..
– Значит, чтобы у меня не болела голова, мне нужно ездить по лавкам не одной, а с мужчиной, – после долгого раздумья констатировала Кудряшова.
– Куда ездить? – переспросил я.
– По магазинам. Иван Иванович всегда ездил со мной.
– Екатерина Дмитриевна, вы это серьезно? Вы, что не знаете, какие отношения существуют между мужчинами и женщинами?
– Как это не знаю, конечно, знаю. Люди вступают в брак и вместе живут.
– Ага, чтобы под ручку ходить по лавкам?
– Да, но не только, они вместе принимают гостей, ходят в церковь и много что еще делают.
– А откуда у них дети берутся?! – почти закричал я.
– Господь дает, – серьезно ответила эта идиотка. – Чтобы родился ребеночек, надо съездить на моления в святые места. Я ездила, но Господь не внял...
Мне стало смешно. Честно говоря, я даже не предполагал, что на свете могут существовать настолько наивные люди.
– Вы, что в институте благородных девиц учились? – поинтересовался я.
– Как вы узнали? Только не в институте, а пансионе, я ведь не дворянка.
– Догадался. А сколько было лет вашему мужу?
– Не знаю, он был немного младше дедушки.
– Тогда зачем он женился?
– Дедушка захотел, они были компаньонами, и нужно было объединить капиталы.
– Понятно. Ваш дедушка и в молодости не был Спинозой, а к старости совсем сбрендил. Вы бы хоть с бабушкой Дуней поговорили, зачем люди женятся.
– Я сказала какую-то глупость?
– Пожалуй, нет, вы просто плохо информированы.
– Алексей Григорьевич, вы так со мной разговариваете, что мне делается стыдно, только я не пойму отчего.
– Это в вас говорят инстинкты.
– Какие инстинкты, и что они говорят?
– Вы что в пансионе изучали?
– Многое. Домоводство, вышивку, музыку, литературу, арифметику, вам все дисциплины назвать?
– Пожалуй, не надо. А девочки в пансионе ничего про мужчин и женщин не говорили? То, что вам казалось непонятным?
– Почему не говорили, многие обожали нашего священника и директрису. Только что в том непонятного?
– Екатерина Дмитриевна, голубушка, можно, я пока вам ничего не буду объяснять. Вы для начала расспросите Марьяшу, она вам расскажет основу, так сказать, супружеских отношений, а я отвечу на непонятные вопросы. Вам, кстати, нравится доктор Неверов?
– Да, он очень милый молодой человек.
– Вы его, случайно, не обожаете?
– Нет, как можно, он совсем молодой и потом... я не знаю, как объяснить, но в нем есть что-то такое, не совсем понятное... Он смотрит на меня очень странным взглядом, я мешаюсь...
За разговорами завтрак наш давно простыл и был убран почти нетронутым. Мы одновременно встали из-за стола и разошлись по своим комнатам. Екатерина Дмитриевна ушла немного поспешнее, чем всегда. Я догадался, что она торопилась расспросить горничную о тайнах полов.
К обеду хозяйка не вышла. Я спросил Марьяшу, что с барыней, она хмыкнула и хитро на меня посмотрела.
Отложив обед на потом, я пошел объясняться. На мой стук никто не ответил, и я без разрешения вошел в спальню. Екатерина Дмитриевна сидела в кресле, закрыв глаза платочком.
– Что случилось, – встревоженно спросил я. – У вас опять болит голова?
Кудряшова не ответила, только отрицательно покачала головой.
– Вы чем-то расстроены?
– Ах, оставьте меня, – проговорила она и заплакала.
Понятное дело, я ее не оставил. Напротив, придвинул второе кресло и уселся рядом, почти касаясь ее колен своими.
– Ну, что вы, голубушка, право, как можно. Что случилось такого ужасного?
– Ах, как вы могли! Оказывается, вы все знали! Это просто ужасно! – восклицала между всхлипываниями Екатерина Дмитриевна. – Вы теперь будете меня презирать!
– Да за что я вас должен презирать! – возмутился я. – Что я сделал вам плохого?!
– Уйдите, ради Бога, уйдите! Мне так стыдно!
– Вот вы поминаете Господа, а между тем, сомневаетесь в Его мудрости, – с упреком сказал я.
Однако, Екатерина Дмитриевна меня не слушала, рыдая все громче и отчаянней, Я сходил на кухню и принес ей стакан холодной воды. Чтобы заставить ее выпить, пришлось почти силой отрывать от лица ладони. В конце концов, я победил, и она, стуча зубами по краю стакана, сделала несколько глотков.
– Я больше никогда не смогу посмотреть вам в глаза, – заявила зареванная красавица, опять пряча лицо в мокрый платок.
Когда взрыв отчаянья немного утих, я опять привлек к себе на свою помощь Бога.
– Когда Господь создал человека, он намеренно разделил его на две половинки, чтобы они могли соединиться воедино, – толковал я. – По вашему же мнению выходит, что Господь Бог поступил неправильно. Вспомните писание, что Он велел: «Плодитесь и размножайтесь». Так что в этом может быть порочного и стыдного?!
Постепенно мои слова начали доходить до страдалицы, и рыдания сделались чуть тише.
– Кто же виноват, – продолжил я, – что в вашем пансионе не преподавали зоологию и биологию. Вышивание вещь хорошая, но детей нужно учить и основам живой природы.
– Но ведь это Дьявол под видом змея искусил Адама и Еву, значит это грех! – вступила в дискуссию Екатерина Дмитриевна, перестав плакать.
– А кто создал Дьявола, разве не сам Господь? Притом Спаситель своей кровью искупил первородный грех! Простите, Екатерина Дмитриевна, вы ведь образованная женщина, Гете читали и Жорж Санд. Почему же вы к самым возвышенным проявлениям человеческого духа, к любви, относитесь как к чему-то грязному и постыдному!
В ходе спора я сделал вывод, что в благородных пансионах девушек учат не очень хорошо. Против моего относительно регулярного образования пансионерка не выстояла. Спасовала от простеньких логических построений...
Сомневаюсь, что мне удалось убедить Екатерину Дмитриевну в том, что великая любовь проявляется не только в совместном любовании луной, но плакать она окончательно перестала.
Спор наш не прекратился, он начал носить познавательно эротический характер. Теперь мы говорили о любви с легкой примесью чувственности. Несмотря на разъяснения Марьяши, механику отношений полов хозяйка продолжала представлять себе очень смутно. Я не рискнул продолжить просвещение из-за боязни увлечься предметом и перейти к практическим действиям. В принципе это было возможно, но грозило большими осложнениями в дальнейшем.
Глава 4
О эти разговоры о любви! Как они постепенно засасывают участников в омут чувственности. Теперь, когда мы бывали наедине, я уже почти не отпускал прелестную ручку и периодически, словно невзначай, подносил к губам. Этого больше не возбранялось, и бровки не хмурились.
Когда мне оставалось совсем немногое, плавно перейти от разговоров о платонической любви к женской эмансипации и, воспользовавшись неопытностью оппонентки, погубить смертельным грехом ее душу, я брал себя в руки. Каждый раз все с большим трудом.
– А не пойти ли нам пообедать? – как-то сказал я, в очередной раз разрушая прозой жизни греховное наваждение. Екатерина Дмитриевна опомнилась, отняла у меня руку и встала со своего кресла так, будто между рами ничего и не происходило.
– Пожалуй, я тоже голодна, – согласилась она, и мы перешли в столовую.
За столом, когда мы ели перестоявший обед, разговор велся на другие темы. Любовь и все, что с ней связано, мы аккуратно обходили. Екатерина Дмитриевна принялась рассказывать, что произошло в стране за последние пятьдесят лет, и я убедился, что в ее пансионе историю тоже толком не изучали. Про войну с Наполеоном она еще немного знала, а о восстании декабристов даже не слышала. Это было удивительно, потому что в ее книжных шкафах стояло много хороших книг, и что-нибудь о таком важном событии должно было непременно просочиться через николаевскую цензуру.
Возможно, предполагая, что я все равно ничего не знаю о прошлом, она намеренно пропустила этот эпизод истории. Впрочем, и последней войне она почти не уделила внимания, хотя та была совсем недавно.
Чем дольше я общался с Кудряшовой, тем более противоречивые чувства у меня возникали. Катя была воспитана и образована очень неровно. С одной стороны стремилась к равноправию, с другой – примитивно боялась греха и «чужой молвы». Много читала, но отличить хорошую книгу от плохой не могла. Ее совсем не заинтересовал Л.Толстой, только что ставший широко известным. Она не слышала о Гоголе и лучшим российским романом считала «Ивана Выжигина» Фадея Булгарина, автора, сколько я помнил, ставшего в истории литературы образцом выжиги и конъюнктурщика, сумевшего сделать из журналистики и писательства выгодный бизнес.
Сравнивать Екатерину Дмитриевну с Алей, было бы «некорректно», как говорят наши политиканы, когда не хотят ответить на прямо поставленный вопрос. Однако, если их все-таки сравнить, то мне кажется, что Аля была интересна своей искренностью и органичностью, а Екатерина Дмитриевна – непредсказуемостью. Не знаю, в кого из них я бы влюбился, если бы довелось встреть этих женщин одновременно, пока же я путался в противоречивых чувствах и хотел обеих.
После этого «незавершенного» обеда хозяйка отправилась к себе, а я решил проведать свою «машину времени». Планов на будущее у меня пока не было, но я не исключал, что после возвращения Дуни попытаюсь отправиться «домой».
В начале пятого после полудня я огородами, напрямик, пошел к своей роковой «хоромине». Троицк по-прежнему не изобиловал многолюдством, и никто не встретился мне на пути. Через пятнадцать минут быстрой ходьбы я уже подходил к замку. Шел, открыто, не таясь, не ожидая особых неожиданностей. Когда я попал в это время, «хоромина» была в плачевном состоянии, и я не думал, что попасть в него будет трудно. Однако, приблизившись, увидел, что из открытых настежь ворот выезжает крестьянская телега. Мужичок на облучке вежливо снял шапку и поклонился. Был он самым обычным возчиком, без налета средневекового колорита.
– Доброго здоровья, ваше степенство, – приветствовал он меня.
– Бог в помощь, – ответил я, останавливаясь.
– Спасибо, – ответил мужик, кланяясь, и придержал лошадь.
– Смотрю, ворота открыты, никак какую работу делаешь? – поинтересовался я.
– Так Андрей Степанович начали здесь анбары строить, – охотно разъяснил возчик.
– И давно начали?
– Да почитай уже третью неделю.
– Поглядеть можно?
– Погляди, ваше степенство. За погляд денег не берут, десятник у нас не злой.
Он тронул лошадь вожжами, и она потрусила по разъезженной дороге. Я без опаски зашел во двор. Здесь кипели трудовые будни. Человек до тридцати рабочих копалось в земле, отрывая траншеи под фундамент Выкошенный от бурьяна двор был завален строительными материалами. Я первым делом бросился к моему «магическому камню». Его на месте не оказалось. Тут же ко мне подошел чисто одетый мужик, видимо, десятник, и вежливо поздоровался.
– Чем изволите интересоваться?
– Да вот, на этом месте был старинный камень, куда он делся? – спросил я, пытаясь скрыть волнение.
– Поди, мои каменщики на бут покрошили, – ответил десятник. – Велел им ничего без спроса не ломать, так разве послушаются. Петруша, – закричал он, – куды отсель камень дели?
К нам подошел Петруша и придурковато осклабился:
– Известное дело, поломали.
– Я чего велел, я говорил ничего без меня не ломать! – стал выговаривать десятник.
Я не стал слушать бесполезные разговоры и, как пришибленный, пошел восвояси. Жизнь ставила передо мной очередную задачу...
Не знаю, чьи это происки, но путь домой опять перекрылся Кто такой Андрей Степанович, и почему он начал стоить амбары именно в тот момент, когда я здесь появился, было не суть важно. Скорее всего, это какой-нибудь здешний купец-«прогрессист», не испугался дурной славы заклятого места. Интересней было узнать, кто его побудил к такому смелому поступку.
Считать, что это простое совпадение, у меня не было никаких оснований. Мне даже подумалось, так ли случайно я попал в новый дом Котомкиных и очень быстро сошелся с правнучкой Фрола Исаевича. Если быть самокритичным, то нужно признать, что объективно у меня было очень мало шансов понравиться такой красавице Я был изнурен долгой болезнью, нищ, плохо одет и мог вызвать только жалость. То же, как развивались наши отношения, говорило об обратном.
В хмуром настроении я вернулся домой. Меня там ожидал новый сюрприз в лице модного портного, принесшего мне готовый сюртук и несколько единиц одежды на примерку. Сюртук оказался так быстро сшит, что это вызвало мое недоумение.
– Как вам удалось так быстро управиться? – спросил я портного.
– Это, ваше степенство, не задача, мы теперича не руками, а и на машине шьем.
– На какой такой машине? – удивленно спросил я.
Откуда в эти годы могла появиться швейная машинка, я не представлял, мне казалось, что ее изобрели в начале двадцатого века.
– Известно, на портновской.
– Откуда она взялась?
– С заграницы получена, иностранная вещь. Это, ваше степенство, процесс, называется. Вот, полюбопытствуйте, какую строчку дает!
Я полюбопытствовал, строчка действительно была машинная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Значит, чтобы у меня не болела голова, мне нужно ездить по лавкам не одной, а с мужчиной, – после долгого раздумья констатировала Кудряшова.
– Куда ездить? – переспросил я.
– По магазинам. Иван Иванович всегда ездил со мной.
– Екатерина Дмитриевна, вы это серьезно? Вы, что не знаете, какие отношения существуют между мужчинами и женщинами?
– Как это не знаю, конечно, знаю. Люди вступают в брак и вместе живут.
– Ага, чтобы под ручку ходить по лавкам?
– Да, но не только, они вместе принимают гостей, ходят в церковь и много что еще делают.
– А откуда у них дети берутся?! – почти закричал я.
– Господь дает, – серьезно ответила эта идиотка. – Чтобы родился ребеночек, надо съездить на моления в святые места. Я ездила, но Господь не внял...
Мне стало смешно. Честно говоря, я даже не предполагал, что на свете могут существовать настолько наивные люди.
– Вы, что в институте благородных девиц учились? – поинтересовался я.
– Как вы узнали? Только не в институте, а пансионе, я ведь не дворянка.
– Догадался. А сколько было лет вашему мужу?
– Не знаю, он был немного младше дедушки.
– Тогда зачем он женился?
– Дедушка захотел, они были компаньонами, и нужно было объединить капиталы.
– Понятно. Ваш дедушка и в молодости не был Спинозой, а к старости совсем сбрендил. Вы бы хоть с бабушкой Дуней поговорили, зачем люди женятся.
– Я сказала какую-то глупость?
– Пожалуй, нет, вы просто плохо информированы.
– Алексей Григорьевич, вы так со мной разговариваете, что мне делается стыдно, только я не пойму отчего.
– Это в вас говорят инстинкты.
– Какие инстинкты, и что они говорят?
– Вы что в пансионе изучали?
– Многое. Домоводство, вышивку, музыку, литературу, арифметику, вам все дисциплины назвать?
– Пожалуй, не надо. А девочки в пансионе ничего про мужчин и женщин не говорили? То, что вам казалось непонятным?
– Почему не говорили, многие обожали нашего священника и директрису. Только что в том непонятного?
– Екатерина Дмитриевна, голубушка, можно, я пока вам ничего не буду объяснять. Вы для начала расспросите Марьяшу, она вам расскажет основу, так сказать, супружеских отношений, а я отвечу на непонятные вопросы. Вам, кстати, нравится доктор Неверов?
– Да, он очень милый молодой человек.
– Вы его, случайно, не обожаете?
– Нет, как можно, он совсем молодой и потом... я не знаю, как объяснить, но в нем есть что-то такое, не совсем понятное... Он смотрит на меня очень странным взглядом, я мешаюсь...
За разговорами завтрак наш давно простыл и был убран почти нетронутым. Мы одновременно встали из-за стола и разошлись по своим комнатам. Екатерина Дмитриевна ушла немного поспешнее, чем всегда. Я догадался, что она торопилась расспросить горничную о тайнах полов.
К обеду хозяйка не вышла. Я спросил Марьяшу, что с барыней, она хмыкнула и хитро на меня посмотрела.
Отложив обед на потом, я пошел объясняться. На мой стук никто не ответил, и я без разрешения вошел в спальню. Екатерина Дмитриевна сидела в кресле, закрыв глаза платочком.
– Что случилось, – встревоженно спросил я. – У вас опять болит голова?
Кудряшова не ответила, только отрицательно покачала головой.
– Вы чем-то расстроены?
– Ах, оставьте меня, – проговорила она и заплакала.
Понятное дело, я ее не оставил. Напротив, придвинул второе кресло и уселся рядом, почти касаясь ее колен своими.
– Ну, что вы, голубушка, право, как можно. Что случилось такого ужасного?
– Ах, как вы могли! Оказывается, вы все знали! Это просто ужасно! – восклицала между всхлипываниями Екатерина Дмитриевна. – Вы теперь будете меня презирать!
– Да за что я вас должен презирать! – возмутился я. – Что я сделал вам плохого?!
– Уйдите, ради Бога, уйдите! Мне так стыдно!
– Вот вы поминаете Господа, а между тем, сомневаетесь в Его мудрости, – с упреком сказал я.
Однако, Екатерина Дмитриевна меня не слушала, рыдая все громче и отчаянней, Я сходил на кухню и принес ей стакан холодной воды. Чтобы заставить ее выпить, пришлось почти силой отрывать от лица ладони. В конце концов, я победил, и она, стуча зубами по краю стакана, сделала несколько глотков.
– Я больше никогда не смогу посмотреть вам в глаза, – заявила зареванная красавица, опять пряча лицо в мокрый платок.
Когда взрыв отчаянья немного утих, я опять привлек к себе на свою помощь Бога.
– Когда Господь создал человека, он намеренно разделил его на две половинки, чтобы они могли соединиться воедино, – толковал я. – По вашему же мнению выходит, что Господь Бог поступил неправильно. Вспомните писание, что Он велел: «Плодитесь и размножайтесь». Так что в этом может быть порочного и стыдного?!
Постепенно мои слова начали доходить до страдалицы, и рыдания сделались чуть тише.
– Кто же виноват, – продолжил я, – что в вашем пансионе не преподавали зоологию и биологию. Вышивание вещь хорошая, но детей нужно учить и основам живой природы.
– Но ведь это Дьявол под видом змея искусил Адама и Еву, значит это грех! – вступила в дискуссию Екатерина Дмитриевна, перестав плакать.
– А кто создал Дьявола, разве не сам Господь? Притом Спаситель своей кровью искупил первородный грех! Простите, Екатерина Дмитриевна, вы ведь образованная женщина, Гете читали и Жорж Санд. Почему же вы к самым возвышенным проявлениям человеческого духа, к любви, относитесь как к чему-то грязному и постыдному!
В ходе спора я сделал вывод, что в благородных пансионах девушек учат не очень хорошо. Против моего относительно регулярного образования пансионерка не выстояла. Спасовала от простеньких логических построений...
Сомневаюсь, что мне удалось убедить Екатерину Дмитриевну в том, что великая любовь проявляется не только в совместном любовании луной, но плакать она окончательно перестала.
Спор наш не прекратился, он начал носить познавательно эротический характер. Теперь мы говорили о любви с легкой примесью чувственности. Несмотря на разъяснения Марьяши, механику отношений полов хозяйка продолжала представлять себе очень смутно. Я не рискнул продолжить просвещение из-за боязни увлечься предметом и перейти к практическим действиям. В принципе это было возможно, но грозило большими осложнениями в дальнейшем.
Глава 4
О эти разговоры о любви! Как они постепенно засасывают участников в омут чувственности. Теперь, когда мы бывали наедине, я уже почти не отпускал прелестную ручку и периодически, словно невзначай, подносил к губам. Этого больше не возбранялось, и бровки не хмурились.
Когда мне оставалось совсем немногое, плавно перейти от разговоров о платонической любви к женской эмансипации и, воспользовавшись неопытностью оппонентки, погубить смертельным грехом ее душу, я брал себя в руки. Каждый раз все с большим трудом.
– А не пойти ли нам пообедать? – как-то сказал я, в очередной раз разрушая прозой жизни греховное наваждение. Екатерина Дмитриевна опомнилась, отняла у меня руку и встала со своего кресла так, будто между рами ничего и не происходило.
– Пожалуй, я тоже голодна, – согласилась она, и мы перешли в столовую.
За столом, когда мы ели перестоявший обед, разговор велся на другие темы. Любовь и все, что с ней связано, мы аккуратно обходили. Екатерина Дмитриевна принялась рассказывать, что произошло в стране за последние пятьдесят лет, и я убедился, что в ее пансионе историю тоже толком не изучали. Про войну с Наполеоном она еще немного знала, а о восстании декабристов даже не слышала. Это было удивительно, потому что в ее книжных шкафах стояло много хороших книг, и что-нибудь о таком важном событии должно было непременно просочиться через николаевскую цензуру.
Возможно, предполагая, что я все равно ничего не знаю о прошлом, она намеренно пропустила этот эпизод истории. Впрочем, и последней войне она почти не уделила внимания, хотя та была совсем недавно.
Чем дольше я общался с Кудряшовой, тем более противоречивые чувства у меня возникали. Катя была воспитана и образована очень неровно. С одной стороны стремилась к равноправию, с другой – примитивно боялась греха и «чужой молвы». Много читала, но отличить хорошую книгу от плохой не могла. Ее совсем не заинтересовал Л.Толстой, только что ставший широко известным. Она не слышала о Гоголе и лучшим российским романом считала «Ивана Выжигина» Фадея Булгарина, автора, сколько я помнил, ставшего в истории литературы образцом выжиги и конъюнктурщика, сумевшего сделать из журналистики и писательства выгодный бизнес.
Сравнивать Екатерину Дмитриевну с Алей, было бы «некорректно», как говорят наши политиканы, когда не хотят ответить на прямо поставленный вопрос. Однако, если их все-таки сравнить, то мне кажется, что Аля была интересна своей искренностью и органичностью, а Екатерина Дмитриевна – непредсказуемостью. Не знаю, в кого из них я бы влюбился, если бы довелось встреть этих женщин одновременно, пока же я путался в противоречивых чувствах и хотел обеих.
После этого «незавершенного» обеда хозяйка отправилась к себе, а я решил проведать свою «машину времени». Планов на будущее у меня пока не было, но я не исключал, что после возвращения Дуни попытаюсь отправиться «домой».
В начале пятого после полудня я огородами, напрямик, пошел к своей роковой «хоромине». Троицк по-прежнему не изобиловал многолюдством, и никто не встретился мне на пути. Через пятнадцать минут быстрой ходьбы я уже подходил к замку. Шел, открыто, не таясь, не ожидая особых неожиданностей. Когда я попал в это время, «хоромина» была в плачевном состоянии, и я не думал, что попасть в него будет трудно. Однако, приблизившись, увидел, что из открытых настежь ворот выезжает крестьянская телега. Мужичок на облучке вежливо снял шапку и поклонился. Был он самым обычным возчиком, без налета средневекового колорита.
– Доброго здоровья, ваше степенство, – приветствовал он меня.
– Бог в помощь, – ответил я, останавливаясь.
– Спасибо, – ответил мужик, кланяясь, и придержал лошадь.
– Смотрю, ворота открыты, никак какую работу делаешь? – поинтересовался я.
– Так Андрей Степанович начали здесь анбары строить, – охотно разъяснил возчик.
– И давно начали?
– Да почитай уже третью неделю.
– Поглядеть можно?
– Погляди, ваше степенство. За погляд денег не берут, десятник у нас не злой.
Он тронул лошадь вожжами, и она потрусила по разъезженной дороге. Я без опаски зашел во двор. Здесь кипели трудовые будни. Человек до тридцати рабочих копалось в земле, отрывая траншеи под фундамент Выкошенный от бурьяна двор был завален строительными материалами. Я первым делом бросился к моему «магическому камню». Его на месте не оказалось. Тут же ко мне подошел чисто одетый мужик, видимо, десятник, и вежливо поздоровался.
– Чем изволите интересоваться?
– Да вот, на этом месте был старинный камень, куда он делся? – спросил я, пытаясь скрыть волнение.
– Поди, мои каменщики на бут покрошили, – ответил десятник. – Велел им ничего без спроса не ломать, так разве послушаются. Петруша, – закричал он, – куды отсель камень дели?
К нам подошел Петруша и придурковато осклабился:
– Известное дело, поломали.
– Я чего велел, я говорил ничего без меня не ломать! – стал выговаривать десятник.
Я не стал слушать бесполезные разговоры и, как пришибленный, пошел восвояси. Жизнь ставила передо мной очередную задачу...
Не знаю, чьи это происки, но путь домой опять перекрылся Кто такой Андрей Степанович, и почему он начал стоить амбары именно в тот момент, когда я здесь появился, было не суть важно. Скорее всего, это какой-нибудь здешний купец-«прогрессист», не испугался дурной славы заклятого места. Интересней было узнать, кто его побудил к такому смелому поступку.
Считать, что это простое совпадение, у меня не было никаких оснований. Мне даже подумалось, так ли случайно я попал в новый дом Котомкиных и очень быстро сошелся с правнучкой Фрола Исаевича. Если быть самокритичным, то нужно признать, что объективно у меня было очень мало шансов понравиться такой красавице Я был изнурен долгой болезнью, нищ, плохо одет и мог вызвать только жалость. То же, как развивались наши отношения, говорило об обратном.
В хмуром настроении я вернулся домой. Меня там ожидал новый сюрприз в лице модного портного, принесшего мне готовый сюртук и несколько единиц одежды на примерку. Сюртук оказался так быстро сшит, что это вызвало мое недоумение.
– Как вам удалось так быстро управиться? – спросил я портного.
– Это, ваше степенство, не задача, мы теперича не руками, а и на машине шьем.
– На какой такой машине? – удивленно спросил я.
Откуда в эти годы могла появиться швейная машинка, я не представлял, мне казалось, что ее изобрели в начале двадцатого века.
– Известно, на портновской.
– Откуда она взялась?
– С заграницы получена, иностранная вещь. Это, ваше степенство, процесс, называется. Вот, полюбопытствуйте, какую строчку дает!
Я полюбопытствовал, строчка действительно была машинная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41