназвавшийся и неузнанный штабист их 14-й истребительной авиадивизии, и слова, произнесенные им, заставили потерявшего уже последние капли надежды командира полка снова взвыть – но на этот раз совсем иначе.
Слушая скороговорку дивизионного штабиста, он одновременно криком и топотом ног заставил молодого офицера со своим солдатом добиться приемлемого качества приема на выданной ему частоте. На ней молчали, но шум несущей волны и сдавленное дыхание не дозволяли сделать ошибку. Двадцать секунд, потом еще двадцать...
– Трид-цатъ-пятъ! – прокричал динамик. – Ат-така!
Последнее слово командир полка сначала не понял, но потом какой-то теплый толчок из глубины лет одним мягким ударом вернул ему воспоминание: 1937 год, небо над Маньчжурией, он, молодой пилот, из последних сил отбивается со своим ведущим от наседающих японских бипланов, когда появившиеся советские «Чайки» буквально вырывают его из зубов врага, а потом на земле подбитый и выпрыгнувший русский летчик, сверкая зубами на закопченном лице, показывает руками, как он стрелял и как стреляли в него, и все повторяет и повторяет это самое слово.
– Шесть-дясят-четыре! Атака! И тут же, в ту же секунду:
– Двадцать-четыре! Ат-така!..
Потом снова незнакомые слова – короткие и резкие, идущие одно за другим, будто раздирая закрывающую воронку динамика тонкую черную ткань. Числительных он не понял, но то, что два других позывных прозвучали немедленно после первого, он воспринял совершенно однозначно: пришедших им на помощь советских машин было по крайней мере два звена, то есть действительно полная или почти полная эскадрилья.
Против американской неполной этого было мало, но с живой еще его четверкой, быть может, сохранившей хоть какие-то резервы топлива и остатки боеприпасов, им, может, и повезет переломить ход боя. Таким образом, то, что он посадил прикрывающую Догушань пару «МиГов», становилось ошибкой, но жалеть о ней было, во-первых, поздно, а во-вторых – все равно бессмысленно. Подпрыгивая от возбуждения, колотя кулаком по трещащему деревянному столу, чтобы его слова доходили быстрее, командир авиаполка умолял своих ребят держаться и делать то, что могут. Не желая воспринимать ничего другого, их обращенные друг к другу полуслоги-полустоны, отрезанные ларингофонами от грохота пушечной стрельбы и рева работающих на максимальной тяге реактивных двигателей, он интерпретировал именно как то, что они дерутся. Дерутся, как только способны, и выходить из боя не собираются – даже не мысля о том, чтобы бросить советских братьев в бою, способном стать неравным теперь уже для них. Одновременно командир полка умолял снова прорезавшуюся дивизию и косноязычного корейца с КП ОВА дать ему в небо хотя бы еще одно-единственное звено – хотя бы просто надавить на нервы американцев своим появлением, сломив их волю к продолжению боя. А если очень повезет, сбить кого-нибудь из тех, кого сумеют повредить истребители советской 32-й ИАД с незнакомыми ему позывными. Если, конечно, повезет им...
После нескольких чудовищных лет плена командир китайского полка сравнительно неплохо знал японский. И, прервав свои команды и просьбы, чтобы вслушаться в кипящий радиообмен, он вдруг замер, услышав знакомые слова. «Простой» – вдруг произнесли в эфире по-японски.
«Простой». Акцент был грубый, но слово оказалось вполне узнаваемо, хотя произнесший его голос был искажен болью. Потом послышалось несколько повелительных отрывочных команд, произнесенных другим голосом – злым и сильным. Если он не перепутал, то это был тот же, кто первым из русских дал позывной в эфир на их волне. Потом прозвучало почему-то слово «среда», тоже на японском, потом названия еще нескольких дней недели, произносимые по слогам и вперемешку с неразборчивыми словами на русском, но также достаточно внятные.
Растерявшись и не понимая смысла происходящего, он продолжал вылавливать из эфира отдельные японские слова, одновременно вслушиваясь в доклады планшетиста, ведущего обозначаемый теперь одним узким, перечеркнутым косым овалом символ текущего воздушного боя все ближе и ближе к берегу – на восток-северо-восток. Обозначение было достаточно условным: бой полутора-двух десятков реактивных истребителей может занимать пространство 20 на 20 километров, помноженное на 6-7 километров в высоту: с 7-8 до 12-14. По отрывочным докладам, текущим с разных сторон, было ясно, что пока напряженность боя не снизилась. Двое сбитых американцев, один за другим – это было просто здорово, это более чем окупило жизни его погибших ребят. Один «МиГ» поврежден и тянет вверх. Кто именно – никто сказать не мог. Снова наполняющие эфир крики на русском, понятные лишь не нуждающимися ни в каком переводе интонациями. Злоба, боль и ненависть – как и у его собственных ребят, для большинства из которых знакомые ему с детства языки были родными.
– Ка-нец... – снова раздельно и четко сказали в эфире по-японски. – Все, ка-а-нец...
Перевести это можно было почти как угодно, «кан» само по себе означало и холод, и мысль, и понятие «великодушный», в то время как «етцу» – и понятие «радоваться», и «проверка». С другой стороны, он мог понять неправильно, и это было «ка-нецу», – и тоже сочетание «огонь», «цветок», «красочный», невеста или молодая жена, – и «горячка», «жар», «безумие»... Все это промелькнуло в голове командиpa полка Чжу за какую-то секунду, смазанными понятиями, странными в подобной ситуации, но все равно успевшими отпечататься в памяти, когда раздавшийся в эфире многоголосый вопль, лишь на секунду или две отставший от почти такого же вопля офицера ОВА, связанного с КП полка невидимой пуповиной радиочастоты, объяснил ему почти все. Не просто смерть в воздухе – воздушный таран. Тот русский, что горел, настигаемый американской парой, успел развернуться и принял своего противника в лоб.
Ухватившись рукой за свое сдавленное нехваткой воздуха горло, коммунист Чжу вознес короткую, искреннюю и молчаливую молитву Будде, поручая ему душу неизвестного храбреца, забравшего с собой на небо еще одного врага. Подняв через полминуты голову, он убедился в том, что американцам хватило. Судя по совпадающим докладам радиометристов, их девятка выдралась из боя и сейчас уходила почти строго на юг. По крайней мере один «Сейбр» оставлял за собой явственный дымный след, но советские летчики уходящих благоразумно не преследовали. Разумеется, на подобное безумие, как раз в классическом значении японского корня «нецу», не пошли и уцелевшие летчики его собственного полка – наверняка измотанные до такой степени, что авария на посадке могла стать для них вполне реальной. Более того, если это случится, то никого не удивит. Пилоты второго поколения боевых реактивных машин много и тяжело бились даже вдалеке от фронта, и их полк исключением не был никогда, а уж с повреждениями и после такого боя... В то же время, если разобьется американец, тянущий поврежденную машину к своему родному аэродрому, значит, такова его судьба – об этом они уже никогда не узнают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89