Вообще любое его выражение звучало теперь странно: приноровившись к манере лейтенанта Ли, он делал длительные паузы, и возникало ощущение, что ни он, ни переводчик не говорят сами, что слова просто рождаются между ними сами по себе. То, что возникшее в начале разговора чувство искренности и даже приязни исчезло так быстро, Алексея огорчило, и ему пришлось сделать усилие, чтобы не менять выражение лица и выбранные с начала интонации. Скорее всего, азиаты все равно не уловили бы такую мелочь, по даже просто рисковать обидеть их он сейчас не хотел.
– Он сейчас в Пхеньяне? – спросил он про флаг-минера, но капитан опять только развел руками. Похоже, он вообще мало что знал, если это не относилось непосредственно к его базе. Помолчав с минуту, Алексей все же спросил капитана о минах. При этом вопросе тот наконец-то закивал, выставил на лицо улыбку и сообщил через переводчика Ли, что он с удовольствием покажет мины немедленно после ужина. Практически немедленно после того, как лейтенант перевел эту его фразу, в дверь постучали, и подтянутый мальчик лет семнадцати, одетый в великоватую ему на пару размеров военно-морскую форму, сказал из коридора несколько слов. Как у корейцев получилось устроить такое совпадение, Алексей не понял, но капитан снова кивнул и поднялся со своего насиженного места.
Занявший следующие полчаса ужин практически не отложился у Алексея в памяти. Они о чем-то говорили – скорее всего, о море и войне, но даже просто смысла большинства реплик он потом не смог вспомнить. Возможно, от того, что китайского лейтенанта без погон и одетого в не слишком хорошо на нем сидящую китайскую же форму офицера-славянина, не стесняясь, разглядывали со всех сторон человек двадцать. Этого можно было ожидать, и в другой обстановке любой нормальный человек чувствовал бы себя неуютно, но не здесь. Во-первых, большинство находящихся в столовой корейцев были матросами и старшинами: это само по себе приятно Алексея порадовало, поскольку было единственной мелочью, полностью совпавшей с тем представлением об этой войне, которое он успел составить в воображении. Единственный офицер, кроме оказавшегося в столовой уже знакомого дежурного и самого капитана, немедленно подошел к ним и представился по форме – и ему, и переводчику Ли. Уже после этого он поздоровался по второму разу – весьма сердечно; но общения все равно не получилось – офицер вернулся на свое место и продолжил какой-то разговор с тяжеловесным матросом, при одном взгляде на которого сразу приходило на ум слово «моторист». Во-вторых, порадовало Алексея и то, что все ели одну и ту же еду: какую-то пряную и достаточно, на его взгляд, вкусную массу из переплетения нитей почти прозрачно-белой тонкой лапши с вкраплениями моркови и чего-то непонятного, но явно растительного.
– Что это? – все же спросил Алексей.
Лейтенант Ли назвал, но незнакомое слово почти немедленно вылетело у Алексея из головы. Потом пили чай, снова имевший незнакомый вкус, и только под конец ужина, когда разговоры в тесноватой для такого количества людей столовой стали громче, а взгляды ужинающих начали потихоньку переползать с его лица и рук на что-то другое, произошел единственный эпизод, запомнившийся ему навсегда и до деталей. Неслышно ступая, со спины к ним подошел матрос с широкими плечами и сжатыми в кулаки крепкими кистями рук, покрытых въевшейся в складки кожи чернотой.
Запинаясь, матрос произнес длинную и сложную фразу, и Алексей выжидательно поглядел на комвзвода Ли, который, как ему показалось, несколько растерялся. Сидящий рядом капитан Ким сказал несколько слов спокойным тоном, и подошедший матрос склонил голову и застыл на месте, как будто дожидался ответа. В который раз за последние дни «военного советника при флагманском минере флота» неприятно уколола собственная безъязыкость. Наверное, найти офицеров-моряков, хоть как-то знающих корейский или китайский языки, действительно было непросто, но все равно удивительно, как он сумеет здесь освоиться, со своим немецким на уровне семиклассника-троечника, подкрепленным бурятским на уровне деревенского дурачка.
С полминуты помолчав и как будто что-то сначала проговорив про себя, Ли перевел слова матроса. Алексей слушал со звоном в голове, как пьяный, – и от переполненности новыми впечатлениями и новыми лицами, и от наконец-то пришедшей сытости, сразу сделавшей голову пустой и тяжелой.
– ...Мы знаем, что советским товарищам было гораздо тяжелее, чем нам, но они выстояли и победили врага, – произносил матрос голосом лейтенанта Ли. – Мы гордимся, что наши советские братья пришли к нам на помощь в самые трудные наши дни. Наши северные братья, китайские добровольцы, сражаются плечом к плечу с нами, и мы счастливы видеть в братском строю и советского товарища. Это наполняет наши сердца гордостью.
Лейтенант запнулся, оглянулся на матроса, и тот сказал что-то еще, то ли напомнив, то ли добавив еще несколько слов к сказанному им ранее.
– Мы будем учиться у вас, товарищ военный советник, так, чтобы лучше воевать. Мы клянемся, что вы никогда не услышите от нас слов усталости или обиды. Мы просим вас учить нас всему, что вы знаете. Мы будем очень стараться.
Капитан-лейтенант советского военно-морского флота, военный советник при флагманском минере ВМС Корейской Народной Армии Алексей Степанович Вдовый поднялся со своего места, не отрывая взгляда от лица молодого корейца, сжимающего кулаки и напрягающего мышцы лица в непонятном выражении – так, что оно стало почти страшным.
Видя, как застыли все остальные, и понимая, что происходит что-то неясно сложное и важное, он шагнул вперед, протягивая перед собой руку. Незнакомый матрос крепко сжал ладонь Алексея, и тот неожиданно для самого себя вдруг обнял его широким мужским жестом, ухватив за плечи. С боков что-то заорали, несколько корейцев, подскочив к переводчику, начали наперебой что-то горланить, капитан, смеясь, тоже говорил что-то свое неожиданно высоким для его комплекции и возраста голосом, а они с безымянным матросом так и стояли, глядя друг на друга. Жест был слишком уж по-газетному красивым, но ощущения неловкости так и не возникло – все и на самом деле было серьезно. И ни разу потом, что бы ни было дальше, давно закостеневший нервами и характером капитан-лейтенант Вдовый не пожалел о сделанном. Более того, как показали дальнейшие события, этот нехарактерный для него порыв стал одним из наиболее правильных поступков, которые он совершил в ближайшие недели.
Узел 2.0
Январь 1953 года
Посол Союза Советских Социалистических Республик в Корейской Народно-Демократической Республике генерал-лейтенант Разуваев занимал должность главного военного советника при Корейской Народной Армии с конца ноября 1950 года. Два с четвертью года на этой должности стоили ему десяти лет жизни, но это не имело никакого значения. Генералу было уже достаточно много лет, и в этой жизни он видел многое, чтобы не задумываться слишком сильно над тем, какая именно цифра будет написана на гранитной или сланцевой плите над его могилой, если эту плиту ему все же удастся заслужить. Пока вроде бы получалось.
Прибыв сутки назад в Москву, сейчас генерал-лейтенант стоял навытяжку около стула, отодвинутого от широкого, абсолютно пустого стола, и ожидал, что скажет ему Сталин. Сталин молчал – как молчал он последние несколько минут, мягко расхаживая из одного конца огромного светлого кабинета в другой.
Разуваеву показалось, что шаги Вождя замедляются и он вот-вот начнет говорить, но тот только покачал головой, сморщил нос и продолжил свое молчаливое хождение. Генерал-лейтенант, не шевелясь, продолжил следить за вождем, не опуская глаз ниже уровня его груди – почему-то ему казалось, что Сталину такое не понравится. «У великого человека есть чему поучиться, даже когда он молчит», – вспомнился ему классический афоризм – зацепившийся за память хвост нескольких лет того образования, которое в свое время мечтали ему дать родители. Генерал не был уверен, что именно так изречение формулируется по-русски, и, чтобы занять свои мысли в ожидании, он начат произносить его по-немецки, – так, как заучивал. „Von einem gro?en Menschen kann man immer...»
– Товарищ Разуваев... – именно в этот момент и сказал вождь, неожиданно остановившись прямо посреди своего кабинета, причем достаточно далеко.
– Да, товарищ Сталин?
– Есть ли нам смысл устроить совместную встречу с товарищем Котовым, как вы считаете?
Голос вождя был глубоким и надтреснутым, и генерал с тоской и жалостью подумал о том, что за последний год Сталин постарел больше, чем за пять предшествующих лет. Нет чубука трубки в руке – к 1953 году генералиссимус бросил курить; не видно и знакомого по военным годам хищного блеска в глазах. Так выглядит старость.
– Полагаю, товарищ Сталин, что нет.
– С товарищем Дэ-хуаем?
Разуваев не знал, что ответить, но отвечать было надо, поэтому он снова сказал «Полагаю, что нет». Генерал-лейтенант Котов-Легоньков занимал должность главного военного советника при контингенте КНД, то есть Китайских Народных Добровольцев в Корее, генерал Пэн Дэ-хуай был собственно главнокомандующим силами КНД в Корее. Обоих генерал Разуваев достаточно хорошо знал, а дипломатический пост, полученный им «в нагрузку» к военному, все же в какой-то степени позволял ему решать некоторые вопросы и за них.
– Я не уверен, что вы понимаете всю серьезность момента, товарищ Разуваев, – с сомнением сказал Сталин.
Глубоко внутри себя генерал передернулся, но твердым и уверенным голосом возразил, что все достаточно хорошо понимает.
– Война на распутье, – произнес Сталин после глубокой, продолжительной, напряженной до звона в ушах паузы, и главному военному советнику при КНА уже не в первый раз с начала их многосложного разговора подумалось о том, что вождь иногда разговаривает сам с собой, поглядывая на собеседников только для удобства.
– Ни разу после вступления США в полномасштабную войну я не верил, что Ким Ир Сену удастся добиться победы. Хотя, конечно, начало было обнадеживающим...
Он снова помолчал и с отсутствующим видом посмотрел на свою свободную ладонь.
– Мы с вами и не слишком пытались помогать корейцам побеждать в этой войне, мы пытались хоть чуть-чуть помочь им обороняться. Но иногда мне казалось, что у них нет другого выхода, кроме как победить. Это, товарищ Разуваев, просто грустно.
Произнесенное слово было настолько необычным для этого кабинета, что генерал моргнул, и только многолетняя, въевшаяся уже в душу привычка к самоконтролю помогла ему не приподнять брови. К счастью, даже при том, что последняя фраза Сталина была обращена непосредственно к нему, сам Вождь в эту секунду находился метрах в шести или семи, лицом к висящей на стене карте, занавешенной сейчас широким белым полотнищем, и благодаря этому ничего не заметил.
– Я признаю, что мне сложно предугадать, что именно выберут американцы в качестве выхода из ситуации, в которую они сами себя загнали. Многие, а то и просто все возможные варианты мы с вами сегодня если не обсудили, то по крайней мере упомянули. Хоть какой-то худой, рваный мир в результате этих очередных дурацких переговоров в Паньмуньчжоне. Или – введение в войну уже не экспедиционных корпусов, а полностью развернутых армий всех участников конфликта. Как вариант – всех без, скажем, Греции и Турции. Всех с Турцией, но без Франции. – Сталин усмехнулся в свои седые усы. – Или без Абиссинии. Полномасштабное вторжение – уже под своими собственными флагами, а не под тряпкой ООН. Удар в основание Корейского полуострова. Высадка в район Шанхая. Высадка в район Находки и Владивостока. В район устья Тумыня, с выходом к Амурску и Хабаровску. Атомный удар по нашим группировкам в Европе. Развертывание на пространстве от Лиссабона до Кагосимы полномасштабной химической и биологической войны, на фоне которой 38-я параллель покажется нам счастливым детским праздником. И все это – на заднем плане того, что мы общими усилиями дожжем остатки Европы, и государства американского континента останутся единственными участниками всего этого, оставшимися не затронутыми новой чумой и вонью от миллионов разлагающихся тел, которые почти некому будет убирать. Попробуйте представить себе именно такое развитие этой ситуации, товарищ Разуваев. И скажите мне, что этого быть не может. Что каких-то девять с лишним миллионов убитых корейцев – хорошая плата за то, чтобы ничего этого не было.
Он опять посмотрел на генерал-лейтенанта грустными, больными глазами, и тот снова ощутил укол жалости, которой от себя не ожидал. Этот человек нес на своих плечах больше груза, чем любой из попятнанных осколками бомб атлантов у Нового Эрмитажа. На его руках было больше крови, чем, наверное, у Атиллы и Тохтамыша вместе взятых. Он был старым. Вытягивающему на себе четвертую войну генералу было жалко его так, что становилось жалко и себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Он сейчас в Пхеньяне? – спросил он про флаг-минера, но капитан опять только развел руками. Похоже, он вообще мало что знал, если это не относилось непосредственно к его базе. Помолчав с минуту, Алексей все же спросил капитана о минах. При этом вопросе тот наконец-то закивал, выставил на лицо улыбку и сообщил через переводчика Ли, что он с удовольствием покажет мины немедленно после ужина. Практически немедленно после того, как лейтенант перевел эту его фразу, в дверь постучали, и подтянутый мальчик лет семнадцати, одетый в великоватую ему на пару размеров военно-морскую форму, сказал из коридора несколько слов. Как у корейцев получилось устроить такое совпадение, Алексей не понял, но капитан снова кивнул и поднялся со своего насиженного места.
Занявший следующие полчаса ужин практически не отложился у Алексея в памяти. Они о чем-то говорили – скорее всего, о море и войне, но даже просто смысла большинства реплик он потом не смог вспомнить. Возможно, от того, что китайского лейтенанта без погон и одетого в не слишком хорошо на нем сидящую китайскую же форму офицера-славянина, не стесняясь, разглядывали со всех сторон человек двадцать. Этого можно было ожидать, и в другой обстановке любой нормальный человек чувствовал бы себя неуютно, но не здесь. Во-первых, большинство находящихся в столовой корейцев были матросами и старшинами: это само по себе приятно Алексея порадовало, поскольку было единственной мелочью, полностью совпавшей с тем представлением об этой войне, которое он успел составить в воображении. Единственный офицер, кроме оказавшегося в столовой уже знакомого дежурного и самого капитана, немедленно подошел к ним и представился по форме – и ему, и переводчику Ли. Уже после этого он поздоровался по второму разу – весьма сердечно; но общения все равно не получилось – офицер вернулся на свое место и продолжил какой-то разговор с тяжеловесным матросом, при одном взгляде на которого сразу приходило на ум слово «моторист». Во-вторых, порадовало Алексея и то, что все ели одну и ту же еду: какую-то пряную и достаточно, на его взгляд, вкусную массу из переплетения нитей почти прозрачно-белой тонкой лапши с вкраплениями моркови и чего-то непонятного, но явно растительного.
– Что это? – все же спросил Алексей.
Лейтенант Ли назвал, но незнакомое слово почти немедленно вылетело у Алексея из головы. Потом пили чай, снова имевший незнакомый вкус, и только под конец ужина, когда разговоры в тесноватой для такого количества людей столовой стали громче, а взгляды ужинающих начали потихоньку переползать с его лица и рук на что-то другое, произошел единственный эпизод, запомнившийся ему навсегда и до деталей. Неслышно ступая, со спины к ним подошел матрос с широкими плечами и сжатыми в кулаки крепкими кистями рук, покрытых въевшейся в складки кожи чернотой.
Запинаясь, матрос произнес длинную и сложную фразу, и Алексей выжидательно поглядел на комвзвода Ли, который, как ему показалось, несколько растерялся. Сидящий рядом капитан Ким сказал несколько слов спокойным тоном, и подошедший матрос склонил голову и застыл на месте, как будто дожидался ответа. В который раз за последние дни «военного советника при флагманском минере флота» неприятно уколола собственная безъязыкость. Наверное, найти офицеров-моряков, хоть как-то знающих корейский или китайский языки, действительно было непросто, но все равно удивительно, как он сумеет здесь освоиться, со своим немецким на уровне семиклассника-троечника, подкрепленным бурятским на уровне деревенского дурачка.
С полминуты помолчав и как будто что-то сначала проговорив про себя, Ли перевел слова матроса. Алексей слушал со звоном в голове, как пьяный, – и от переполненности новыми впечатлениями и новыми лицами, и от наконец-то пришедшей сытости, сразу сделавшей голову пустой и тяжелой.
– ...Мы знаем, что советским товарищам было гораздо тяжелее, чем нам, но они выстояли и победили врага, – произносил матрос голосом лейтенанта Ли. – Мы гордимся, что наши советские братья пришли к нам на помощь в самые трудные наши дни. Наши северные братья, китайские добровольцы, сражаются плечом к плечу с нами, и мы счастливы видеть в братском строю и советского товарища. Это наполняет наши сердца гордостью.
Лейтенант запнулся, оглянулся на матроса, и тот сказал что-то еще, то ли напомнив, то ли добавив еще несколько слов к сказанному им ранее.
– Мы будем учиться у вас, товарищ военный советник, так, чтобы лучше воевать. Мы клянемся, что вы никогда не услышите от нас слов усталости или обиды. Мы просим вас учить нас всему, что вы знаете. Мы будем очень стараться.
Капитан-лейтенант советского военно-морского флота, военный советник при флагманском минере ВМС Корейской Народной Армии Алексей Степанович Вдовый поднялся со своего места, не отрывая взгляда от лица молодого корейца, сжимающего кулаки и напрягающего мышцы лица в непонятном выражении – так, что оно стало почти страшным.
Видя, как застыли все остальные, и понимая, что происходит что-то неясно сложное и важное, он шагнул вперед, протягивая перед собой руку. Незнакомый матрос крепко сжал ладонь Алексея, и тот неожиданно для самого себя вдруг обнял его широким мужским жестом, ухватив за плечи. С боков что-то заорали, несколько корейцев, подскочив к переводчику, начали наперебой что-то горланить, капитан, смеясь, тоже говорил что-то свое неожиданно высоким для его комплекции и возраста голосом, а они с безымянным матросом так и стояли, глядя друг на друга. Жест был слишком уж по-газетному красивым, но ощущения неловкости так и не возникло – все и на самом деле было серьезно. И ни разу потом, что бы ни было дальше, давно закостеневший нервами и характером капитан-лейтенант Вдовый не пожалел о сделанном. Более того, как показали дальнейшие события, этот нехарактерный для него порыв стал одним из наиболее правильных поступков, которые он совершил в ближайшие недели.
Узел 2.0
Январь 1953 года
Посол Союза Советских Социалистических Республик в Корейской Народно-Демократической Республике генерал-лейтенант Разуваев занимал должность главного военного советника при Корейской Народной Армии с конца ноября 1950 года. Два с четвертью года на этой должности стоили ему десяти лет жизни, но это не имело никакого значения. Генералу было уже достаточно много лет, и в этой жизни он видел многое, чтобы не задумываться слишком сильно над тем, какая именно цифра будет написана на гранитной или сланцевой плите над его могилой, если эту плиту ему все же удастся заслужить. Пока вроде бы получалось.
Прибыв сутки назад в Москву, сейчас генерал-лейтенант стоял навытяжку около стула, отодвинутого от широкого, абсолютно пустого стола, и ожидал, что скажет ему Сталин. Сталин молчал – как молчал он последние несколько минут, мягко расхаживая из одного конца огромного светлого кабинета в другой.
Разуваеву показалось, что шаги Вождя замедляются и он вот-вот начнет говорить, но тот только покачал головой, сморщил нос и продолжил свое молчаливое хождение. Генерал-лейтенант, не шевелясь, продолжил следить за вождем, не опуская глаз ниже уровня его груди – почему-то ему казалось, что Сталину такое не понравится. «У великого человека есть чему поучиться, даже когда он молчит», – вспомнился ему классический афоризм – зацепившийся за память хвост нескольких лет того образования, которое в свое время мечтали ему дать родители. Генерал не был уверен, что именно так изречение формулируется по-русски, и, чтобы занять свои мысли в ожидании, он начат произносить его по-немецки, – так, как заучивал. „Von einem gro?en Menschen kann man immer...»
– Товарищ Разуваев... – именно в этот момент и сказал вождь, неожиданно остановившись прямо посреди своего кабинета, причем достаточно далеко.
– Да, товарищ Сталин?
– Есть ли нам смысл устроить совместную встречу с товарищем Котовым, как вы считаете?
Голос вождя был глубоким и надтреснутым, и генерал с тоской и жалостью подумал о том, что за последний год Сталин постарел больше, чем за пять предшествующих лет. Нет чубука трубки в руке – к 1953 году генералиссимус бросил курить; не видно и знакомого по военным годам хищного блеска в глазах. Так выглядит старость.
– Полагаю, товарищ Сталин, что нет.
– С товарищем Дэ-хуаем?
Разуваев не знал, что ответить, но отвечать было надо, поэтому он снова сказал «Полагаю, что нет». Генерал-лейтенант Котов-Легоньков занимал должность главного военного советника при контингенте КНД, то есть Китайских Народных Добровольцев в Корее, генерал Пэн Дэ-хуай был собственно главнокомандующим силами КНД в Корее. Обоих генерал Разуваев достаточно хорошо знал, а дипломатический пост, полученный им «в нагрузку» к военному, все же в какой-то степени позволял ему решать некоторые вопросы и за них.
– Я не уверен, что вы понимаете всю серьезность момента, товарищ Разуваев, – с сомнением сказал Сталин.
Глубоко внутри себя генерал передернулся, но твердым и уверенным голосом возразил, что все достаточно хорошо понимает.
– Война на распутье, – произнес Сталин после глубокой, продолжительной, напряженной до звона в ушах паузы, и главному военному советнику при КНА уже не в первый раз с начала их многосложного разговора подумалось о том, что вождь иногда разговаривает сам с собой, поглядывая на собеседников только для удобства.
– Ни разу после вступления США в полномасштабную войну я не верил, что Ким Ир Сену удастся добиться победы. Хотя, конечно, начало было обнадеживающим...
Он снова помолчал и с отсутствующим видом посмотрел на свою свободную ладонь.
– Мы с вами и не слишком пытались помогать корейцам побеждать в этой войне, мы пытались хоть чуть-чуть помочь им обороняться. Но иногда мне казалось, что у них нет другого выхода, кроме как победить. Это, товарищ Разуваев, просто грустно.
Произнесенное слово было настолько необычным для этого кабинета, что генерал моргнул, и только многолетняя, въевшаяся уже в душу привычка к самоконтролю помогла ему не приподнять брови. К счастью, даже при том, что последняя фраза Сталина была обращена непосредственно к нему, сам Вождь в эту секунду находился метрах в шести или семи, лицом к висящей на стене карте, занавешенной сейчас широким белым полотнищем, и благодаря этому ничего не заметил.
– Я признаю, что мне сложно предугадать, что именно выберут американцы в качестве выхода из ситуации, в которую они сами себя загнали. Многие, а то и просто все возможные варианты мы с вами сегодня если не обсудили, то по крайней мере упомянули. Хоть какой-то худой, рваный мир в результате этих очередных дурацких переговоров в Паньмуньчжоне. Или – введение в войну уже не экспедиционных корпусов, а полностью развернутых армий всех участников конфликта. Как вариант – всех без, скажем, Греции и Турции. Всех с Турцией, но без Франции. – Сталин усмехнулся в свои седые усы. – Или без Абиссинии. Полномасштабное вторжение – уже под своими собственными флагами, а не под тряпкой ООН. Удар в основание Корейского полуострова. Высадка в район Шанхая. Высадка в район Находки и Владивостока. В район устья Тумыня, с выходом к Амурску и Хабаровску. Атомный удар по нашим группировкам в Европе. Развертывание на пространстве от Лиссабона до Кагосимы полномасштабной химической и биологической войны, на фоне которой 38-я параллель покажется нам счастливым детским праздником. И все это – на заднем плане того, что мы общими усилиями дожжем остатки Европы, и государства американского континента останутся единственными участниками всего этого, оставшимися не затронутыми новой чумой и вонью от миллионов разлагающихся тел, которые почти некому будет убирать. Попробуйте представить себе именно такое развитие этой ситуации, товарищ Разуваев. И скажите мне, что этого быть не может. Что каких-то девять с лишним миллионов убитых корейцев – хорошая плата за то, чтобы ничего этого не было.
Он опять посмотрел на генерал-лейтенанта грустными, больными глазами, и тот снова ощутил укол жалости, которой от себя не ожидал. Этот человек нес на своих плечах больше груза, чем любой из попятнанных осколками бомб атлантов у Нового Эрмитажа. На его руках было больше крови, чем, наверное, у Атиллы и Тохтамыша вместе взятых. Он был старым. Вытягивающему на себе четвертую войну генералу было жалко его так, что становилось жалко и себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89