Он стреляет в вас из пулеметов и винтовок. Да, танки двигаются в ваших боевых порядках, и танкисты расстреливают огневые точки, но все равно несущегося в вашем направлении летающего дерьма всегда хватает, чтобы за какие-то минут двадцать выпустить кишки одному-другому батальону корейцев, «кэтьюсам» или же вам самим. Когда вы подходите поближе, ко всему этому присоединяются автоматы и все прочее дерьмо. Я верно говорю? Ничего не перепутал?
Интонации у капитана были те же самые, что использовал выступавший до него. Тем разительнее были отличия в реакции слушавших. Впрочем, дожидаться ответа капитан не собирался.
– Враг сидит в туннелях и ямах, которые умело выкопал совершенно в невероятном количестве, пока вы там ковыряли в носу, ожидая, что война закончится сама собой и вас отправят домой. Но вот если использовать зарин... – продолжил капитан, и голос его приобрел странный, непонятный оттенок, будто кроме них он говорил еще с кем-то невидимым. – Я говорю, если вдруг кто-то его использует, вы знаете, что произойдет? Нет? Я так почему-то и думал...
Он помолчал несколько секунд, то ли собираясь с мыслями, то ли дожидаясь, что кто-то все же возразит. За это время ни один человек не издал ни звука и не шелохнулся.
– Я не собираюсь рассказывать о том, как его производят или хранят, – продолжил капитан. Теперь он говорил спокойно и даже неторопливо: – Это даже у нас является заботой специально обученных людей, к каковым вы, слава богу, не относитесь. И я уже не говорю о противнике. Доставляют его уже проще: в артиллерийских снарядах и минах, в авиабомбах, выливным методом со специально оборудованных самолетов. В любом случае, на позициях рвутся снаряды или мины, и вперемешку с кислым тротиловым дымом по земле ползет эдакий прозрачно-красноватый, знаете ли, туман... А потом люди начинают умирать. Противогазы почти не помогают – зарин, как и любой нормальный фосфорорганический яд, сравнительно неплохо впитывается через кожу и уж совсем хорошо впитывается через раневую поверхность. Сначала человек просто чувствует, что что-то не то. Так чувствует себя крыса, когда ее травят стрихнином. Она замирает на открытом пространстве и задумывается – это очень похоже. Потом ощущаешь резкое головокружение, и вдруг начинает литься пот. Ручьями, как будто ты в турецкой бане или где-то еще. Начинает тошнить, руки тяжелеют до такой степени, что их нельзя поднять, а потом они начинают как будто жить своей собственной жизнью – ты ими уже не управляешь. Если полученная доза составляет больше одной десятой грамма... Черт, это такая малая часть унции, что местный москит гадит больше... Тогда легкие начинают разрываться от рези.
– Воздуха! – вдруг заорал капитан посреди фразы, произносимой спокойным и ровным голосом, – так, что несколько солдат дернулось. – Человек хочет воздуха, хочет дышать, но он не может об этом крикнуть, – продолжил химик уже спокойно. – Он пытается показать жестами, царапая себе горло, но это бесполезно, потому что люди падают вокруг него и катаются по земле, и их рвет, выворачивая наизнанку. Потом человека начинает дергать – он чувствует дикую боль, чудовищную жару, страшный, непереносимый холод – все вместе и одновременно. Уже почти ничего не соображая, он бьется в нарастающих по амплитуде судорогах... Не поняли? Судороги становятся все сильнее, пока яд не доходит до мозга. Тогда сознание выключается окончательно и сердце перестает биться. Все это вместе, от самого начала до самого конца, занимает меньше тридцати секунд.
– Dixi, – непонятно закончил капитан после короткой паузы. Наступила тишина, все сидели, боясь пошевелиться, чтобы он не сказал еще чего-нибудь.
– Вы спросите, откуда я все это знаю, – произнес он в пространство. – А я все это видел. Именно поэтому я сейчас отвечу на вопрос, который вы мне так и не задали. Почему мы не выиграем эту войну, пустив «Джи-Би» или же некоторые другие совершенно замечательные вещи на врага, при попытках атаковать которого столько молодых американских парней разрывает на части пулеметным огнем?.. Разумеется, исключительно из гуманизма. Это раз. У коммунистов, вкопавшихся в землю перед вашими траншеями, не хватает ни жратвы, ни патронов, и им сроду не произвести ничего сложнее автоматической винтовки. Что уж говорить о такой сравнительно технологичной вещи, как современный противогаз. Поэтому если мы пустим газы, они все или почти все сдохнут в страшных мучениях за те тридцать секунд, о которых я вам только что говорил. Рассказать это заняло дольше. Зарин распадается чрезвычайно быстро, но и этого хватает. Через сравнительно короткий промежуток времени через зараженный участок уже можно вести наступление – естественно, при соблюдении некоторых разумных предосторожностей.
Капитан подышал, отвернувшись к плакату с изображением русской самоходки, и некоторое время его с интересом разгадывал, склонив голову к плечу.
– Но как я сказал, мы гуманисты, – вдруг начал он снова. Получилось это неожиданно, но капитан опять замолчал почти на полную секунду. Выглядело такое страшно: почти не дышащий Мэтью Спрюс, обстрелянный уже солдат с двумя подтвержденными убитыми на своем счету, дрожал и мерз. Слово «гуманист» он слышал второй раз в жизни, и хотя его значение прекрасно знал, в прошлый, единственный раз, когда оно при нем прозвучало вслух, это было «Гуманистам не место в XX веке!».
– Мы гуманисты, – произнес капитан-химик. – И мы соблюдаем соглашения, которые подписали, когда нашими врагами были люди, отлично, как я уже сказал, разбирающиеся в химии. Именно по этой главной причине мы не задушим их всех газом, даже если это будет альтернативой тому, что вы опять попретесь в атаку под огонь пулеметов и минометов. Вот ты! Капитан указал вытянутым пальцем на Мак-Найта, и тот, содрогнувшись, вскочил на ноги.
– Ты! Тебе нравится ходить в атаку?
– Сэр... Я не ходил еще ни разу, сэр. Я только недавно прибыл. Меньше месяца назад, сэр.
– Понятно. Еще одни мягкие лапки. Садись, умник. Тебя еще рано о чем-то спрашивать. Но дело не в этом. Если не считать того, что мы не будем травить газом бедных рисоедов, а будем разве что жечь их напалмом, пирогелем, белым фосфором и термитом, а также забрасывать совершенно обычными фугасными бомбами из-за своей, как я уже сказал, высокой гуманности, – есть и вторая, и тоже важная причина, по которой мы не можем и не будем этого делать. Она, чтобы вам совсем уж не было скучно, состоит из двух частей. Первая – при любой попытке применить любой, хотя бы самый неэффективный отравляющий газ в реальных боевых условиях, половина вас, девочек, потравится им наравне с коммунистами. Почему? Да потому, что вы будете блевать в свои маски при виде того, что происходит вокруг вас. Исключений я не могу припомнить, а я, девочки, прибыл не из швейцарского пансиона. Признаюсь, когда я впервые увидал, как выглядит человечек, надышавшийся метилфосфонов, – и я вас еще заставлю снова повторить за мной это слово, – так вот, я блевал так, что все содержимое кишечника, до самого его низа, вышло из меня через рот. Пусть вас это утешает, если вам удастся дожить до возможности нажраться в ближайшем отпуске в Йокохаме, Кита-Кюсю или прямо на Гавайях. И вторая часть той же самой второй причины, про которую вы могли уже позабыть...
Капитан сделал паузу, разглядывая сидящих. «Какого черта?» – проорали в коридоре, где-то хлопнула дверь и застучали шаги. «Нет, объясни мне, ну какого черта?! Лейтенант! Эббот!» Потом снова последовали ругательства. У кого-то явно было плохое настроение. В дверь просунулось разъяренное лицо, мелькнули серебряные подполковничьи листики на петлицах, все дружно повскакивали с мест, и лицо исчезло. Мэтью, которого от произошедшей мелочи еще больше бросило в дрожь, мельком подумал, что это странно, но капитан не поднялся со стула и вообще не удостоил разъяренного подполковника даже инстинктивным жестом приветствия. Не вытянулся, принимая положенный в присутствии офицера полевого ранга вид, не сказал ему ни слова. Между капитаном и подполковником – почти пропасть, больше, чем между рядовым первого класса и сержантом того же первого класса, и такого не должно было быть – по крайней мере сам Мэтью ни разу с подобным не сталкивался с момента своего прибытия на призывной пункт в Вильмингтоне. Непонятно это...
– Вторая часть этой причины, девочки, – снова повторил ту же фразу химик, когда ругательства и шаги в коридоре затихли. – Это то, что в таком случае коммунисты вполне могут применить газы и сами. Отравляющие газы – это оружие бедных, а производство полусотни летальных доз, которых хватит на половину вашего задрипанного взвода, будет стоить меньше пары противогазов или одной винтовки. Поняли?
– Сэр! – неожиданно для всех поднял руку Хорек. – Я не понял, сэр!
– Да, сынок?
Так же неожиданно для всех капитан, кажется, обрадовался. Возможно, ему польстило, что рядовой настолько буквально воспринимает каждое его слово, хотя сложно представить, как рядовой может польстить капитану.
– Почему полусотни на половину взвода, когда нас всего двадцать пять человек?
– А это потому, что химические соединения разлагаются быстро. Зарин, к примеру, запаха почти не имеет, а зоман не имеет его совсем – да и цвета тоже. Но те из вас, кто окажется достаточно догадливым и поймет, что происходит, а также будет достаточно быстро бежать, имеет шанс отделаться инвалидностью, парой лет в больнице с медсестрами и уходом, а также почетной пенсией и прочими дарами признательности благодарного народа. Но летальная доза – а это слово, кто не знает, означает «смертельная» – вещь достаточно условная. В воздухе она может присутствовать, по вам может повезти, и вы ее не получите. Ладно. Теперь вам, наверное, ясно, что слушать меня нужно внимательно, поэтому запоминайте основные понятия того, что делать и как выжить, когда коммунисты поймут, что терять им нечего. Итак...
Дальнейшую пару часов рядовой Спрюс запомнил с трудом. Он находился в каком-то оглушении, не понимая, что происходит и зачем им это все говорят. У них не было тетрадей или блокнотов, чтобы попытаться хотя бы записать сказанное, да и авторучек или карандашей было тоже всего три или четыре штуки на весь взвод. У самого Мэтью карандаш был, но многие считали, что если не надо писать письмо, то он ни к чему. В памяти отложились разве что отдельные куски из произносимого капитаном непрекращающегося монолога – иногда достаточно большие, иногда маленькие, на две-три фразы.
– Импровизированный противоипритный костюм сделать сравнительно просто: мелко строгаешь ножом несколько кусков дешевого мыла в растительное масло, перемешиваешь и пропитываешь этой дрянью самую плотную и не-продуваемую куртку или робу, какая найдется. Такая может держать иприт минут двадцать, если повезет... Когда течет снаряженная ипритом авиационная пятисотфунтовая бомба, ее скатывают в траншею и выжигают керосином. Сто двадцать пять галлонов керосина на пятисотфунтовую бомбу–и это при том, что иприта в ней вовсе не пятьсот фунтов по весу, а втрое меньше...
Ни один из произносимых капитаном терминов Мэтью не запомнил. У него создалось такое впечатление, что и говорил капитан вовсе не с ними. Сам с собой. Он перестал задавать вопросы, почти перестал менять интонации голоса и совсем перестал интересоваться, все ли они поняли. Сумев осторожно поглядеть по сторонам, Мэтью убедился, что и остальные тоже почти ничего не понимают, а просто сидят, изображая на лицах внимание и ровно глядя в пространство перед собой, иногда слегка кивая. Демонстрируя, будто стараются глубже воспринять очередное сказанное сумасшедшим капитаном слово. То, что это сумасшедший, Мэтью понял часу к третьему непрерывной лекции. Ему не было страшно – рядом находились два с половиной десятка знакомых солдат, у каждого из которых между колен или прислоненным к стулу стояло оружие. У большинства это были автоматические винтовки, у него самого – старая, тяжелая, но надежная снайперка. Но в то же время дышать в одной комнате с этим человеком неожиданно оказалось тяжело.
В итоге взвод освободил от психа их же собственный командир, вдруг осознавший, что никто так и не позаботился о том, что солдат надо кормить. При его появлении капитан прервал так и не прекращающийся рассказ о боевых отравляющих веществах, особенностях их индивидуального и комбинированного применения и методах защиты и дезактивации. Он посмотрел на вошедшего и поприветствовавшего его олуха с отсутствующим выражением на лице и просто замолчал, оборвав себя на полуслове и ничем не проявив, что видит лейтенанта. Тот, вытянувшись, простоял еще с полминуты, прежде чем нашел в себе силы объяснить, что ему надо.
– Если вы не закончили, то я зайду позже, – немедленно присовокупил он к своей фразе, но капитан неторопливо покачал головой и, все так же не меняя позы и глядя куда-то вперед, пробормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89