– Что? – только и смог сказать я. – Усовестить бандитов?
– А что, они разве не православные? Чай, не захотят гореть в геенне огненной!
– Ты это серьезно говоришь? – на всякий случай спросил я, хотя было ясно и так, парень не думает шутить. – А снова сесть на цепь не хочешь?
– Так меня ж, Лексей Григорьич, заарестовали по ошибке, когда б узнали, что я урядник – отпустили б.
– Так, может, тебе туда одному поехать и уговорить магистра и его янычар покаяться? Пусть попросят прощенье у всех обиженных, вернут награбленное.
– Можно и поехать, – ответил он. – Может быть, у них совесть и проснется.
– Ребята, простите, но вы все здесь какие-то блаженные. Одни ни с того, ни с сего в стельку напиваются, другие к совести взывают! Да идите вы все!
– Ладно, поеду за порохом, только мне его задарма столько не дадут, – неожиданно сказал урядник.
– На тебе деньги. А о совести при мне больше не поминай! У таких людей, как магистр и Моргун, которого ты недавно видел, совести нет и никогда не было. Для них совесть – это собственное благо.
– Чего у них? – переспросил урядник.
– Ничего, это я так, про себя.
Я дал Михаилу деньги и проинструктировал, как не попасть в лапы к гайдукам. Он оседлал последнего оставшегося трофейного коня и поехал в город кружной дорогой, в объезд имения
Я же навестил Александра Егорыча и штабс-капитана, которые только-только начали подавать признаки жизни и завалился спать.
Нужно было как-то совладать с разгулявшимися нервами. «Измена», если это можно так назвать поступок Кудряшовой, окончательно выбила меня из колеи. Не то, чтобы я так сильно был в нее влюблен, но оказаться предпочтенным такому уроду, как Моргун, думаю, никакому нормальному человеку не понравится. К тому же, урядник был в чем-то прав, взрывать людей, даже виноватых, будет не самым лучшим поступком моей жизни. Все это еще усугублялось неясной ситуацией с Катей. Если она и правда влюбилась, то мое вмешательство в ее жизнь, да еще такое кровавое, будет ничем не оправдано. Короче говоря, все как-то так сошлось, что наспех оценить то, что я за последнее время делал правильно, что – плохо, не получалось. Чтобы почувствовать свою моральную правоту, мне нужно было иметь уверенность в подлости противника. Одно дело – защищаться, тогда для противоборства все способы хороши, и совсем другое дело – самому нападать, как о таких случаях говорится в Уголовном кодексе, с превышением необходимой самообороны. Именно масштабы такого превышения меня почему-то волновали в тот момент больше всего.
Разбудил меня парикмахер Степаницкий. Я услышал, как кто-то вошел в горницу, и мгновенно проснулся
– Ради бога, уберите от меня ваш страшный пистолет! – попросил меня знакомый голос с характерным акцентом.
Я опомнился и снова засунул оружие под подушку.
– Это вы, Михаил Семенович? Какими судьбами?
– Вы можете думать, что хотите, но меня замучила совесть, – ответил он, вплотную подходя к моему жесткому ложу.
– Вы знаете, меня тоже, – мрачно сказал я.
Дневной сон меня совсем не освежил, и настроение было еще более подавленное, чем раньше. Степаницкий сочувственно пожевал губами и неожиданно промокнул глаза кончиками пальцев.
– Что такое, вы плачете? – удивленно спросил я
– Так, знаете ли, совсем немножко. Ведь он был совсем мальчик, и мальчик хороший, – ответил он и стер слезы с морщинистых щек
– О ком вы говорите? – растеряно спросил я, начиная понимать, что произошло что-то очень плохое.
– О ком я говорю? Я говорю о своем тезке.
– Михаил Семенович, я не понимаю ваших загадок, что случилось?
– Они привезли его и бросили на паперти у церкви, так же, как сделали с моей бедной девочкой. Только он был уже мертвый.
– Кто привез, кого бросили? – сердито сказал я, начиная терять терпение – Вы можете говорить яснее?!
– Кого? Нашего урядника Мишу Суханова. Они бросили его прямо на паперти и сказали, что так будет со всяким, кто станет совать нос в чужие дела!
– Урядника? Мишу? – закричал я, вскакивая на ноги. – Когда? Ведь он совсем недавно поехал в город.
Парикмахер мне не ответил и забормотал, покачиваясь на месте:
– Когда я это увидел, то сказал себе, Мойша, ты не молодой человек, а Миша был совсем молодой человек, и тебе должно быть стыдно, что старики живут, а молодые умирают. Тогда я оседлал свою клячу и поехал сюда
– Ничего не понимаю, – растерянно заговорил я. – Он должен был поехать в город за порохом. Я ему велел ехать кружным путем...
– Если бы кто-нибудь мог понять эту жизнь! Ведь Миша был совсем мальчик!
– Прекратите плакать, – прервал я причитания парикмахера, – отвечайте только на мои вопросы. Кто привез урядника в город?
– Какие-то люди, которых как будто никто не знает, но знают все.
– Гайдуки из имения Моргуна? – прервал я его аллегорические речевки. – Да или нет?
– Да.
– Вы знаете их имена? Да или нет!
– Скорее нет, чем да, но я часто видел их в нашем городе, я их даже стриг и брил
– Еще что-нибудь знаете по этому делу? – для очистки совести спросил я, уже догадываясь, что молодой человек не послушался и отправился в имение призывать бандитов покаяться. Иначе было непонятно, как за такое короткое время они смогли его поймать, убить и, разобравшись, с кем имеют дело, привезти тело для устрашения в город.
– Я знаю то, что я видел, потому и приехал сюда! Вы, чужой человек, рискуете жизнью, а я не могу защитить своих детей!
– Черт возьми, – только и мог повторять я, не представляя, что милого, честного парня, которого мы с Ефимом только вчера спасли, больше нет в живых.
– А что делается в городе? – беря себя в руки, спросил я.
– В городе? Там у каждого своя жизнь, и никто не хочет совать свой нос в чужие дела!
– Вы знаете, кто в Уклеевске делает порох? – прервал я бесполезные причитания и заговорил о деле.
– Я в Уклеевске знаю все и даже чуточку больше.
– Сейчас поедем туда. Скажите моему помощнику, чтобы оседлал лошадей, а я пойду посмотрю, в каком состоянии наш хозяин и штабс-капитан.
Все сомнения по поводу правомочности своих действий против магистра и его гайдуков у меня развеялись.
Теперь у меня к ним был личный кровавый счет.
Наши пьяные соратники уже пробудились после сна. Александр Егорович даже спустился с чердака и с мрачным лицом сидел на завалинке возле избы. Увидев меня, он хмуро кивнул и отвернулся. Я остановился напротив него.
– Вы уже можете соображать? – спросил я, не очень щадя его похмельное самолюбие.
– Могу.
– А что капитан?
– Он там, на чердаке, – неопределенно ответил хуторянин.
– Из города приехал Степаницкий, рассказал, что гайдуки убили урядника Суханова
– А нам-то до него что за дело?
– Мы с Ефимом этой ночью спасли его в имении.
– А что вы там делали? – удивился Александр Егорович.
– В имении? Воевали.
– А мы с капитаном?
– Пили чужое вино. И поставьте Богу свечки, что вас ночью не зарезали как баранов
Такая «информация» вольному пахарю не понравилась, он нахмурился и отвел взгляд.
– Да? Не помню. Видать, был небольшой перебор, с кем не бывает. А больше выпить не осталось? Мне бы немного, только поправить здоровье.
Такое небрежное, скоротечное раскаянье меня разозлило. Однако, морализировать у нас не было времени. Нужно было еще успеть до темноты подготовиться к ночному нападению на имение Моргуна.
– Мы уезжаем в город, если хотите остаться в живых, сидите на чердаке и наблюдайте за дорогой.
– Понятное дело, не дурак. Так что, совсем нет ничего не осталось? Руки трясутся, я и выстрелить не сумею...
У хозяина тряслись не только руки, у него еще стучали зубы. Мне его стало жалко, хотя то, что они с капитаном учудили вчера, не лезло ни в какие рамки.
– Под лавкой в горнице осталась бутылка «Мадеры», – сказал я, собираясь уходить.
– Господь тебя наградит! – торопливо сказал он, устремляясь в избу. Потом остановился на пороге и предупредил: – За подворьем могут следить, выходите лучше лесом. Там, – он показал на калитку, через которую мы с Ефимом выходили в лес, – в ста саженях тропинка. По ней до города срежете пару верст.
Совершив этот подвиг самоотверженья, Александр скрылся в избе, а я направился в конюшню, где Ефим седлал лошадей. Мы устроили совет, как лучше добираться до города, по указанной тропе или дороге. Решили не рисковать и пробираться лесом.
Спустя четверть часа, ведя лошадей в поводу, мы вышли из усадьбы. День не в пример вчерашнему был теплым и солнечным. Размокшая после недавних дождей лесная тропа оказалась мягкой, а кое-где даже топкой. Верхом по ней было не проехать, и с версту мы шли пешком. Потом она вывела нас из леса, и мы оказались на неизвестной мне дороге. К счастью, парикмахер неплохо ориентировался в окрестностях и твердо знал направление. Мы сели на лошадей и вскоре уже въезжали в Уклеевск.
Заштатный городишко, как и раньше, был пуст и тих. Дело шло к вечеру, но никакого оживления на его нескольких улочках не наблюдалось. Степаницкий к мещанину с профессиональной фамилией Пороховщиков, изготавливавшего на всю округу огневое зелье, повел нас задами подворий. В этом был резон, мало ли, как на продажу пороха конкурирующей фирме могла отреагировать камарилья магистра. Да и нам не было смысла демонстрировать активную подготовку к боевым действиям.
Предприниматель сам вышел к нам из дома, и мы разговаривали с ним во дворе. Пороховщикову было хорошо за шестьдесят, но выглядел он крепким и бодрым. Протянул черную от въевшегося угля, составной части пороха, руку. Молча выслушал просьбу продать припас.
– Продать, конечно, можно, как не продать, – не интересуясь, откуда мы такие хорошие взялись, сказал он. – А какой порох вам надобен, получше или похуже?
– Конечно получше, – ответил я.
– Похуже, стоит полтина фунт, а хороший – рубль.
Цена, сколько я мог судить, была ломовая. Для меня лишние десять-двадцать рублей принципиального значения не имели, но не хотелось привлекать к себе ненужное внимание глупой щедростью, потому я начал торговаться:
– Рубль будет слишком дорого, больше шестидесяти копеек дать не могу.
– По шестьдесят ищи в другом месте, – нарочито скучая, сказал предприниматель, – только лучше моего пороха все равно не найдешь.
– Ладно, поищу у других, – в той же тональности ответил я.
– По шестьдесят отдать, конечно, можно, только если много возьмешь, – пошел на уступки Пороховщиков. – За пару фунтов и пачкаться не буду.
– Много – это сколько? – поинтересовался я.
– Хотя б полпуда.
– А если возьму пуд, почем отдашь?
– Пуд? – удивился старик. – Ежели пуд, то могу по полтиннику.
– А два пуда? – как будто в азарте экономии спросил я.
– Да на что тебе столько? На всю жизнь запас хочешь сделать?
– Так почем отдашь? – не отвечая, спросил я.
– Ежели два пуда, то могу и по сорока, – он на секунду замялся и прибавил, – пяти копеек. Сорок пять копеек – моя последняя цена!
– Отдашь по сорока, беру два пуда!
Мещанин хмыкнул и махнул рукой:
– Ладно, договорились! Как будешь брать?
– Насыпь в два мешка, – попросил я.
– Мешки по полтиннику, – предупредил хозяин.
– Ладно, договорились.
– Можно было и по двадцати копеек выторговать, – огорченно сказал Степаницкий, – зря поспешил!
– Ладно, главное, чтобы порох был хороший.
Мы прошли за хозяином в большой сарай, где им было налажено, скорее всего, подпольное производство взрывчатого вещества. Пороховщиков прицепил на большие рычажные весы льняной мешок и, как сахар в развес, совком отвешивал товар. Пуд пороха занимал довольно большой объем, почти половину мешка. Когда товар был отпущен, я расплатился, и мы приторочили нашу огневую мощь к седлам.
– Михаил Семенович, – сказал я парикмахеру, когда мы выехали со двора, – вам не стоит ехать с нами на хутор, оставайтесь лучше в городе.
Степаницкий упрямо покачал головой.
– Возможно, я и не богатырь, но и в тягость вам не буду. Пусть простит меня моя дорогая жена, дай ей Бог крепкого здоровья, но когда дело касается дела, тогда я всегда делаю свое дело.
Я не стал уточнять подробности спора парикмахера, который он про себя, видимо, никак не мог кончить с его дорогой женой, и согласился, что лишний человек в наших малочисленных рядах отнюдь не будет лишним.
Возвращались на хутор мы так же, как и ехали сюда, через лес, тайными тропами, потому никаких нежелательных встреч у нас не случилось. Оба наших стража после опохмелки ожили и бдительно охраняли хутор. Капитан по-прежнему не желал спускаться с чердака, я же, памятуя его тягу к стратегическим планам, не рисковал подниматься наверх, и переговаривались мы через открытый люк.
Пока мы отсутствовали, в окрестностях хутора никаких передвижений противника замечено не было. Это было не очень хорошим знаком. Предположить, что нас оставили в покое, я не рисковал, а скрытность гайдамаков могла объясняться подготовкой к внезапному нападению. Однако, и с наступлением темноты ничего не произошло. Кругом было по-прежнему тихо и мирно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41