– Григорьич, поторопись, – крикнул Иван.
– Сейчас, помогите кто-нибудь! – ответил я, не зная, что поднимать с земли: оружие или женщину.
– Ну, что вы копаетесь! – возникая передо мной, воскликнул здоровяк. – Идите скорее.
– Здесь женщина, помогите!
– О, господи! – только и сказал он, легко поднимая безжизненное тело.
Оставшийся, пудовый мешок пороха я просто перебросил через пролом забора, ощупью собрал оружие и добрался, наконец, до нетерпеливо ожидавших товарищей.
– Ну, скорее же, – подогнал меня Ефим.
Иван держал в поводу нескольких лошадей. Кони были напутаны взрывами, фыркали и пытались вырваться.
Рыжий попытался сунуть мне в руку повод.
– Держи, это твоя!
– Погоди, – остановил его я, – нужно еще забрать порох.
Я повесил на перевязь свою саблю и заткнул пистолеты за пояс. Оставшееся оружие бросил под ноги Ефиму, который пытался взгромоздить на коня Марьяшу, и кинулся искать мешок с порохом. Темнота была такой плотной, что практически ничего не было видно. На счастье мешок тотчас попался под ноги, я споткнулся об него и чуть не упал.
– Мужички, помогите мне сесть на лошадь, я не умею ездить верхом, – проблеял омерзительный голос губернского секретаря.
От возмущения я даже подскочил на месте, но тут же чуть не рассмеялся и неожиданно успокоился.
– Ефим, посади осла на коня! – попросил я.
Как только ко мне вернулось чувство юмора, все как-то успокоилось. Я повесил мешок за лямки на спину, не спеша, вернулся к Ивану и забрал у него повод своей новой лошади,
– Как женщины? – спросил я.
– Живые, – неопределенно ответил он. – Только непонятно, как мы их повезем.
Это, действительно, была проблема. Судя по состоянию Кати, все они были или пьяны, или накачаны наркотиками.
– Попробуем посадить перед собой.
Я сел в седло и попросил здоровяка, держащего на руках последнюю пленницу:
– Подавайте ее сюда.
Он понял и легко посадил незнакомку передо мной на шею лошади. Женщина тут же начала переваливаться на другую сторону, я придержал ее, и она оказалась у меня между рук,
– Держись, милая, – умоляюще сказал я. – Облокотись на меня.
– И мне помоги, – попросил Ефим, передавая ему свою драгоценную ношу.
Теперь дело пошло быстрее. Через пару минут все оказались в седлах. Пока я ждал товарищей, удалось посмотреть, что делается в поместье. Там по-прежнему не смолкали отчаянные крики, и метались факельщики. Кажется, праздник Сатаны расстроился окончательно.
– Все готовы? – спросил рыжий перебежчик, последним садясь в седло. – Тогда с Богом,
Он тронулся первым, за ним здоровяк с Катей, следующим успел вклиниться губернский секретарь, не прекращавший тихонько скулить. Мы с Ефимом оказались в арьергарде. Моя спутница немного пришла в себя и как-то умудрялась держаться, привалясь ко мне спиной. От ее простоволосой головы пахло свежим сеном.
«Пять черных всадников как ветер неслись сквозь ночную мглу»... – романтично, почти по Булгакову, подумал я о нашем спешном бегстве.
Потом мысли вернулись к нашим прекрасным спутницам, которые были одеты в одни тонкие рубашки на голое тело, а температура воздуха неуклонно стремилась к нулевой отметке. Даже сквозь одежду факельщика меня пробирал мерзкий сырой ветер, каково же было им!
– Вам не холодно? – задал я спутнице глупый по своей неотвратимости вопрос.
Она не ответила, то ли еще не пришла в себя, то ли совсем окоченела. Мы уже проскакали больше километра и приближались к первой заставе гайдуков.
– Иван, скоро будет засада! – крикнул я.
Он тут же придержал коня и дал мне себя догнать. Когда я поравнялся с ним, спросил:
– Не знаешь, кто там сидит?
– Какой-то маленького роста суетливый парень, – добросовестно ответил я. – Говорит писклявым голосом и очень въедливый. А во второй заставе одного зовут Антоном.
– Ясно, – сразу же сориентировался Иван. – Антон – это Иванов, с ним договоримся миром, а юркий – Суслик. Боюсь, от него просто так не отвадимся, он из любимчиков магистра.
– Значит, пристрелим. Нам задерживаться нельзя, женщины замерзают!
– Господа, нам нужно немедленно пожаловаться в полицию! – подал голос чиновник Похлебкин. – Это форменное безобразие!
Губернский секретарь попеременно называл нас то «господами», то «мужичками», руководствуясь одному ему понятными соображениями. На его замечание, как и раньше, никто не обратил внимание. Момент был ответственный, и всем было не до разговоров.
– Засада за поворотом! – предупредил Ефим, который лучше меня ориентировался на местности.
Мы доскакали до изгиба дороги и поскакали по прямой. Нас никто и не окликнул. Я вздохнул с облегчением. Вступать в ночной бой после такого напряженного, насыщенного событиями вечера, было явным перебором. Вообще пока все складывалось удачно, погони не было, и кони неслись как птицы. Лошадей Иван подобрал хороших. Мне достался высокий донец с широкой спиной и нетряским шагом. На двойную тяжесть он пока никак не реагировал, шел стандартной рысью.
– Вторая застава, – опять предупредил Ефим.
– Господи, пронеси, – прошептал я.
И опять нас пронесло. Теперь до хутора оставалось всего ничего, немногим больше версты. Особенных подлян от магистра, помня о его разговоре с Моргуном, я сегодня не ждал. Тушить и жарить нас собирались завтра ночью, так что на какое-то время можно было расслабиться. Однако, этот вечер все-таки не кончился без небольшой неприятности. Причем не со стороны врагов, своих. Только Иван начал открывать ворота хутора, как с чердака грянул выстрел. Спешиться успел только он один, остальные были еще в седлах и вполне могли попасть под пулю.
– Не стреляйте, свои! – закричал я.
– Какие-такие свои, – откликнулся с чердака пьяный голос Истомина, – что есть свои?
– Господин штабс-капитан! Прекратить стрельбу! – заорал я командным баритоном.
– Есть прекратить стрельбу! – повторил команду старый дурак.
Мы с опаской въехали во двор, опасаясь новых сюрпризов.
Из избы с зажженным фонарем выбежал парикмахер.
– Это вы! Слава богу! А у нас тут немного, того, не совсем порядок...
– Где это они достали вина? – сердито спросил я, подавая ему в руки обмякшее тело спасенной женщины.
– А я знаю, где? – откликнулся он и понес женщину в дом.
Я соскочил с коня и принял у здоровяка на руки холодное тело Екатерины Дмитриевны. Она на это никак не отреагировала, лежала у меня на руках, безжизненно свесив голову.
– Сейчас все будет хорошо, – бормотал я, внося ее в теплую хату.
Следом за нами в избу внесли Марьяшу.
– Господи, что же эти изверги с ними такое сделали, – причитал Степаницкий, помогая укладывать женщин по лавкам.
Поморозиться они не могли, скорее всего, переохладились. Что делать в таких случаях, я знал весьма приблизительно. Когда-то читал, что после переохлаждения необходим внешний источник тепла.
– Печь топлена? – спросил я у единственного дееспособного соратника, парикмахера.
– Протопил, как вы уехали! На ней сейчас отдыхает Александр Егорович,
– Убрать, к чертовой матери! – закричал я неизвестно на кого и кому. – Баб на печь!
Здоровяк, не говоря ни слова, снял с печи бессознательное тело хозяина, и мы уложили на лежанку женщин.
Теперь можно было хотя бы отдышаться.
– Господа, мне тоже холодно! Почему никто не думает обо мне! – послышался возмущенный голос Похлебкина.
В горнице наступила полная тишина. Лично моя чаша терпения в тот момент оказалась переполненной. Каюсь, я поступил если и не подло, то, несомненно, неоправданно жестоко. Взял бедного губернского секретаря за шиворот, приподнял сзади за штаны и вышвырнул из теплой комнаты на улицу. Когда же бедняга, не успев определить вектора притяжения земли, шлепнулся на живот посередине двора, добил его словом:
– Если я еще услышу твой голос, то оторву голову.
После чего, чтобы не выпускать из избы тепло, плотно прикрыл дверь. Никто из присутствующих даже ухом не повел, как будто ничего особенного не случилось. Только здоровяк, спустя несколько минут, как бы невзначай, неизвестно по какому поводу, заметил:
– Трудно, наверное, жить с плохим пищеварением.
Ему никто не возразил, а я, взяв, наконец, себя в руки, обратился ко всем присутствующим:
– Мы с Ефимом сегодня подслушали разговор владельца имения с его приближенными. Завтрашней ночью на хутор будет совершено нападение. После того, что там случилось сегодня вечером, оно просто неминуемо. Силы у Моргуна несоизмеримы с нашими. Наше преимущество в том, что мы обороняемся и знаем намеренье противника. Тем не менее, никаких гарантий того, что нам удастся отбиться, нет. Пусть каждый сам определится, как ему поступать.
Я кончил говорить, и в комнате наступила тишина, были слышны лишь тяжелые шаги нашего бессменного часового Истомина.
– Мне податься некуда, я остаюсь с вами, – первым сказал Иван.
– Мне есть куда податься, но я, пожалуй, тоже останусь, – задумчиво сказал здоровяк. – Мне очень интересно узнать, кто меня опоил и зачем меня посадили, как собаку, на цепь.
– Я тоже остаюсь, – подал свой голос парикмахер
– Теперь нужно решить, что делать с ним, – я кивнул на дверь, за которой скулил губернский секретарь. – Толку от него никакого, а головной боли...
– Давайте дадим ему лошадь, и пусть едет, куда хочет, – вмешался в разговор самый молодой участник совета, Ефим.
– Эй, ты, чинуша, – крикнул я, – можешь войти!
Дверь тотчас заскрипела, и в комнату бочком протиснулся Похлебкин. На него было жалко смотреть. Изорванный вицмундир теперь был еще мокр и перепачкан грязью и конским навозом. Он близоруко щурился, часто моргал глазками и всем видом демонстрировал робость и покорность.
– Что прикажите-с? – угодливо проговорил он, не осмеливаясь отойти от порога.
Эта метаморфоза так удивила присутствующих, что никто ничего не сказал, просто смотрели во все глаза.
– Вы хотели идти жаловаться в полицию? – спросил я.
– Никак нет-с, это я так просто-с, какие у нас жалобы-с. Премного вам за все благодарны, – скороговоркой говорил он, преданно заглядывая мне в глаза.
– Не на меня жаловаться, а на помещика, что вас незаконно задержал, – откорректировал я его неосуществленные претензии.
– Это тоже пустяк-с, – ответил он.
– Что значит пустяк? Вы знаете, почему вас захватили?
– Никак нет-с.
– Я тоже, между прочим, не знаю, – вмешался в разговор здоровяк.
– Это я могу вам объяснить, – пообещал я. – Вот Екатерину Дмитриевну, которую вы сюда везли, захватили как владелицу большого состояния. На ней насильно женился помещик Моргун и заставил написать завещание в свою пользу. После чего собирался убить, чтобы захватить ее капитал. Думаю, что и вы не бедный человек...
Здоровяк внимательно выслушал мое пространное объяснение, почесал затылок и усмехнулся:
– Так вот оно, оказывается, что делается ныне в державе! Капиталец, вы правы, у меня кое-какой имеется. Коли так, позвольте представиться, купец первой гильдии Родион Посников, торгуем лесом и зерном.
– Теперь вы, Похлебкин. Какой интерес мог вызвать у разбойников мелкий чиновник почтового департамента? У вас много денег?
– У меня! – в самом прямом смысле вскричал губернский секретарь. – Господь с вам, господин Алексей Григорьевич, простите, не знаю вашего звания-с, какие у меня деньги! У меня жалованье то тридцать два рублика-с сорок копеек в месяц! Поверите, сам голодаю, и детки малые голодают! На молочко младенцам не имею-с. Верой и правдой служу царю и отечеству, и что?! Мизер-с!
Чем дольше и убедительнее говорил Похлебкин, тем меньше хотелось ему верить. Причем не только мне. Все слушатели как-то двусмысленно начали отводить от него взгляды.
– Вы уверены, что тыщенок двести-триста у вас не завалилось за подкладку? – ласково поинтересовался купец.
– Господи! Да о чем вы говорите, господа? Я червь, я плевок! Я грязь под ногами! Да если бы у меня были такие деньги. Да я бы! Я бы, о-го-го!
– Зря вы так волнуетесь, – прервал уже я его лихорадочное самобичевание. – Нам нет дела до ваших капиталов, но, сколько я знаю, те люди не ошибаются. У них все куплено, включая полицию, куда вы так хотите пожаловаться. Владелец имения Моргун станового пристава дальше сеней не пускает. И если уж они взялись за вас, значит им донесли, что у вас много денег.
– Господа, господа, да поверьте мне, я чем хотите поклянусь!..
– Вот и чудесно, значит, вам нечего бояться. Мы даем вам лошадь, и езжайте, куда хотите.
– Как так езжайте?! Куда же я поеду ночью, да я и дороги не знаю!
– Не хотите ехать ночью, поезжайте утром, – попытался я решить новую проблему Похлебкина.
– А если меня снова схватят и будут пытать?
– Тогда вы умрете как герой, а ваша вдова будет получать пенсию, – пошутил я, но оказалось, что в середине девятнадцатого века черный юмор был еще не в чести, во всяком случае никто из присутствующих даже не улыбнулся.
– Нет, нет, господа, позвольте, я останусь с вами? ! – взмолился Похлебкин.
– Но, учтите, на нас могут напасть, – сказал я, делая остальным знак, чтобы не откровенничали при губернском секретаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41