Читал два часа. Выпил под это дело две бутылки пива.
Разница между их способами ведения войны и нашими настолько же глубока, как разница между трагическим происшествием и кошмарным сном.
Их армии располагали приблизительно равным вооружением. В обеих армиях была неупорядоченная, нечеткая структура командования. И вся война в конце концов сводилась к тому, что две огромные толпы плохо организованных людей, вооруженных примитивными огнестрельными ружьями и ножами, сходились и колошматили друг друга, пока одна толпа не убегала с поля боя.
Бестолковый главный герой, Генри, слишком глубоко увяз во всем этом, и потому не в состоянии увидеть эту простую истину. Однако он подробно и точно описывает все события.
Интересно, что этот бедный Генри подумал бы о наших способах ведения войны? Не знаю, существовало ли в его эпоху слово, наиболее подходящее к тому, что мы делаем – мы ведь буквально истребляем своих врагов. И еще мне интересно, какие же простые истины сокрыты от меня самого из-за того, что я так глубоко увяз в этой войне?
* * *
Джулиан не знал, что у автора «Награды за храбрость» было перед ним преимущество – автор вообще не участвовал в той войне, о которой писал. Трудно увидеть картину целиком, когда ты сам – ее часть.
Та давняя война была относительно прямой и честной, как в экономических, так и в идеологических вопросах. В отличие от войны Джулиана. Враги – нгуми – представляли собой непрочный союз нескольких десятков «повстанческих» сил, в этом году – сорока четырех. Во всех вражеских странах были законные правительства, которые активно сотрудничали с Альянсом – хотя ни для кого не секрет, что немногие из этих правительств были избраны большинством голосов своих граждан.
Отчасти это была экономическая война – война между «имущими», чье благосостояние обеспечивала нанофорная экономика, и «неимущими», которым не так повезло – они родились там, где наука не развита и нанофоров просто нет. В какой-то мере это была расовая война – черные, коричневые и желтые – против белых и некоторых других желтых. Джулиан в этом смысле выбивался из общего контекста, но он не испытывал особенно родственных чувств к Африке. Это было слишком давно и слишком далеко, и вообще – он не понимал этих сумасшедших африканцев.
И, конечно же, в значительной степени эта война была войной идеологий – защитники демократии против харизматических повстанческих лидеров, в большинстве своем диктаторов с тяжелой рукой. Или, другими словами – капиталисты, зарящиеся на чужие земли, против защитников интересов народа.
Но в этой войне не предвиделось эффектного, наглядного завершения, вроде Хиросимы или Аппоматтокса. Война сойдет на нет только в том случае, когда либо Альянс распадется – и противодействие повстанцам, лишившись единого командования, станет нерегулярным, либо повстанцев-нгуми повсюду прихлопнут так сильно, что они превратятся в группки преступных элементов местного значения, а не в более-менее организованные военные формирования, как сейчас.
Все это уходило корнями в глубины двадцатого столетия, а то и дальше. Многие повстанческие группировки продолжали политику своих предшественников, появившихся еще в те времена, когда первые белые люди, вооруженные пороховыми ружьями, на парусных кораблях пристали к берегам их земель. Альянс не признавал таких раскладок, считая их происками шовинистической пропаганды, но все же в этом была какая-то доля истины.
Ситуацию усложняло еще и то, что во многих странах повстанцы тесно сотрудничали с организованной преступностью – как это было во время нарковойн в начале столетия. Иногда там вообще не оставалось ничего, кроме преступности – организованной или неорганизованной, но повсеместной. В таких странах военные силы Альянса были единственными представителями законности, и зачастую местные относились к ним не очень благожелательно – при полном отсутствии законной, государственной торговли им приходилось выбирать между четко налаженным черным рынком, на котором можно было купить практически все, и скудной благотворительностью Альянса, который поставлял только самое необходимое, и то не всегда в достаточных количествах.
В Коста-Рике, где воевал Джулиан, ситуация была еще запутанней. Эта страна долго умудрялась оставаться в стороне от войн, сохраняя нейтралитет, который уберег ее от глобальных катаклизмов двадцатого столетия. Но из-за географического положения между Панамой – единственным оплотом Альянса в Центральной Америке – и Никарагуа, самым мощным гнездом нгуми в Западном полушарии, Коста-Рика в конце концом оказалась втянутой в войну. Поначалу все костариканские повстанцы говорили с сильным никарагуанским акцентом. Но потом у них появился свой харизматический лидер, совершилось политическое убийство – Альянс утверждал, что и то, и другое было подстроено нгуми, – и очень скоро джунгли Коста-Рики наполнились молодыми парнями и девушками, готовыми рисковать жизнью, чтобы защитить свою страну от «проклятых капиталистов» и их прихвостней. От могучих металлических чудовищ, которым нипочем любые пули, чудовищ, которые крадутся в ночных джунглях бесшумно, словно кошки, и могут за несколько минут уничтожить целый город.
Джулиан считал себя политическим реалистом. Он не обращал внимания на пропагандистские уловки своей стороны, но все равно понимал, что противник обречен. Джулиан считал, что всем этим харизматическим лидерам повстанцев разумнее было бы договориться с Альянсом, чем продолжать бесполезное сопротивление. Уничтожив Атланту ядерным взрывом, эти бестолковые повстанцы забили последний гвоздь в собственные гробы.
Если только, конечно, это действительно сделали нгуми. Ни одна из повстанческих группировок не признавала своей ответственности за эту акцию, а Нейроби утверждал, что не так уж трудно установить происхождение бомбы из ядерных запасов Альянса – и таким образом доказать, что Альянс принес в жертву жизни пяти миллионов американцев, чтобы оправдать войну на полное уничтожение.
Но Джулиан не очень доверял доказательствам, которые основываются на одних только предположениях и не предоставляют никаких конкретных улик. Он вполне мог допустить, что среди его собственных соратников могли найтись люди, безумные до такой степени, чтобы взорвать атомной бомбой один из своих городов.
Но такое никак не могло долго оставаться в тайне. В этом должно было участвовать не так уж мало людей.
Конечно, и с ними могли устроить что-нибудь такое. Люди, способные убить пять миллионов ни в чем не повинных мирных граждан, вполне могли устранить и дюжину своих сообщников, и пару сотен тех, кому случайно стало об этом известно.
Таким образом, ничего нельзя было убедительно доказать – и несколько месяцев после гибели Атланты множество людей думали именно так. Может быть, когда-нибудь все же всплывут реальные улики? Или, может быть, завтра взлетит на воздух еще один город, а потом – другой, в качестве акции возмездия?
Последнее время сильно поднялось в цене жилье в сельской местности. Люди, которые могли себе это позволить, толпами переезжали жить подальше от городов.
Первые дни после возвращения с дежурства у меня обычно бывало приподнятое настроение, я был бодр и деятелен. Радостные чувства, которые человек испытывает, возвратившись домой, как будто прибавляют энергии, и все время, пока я был не с Амелией, я наверстывал упущенное, занимаясь исключительно работой над проектом «Юпитер». Но очень многое зависит от того, в какой день заканчивается дежурство. Пятница – это вечер в клубе-ресторане «Ночной особый».
Этот ресторан расположен в районе Идальго, самой престижной части города. Он гораздо более дорогой, чем я обычно могу себе позволить, и слишком претенциозный – вся обстановка в нем выдержана в стиле романтичной эры калифорнийских гангстеров: умелая имитация грязи и копоти в зале, непристойные надписи на стенах – все это на безопасном удалении от белоснежных льняных скатертей, покрывающих столы. Насколько я себе представляю этих гангстеров, они мало чем отличались от нынешних грабителей с ножами – а скорее всего, были еще хуже, потому что в те времена не надо было особенно беспокоиться о смертном приговоре за применение оружия. Костюмы официантов состояли из кожаных курток, тщательно замусоленных трикотажных футболок, черных джинсов и высоких ботинок на шнуровке. Говорят, в этом ресторане подавали самые лучшие вина во всем Хьюстоне.
В компании, вот уже лет десять собиравшейся по пятницам в «Ночном особом», я был самым младшим и единственным, кто не все свое время отдавал науке. Меня называли «парнем Блейз». Не знаю, многие ли из них были в курсе, что я действительно, в буквальном смысле, ее парень. Я пришел сюда как ее друг и сотрудник, и вся компания, похоже, именно так меня и воспринимала.
Мое значение в компании несколько повысилось, когда я стал механиком. Им вдвойне было интересно это, поскольку один из старших членов клуба, Марти Ларрин, лично участвовал в разработке кибернетической цепи для прямого подключения человека к машине, благодаря которой и появились наши солдатики.
Марти отвечал за безопасность системы. После того, как имплантат вживлен в мозг, его уже невозможно исправить, если случится какая-нибудь неисправность на молекулярном уровне – это не под силу даже тем, кто делал или разрабатывал имплантат, как Марти. Вся внутренняя схема имплантата саморазрушается через долю секунды после того, как любая часть устройства получит даже самое незначительное повреждение. И потом, чтобы удалить неисправный имплантат и поставить новый, механику предстоит пройти очередную серию хирургических операций, с десятипроцентным риском того, что пациент умрет или его имплантат не будет действовать.
Марти было около шестидесяти, он брил наголо переднюю половину головы по моде прошлого поколения, а остальные волосы, совершенно седые, оставлял длинными – только вокруг имплантата было выбрито неширокое колечко. В целом он был довольно привлекательным мужчиной, с уверенными, начальственными манерами. И, судя по тому, как он держался с Амелией, у них наверняка в прошлом был роман. Я как-то спросил у Амелии, давно ли это было, – единственный раз, когда я спрашивал у нее о чем-нибудь подобном. Она задумалась ненадолго, потом сказала:
– Примерно тогда, когда ты заканчивал школу.
В разные недели по пятницам в «Ночной особый» собирались разные люди. Марти приходил почти всегда, так же, как его извечный противник Франклин Эшер, математик, занимавший какую-то важную должность в отделении философии. Их полушутливые перепалки начались еще в те времена, когда оба вместе учились в университете. Амелия знала Эшера примерно так же давно, как Марти.
Белда Мадьяр тоже появлялась почти всегда – весьма своеобразная дама, но, безусловно, входившая в самое избранное общество клуба. Она вечно сидела с отсутствующим, скучающим видом, понемногу отхлебывая из бокала вино, и слушала, о чем говорят. Раз или два за вечер Белда, не меняя выражения лица, вставляла какое-нибудь ироническое замечание. Она была здесь, наверное, самой старой – заслуженная девяностолетняя профессорша отделения искусств. Белда уверяла, что помнит еще Ричарда Никсона – она видела его однажды, когда была маленькой девочкой. Никсон был большим и страшным и подарил ей коробок спичек – сувенир из Белого дома, которую мамаша Белды тотчас же у нее отобрала.
Мне нравился Риза Пак, подающий большие надежды сорокалетний химик, единственный человек, кроме Амелии, с кем я поддерживал отношения и за пределами клуба. Мы время от времени встречались в бассейне или на теннисном корте. Он никогда не говорил со мной об Амелии, а я никогда не заговаривал о его молодом приятеле, который заезжал за ним на машине – всегда точно в назначенное время.
Риза тоже жил в университетском городке, и обычно он подвозил нас с Амелией до клуба. Но в эту пятницу он был в городе, и нам пришлось вызывать такси. Как и у большинства людей, у Амелии не было своей машины, а я даже никогда не сидел за рулем и водил машину только во время общей подготовки – но и тогда я подключался вместе с другим механиком, который умел водить. Можно было, конечно, доехать до Идальго на велосипедах – мы отправлялись туда, когда было еще светло. Но возвращаться на них по темноте домой было бы чистым самоубийством.
Тем более что к вечеру пошел дождь, а к тому времени, когда мы подъезжали к клубу, он превратился в настоящий ливень с грозой, почти ураган. Над клубом был навес, но из-за сильного ветра дождь лил почти горизонтально. Мы с Амелией успели насквозь промокнуть, пока добежали от машины до двери.
Риза и Белда уже были на месте, за нашим обычным столиком в «грязной» части зала. Мы уговорили их перебраться в клубную комнату, где горел камин – с искусственным пламенем, зато теплый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Разница между их способами ведения войны и нашими настолько же глубока, как разница между трагическим происшествием и кошмарным сном.
Их армии располагали приблизительно равным вооружением. В обеих армиях была неупорядоченная, нечеткая структура командования. И вся война в конце концов сводилась к тому, что две огромные толпы плохо организованных людей, вооруженных примитивными огнестрельными ружьями и ножами, сходились и колошматили друг друга, пока одна толпа не убегала с поля боя.
Бестолковый главный герой, Генри, слишком глубоко увяз во всем этом, и потому не в состоянии увидеть эту простую истину. Однако он подробно и точно описывает все события.
Интересно, что этот бедный Генри подумал бы о наших способах ведения войны? Не знаю, существовало ли в его эпоху слово, наиболее подходящее к тому, что мы делаем – мы ведь буквально истребляем своих врагов. И еще мне интересно, какие же простые истины сокрыты от меня самого из-за того, что я так глубоко увяз в этой войне?
* * *
Джулиан не знал, что у автора «Награды за храбрость» было перед ним преимущество – автор вообще не участвовал в той войне, о которой писал. Трудно увидеть картину целиком, когда ты сам – ее часть.
Та давняя война была относительно прямой и честной, как в экономических, так и в идеологических вопросах. В отличие от войны Джулиана. Враги – нгуми – представляли собой непрочный союз нескольких десятков «повстанческих» сил, в этом году – сорока четырех. Во всех вражеских странах были законные правительства, которые активно сотрудничали с Альянсом – хотя ни для кого не секрет, что немногие из этих правительств были избраны большинством голосов своих граждан.
Отчасти это была экономическая война – война между «имущими», чье благосостояние обеспечивала нанофорная экономика, и «неимущими», которым не так повезло – они родились там, где наука не развита и нанофоров просто нет. В какой-то мере это была расовая война – черные, коричневые и желтые – против белых и некоторых других желтых. Джулиан в этом смысле выбивался из общего контекста, но он не испытывал особенно родственных чувств к Африке. Это было слишком давно и слишком далеко, и вообще – он не понимал этих сумасшедших африканцев.
И, конечно же, в значительной степени эта война была войной идеологий – защитники демократии против харизматических повстанческих лидеров, в большинстве своем диктаторов с тяжелой рукой. Или, другими словами – капиталисты, зарящиеся на чужие земли, против защитников интересов народа.
Но в этой войне не предвиделось эффектного, наглядного завершения, вроде Хиросимы или Аппоматтокса. Война сойдет на нет только в том случае, когда либо Альянс распадется – и противодействие повстанцам, лишившись единого командования, станет нерегулярным, либо повстанцев-нгуми повсюду прихлопнут так сильно, что они превратятся в группки преступных элементов местного значения, а не в более-менее организованные военные формирования, как сейчас.
Все это уходило корнями в глубины двадцатого столетия, а то и дальше. Многие повстанческие группировки продолжали политику своих предшественников, появившихся еще в те времена, когда первые белые люди, вооруженные пороховыми ружьями, на парусных кораблях пристали к берегам их земель. Альянс не признавал таких раскладок, считая их происками шовинистической пропаганды, но все же в этом была какая-то доля истины.
Ситуацию усложняло еще и то, что во многих странах повстанцы тесно сотрудничали с организованной преступностью – как это было во время нарковойн в начале столетия. Иногда там вообще не оставалось ничего, кроме преступности – организованной или неорганизованной, но повсеместной. В таких странах военные силы Альянса были единственными представителями законности, и зачастую местные относились к ним не очень благожелательно – при полном отсутствии законной, государственной торговли им приходилось выбирать между четко налаженным черным рынком, на котором можно было купить практически все, и скудной благотворительностью Альянса, который поставлял только самое необходимое, и то не всегда в достаточных количествах.
В Коста-Рике, где воевал Джулиан, ситуация была еще запутанней. Эта страна долго умудрялась оставаться в стороне от войн, сохраняя нейтралитет, который уберег ее от глобальных катаклизмов двадцатого столетия. Но из-за географического положения между Панамой – единственным оплотом Альянса в Центральной Америке – и Никарагуа, самым мощным гнездом нгуми в Западном полушарии, Коста-Рика в конце концом оказалась втянутой в войну. Поначалу все костариканские повстанцы говорили с сильным никарагуанским акцентом. Но потом у них появился свой харизматический лидер, совершилось политическое убийство – Альянс утверждал, что и то, и другое было подстроено нгуми, – и очень скоро джунгли Коста-Рики наполнились молодыми парнями и девушками, готовыми рисковать жизнью, чтобы защитить свою страну от «проклятых капиталистов» и их прихвостней. От могучих металлических чудовищ, которым нипочем любые пули, чудовищ, которые крадутся в ночных джунглях бесшумно, словно кошки, и могут за несколько минут уничтожить целый город.
Джулиан считал себя политическим реалистом. Он не обращал внимания на пропагандистские уловки своей стороны, но все равно понимал, что противник обречен. Джулиан считал, что всем этим харизматическим лидерам повстанцев разумнее было бы договориться с Альянсом, чем продолжать бесполезное сопротивление. Уничтожив Атланту ядерным взрывом, эти бестолковые повстанцы забили последний гвоздь в собственные гробы.
Если только, конечно, это действительно сделали нгуми. Ни одна из повстанческих группировок не признавала своей ответственности за эту акцию, а Нейроби утверждал, что не так уж трудно установить происхождение бомбы из ядерных запасов Альянса – и таким образом доказать, что Альянс принес в жертву жизни пяти миллионов американцев, чтобы оправдать войну на полное уничтожение.
Но Джулиан не очень доверял доказательствам, которые основываются на одних только предположениях и не предоставляют никаких конкретных улик. Он вполне мог допустить, что среди его собственных соратников могли найтись люди, безумные до такой степени, чтобы взорвать атомной бомбой один из своих городов.
Но такое никак не могло долго оставаться в тайне. В этом должно было участвовать не так уж мало людей.
Конечно, и с ними могли устроить что-нибудь такое. Люди, способные убить пять миллионов ни в чем не повинных мирных граждан, вполне могли устранить и дюжину своих сообщников, и пару сотен тех, кому случайно стало об этом известно.
Таким образом, ничего нельзя было убедительно доказать – и несколько месяцев после гибели Атланты множество людей думали именно так. Может быть, когда-нибудь все же всплывут реальные улики? Или, может быть, завтра взлетит на воздух еще один город, а потом – другой, в качестве акции возмездия?
Последнее время сильно поднялось в цене жилье в сельской местности. Люди, которые могли себе это позволить, толпами переезжали жить подальше от городов.
Первые дни после возвращения с дежурства у меня обычно бывало приподнятое настроение, я был бодр и деятелен. Радостные чувства, которые человек испытывает, возвратившись домой, как будто прибавляют энергии, и все время, пока я был не с Амелией, я наверстывал упущенное, занимаясь исключительно работой над проектом «Юпитер». Но очень многое зависит от того, в какой день заканчивается дежурство. Пятница – это вечер в клубе-ресторане «Ночной особый».
Этот ресторан расположен в районе Идальго, самой престижной части города. Он гораздо более дорогой, чем я обычно могу себе позволить, и слишком претенциозный – вся обстановка в нем выдержана в стиле романтичной эры калифорнийских гангстеров: умелая имитация грязи и копоти в зале, непристойные надписи на стенах – все это на безопасном удалении от белоснежных льняных скатертей, покрывающих столы. Насколько я себе представляю этих гангстеров, они мало чем отличались от нынешних грабителей с ножами – а скорее всего, были еще хуже, потому что в те времена не надо было особенно беспокоиться о смертном приговоре за применение оружия. Костюмы официантов состояли из кожаных курток, тщательно замусоленных трикотажных футболок, черных джинсов и высоких ботинок на шнуровке. Говорят, в этом ресторане подавали самые лучшие вина во всем Хьюстоне.
В компании, вот уже лет десять собиравшейся по пятницам в «Ночном особом», я был самым младшим и единственным, кто не все свое время отдавал науке. Меня называли «парнем Блейз». Не знаю, многие ли из них были в курсе, что я действительно, в буквальном смысле, ее парень. Я пришел сюда как ее друг и сотрудник, и вся компания, похоже, именно так меня и воспринимала.
Мое значение в компании несколько повысилось, когда я стал механиком. Им вдвойне было интересно это, поскольку один из старших членов клуба, Марти Ларрин, лично участвовал в разработке кибернетической цепи для прямого подключения человека к машине, благодаря которой и появились наши солдатики.
Марти отвечал за безопасность системы. После того, как имплантат вживлен в мозг, его уже невозможно исправить, если случится какая-нибудь неисправность на молекулярном уровне – это не под силу даже тем, кто делал или разрабатывал имплантат, как Марти. Вся внутренняя схема имплантата саморазрушается через долю секунды после того, как любая часть устройства получит даже самое незначительное повреждение. И потом, чтобы удалить неисправный имплантат и поставить новый, механику предстоит пройти очередную серию хирургических операций, с десятипроцентным риском того, что пациент умрет или его имплантат не будет действовать.
Марти было около шестидесяти, он брил наголо переднюю половину головы по моде прошлого поколения, а остальные волосы, совершенно седые, оставлял длинными – только вокруг имплантата было выбрито неширокое колечко. В целом он был довольно привлекательным мужчиной, с уверенными, начальственными манерами. И, судя по тому, как он держался с Амелией, у них наверняка в прошлом был роман. Я как-то спросил у Амелии, давно ли это было, – единственный раз, когда я спрашивал у нее о чем-нибудь подобном. Она задумалась ненадолго, потом сказала:
– Примерно тогда, когда ты заканчивал школу.
В разные недели по пятницам в «Ночной особый» собирались разные люди. Марти приходил почти всегда, так же, как его извечный противник Франклин Эшер, математик, занимавший какую-то важную должность в отделении философии. Их полушутливые перепалки начались еще в те времена, когда оба вместе учились в университете. Амелия знала Эшера примерно так же давно, как Марти.
Белда Мадьяр тоже появлялась почти всегда – весьма своеобразная дама, но, безусловно, входившая в самое избранное общество клуба. Она вечно сидела с отсутствующим, скучающим видом, понемногу отхлебывая из бокала вино, и слушала, о чем говорят. Раз или два за вечер Белда, не меняя выражения лица, вставляла какое-нибудь ироническое замечание. Она была здесь, наверное, самой старой – заслуженная девяностолетняя профессорша отделения искусств. Белда уверяла, что помнит еще Ричарда Никсона – она видела его однажды, когда была маленькой девочкой. Никсон был большим и страшным и подарил ей коробок спичек – сувенир из Белого дома, которую мамаша Белды тотчас же у нее отобрала.
Мне нравился Риза Пак, подающий большие надежды сорокалетний химик, единственный человек, кроме Амелии, с кем я поддерживал отношения и за пределами клуба. Мы время от времени встречались в бассейне или на теннисном корте. Он никогда не говорил со мной об Амелии, а я никогда не заговаривал о его молодом приятеле, который заезжал за ним на машине – всегда точно в назначенное время.
Риза тоже жил в университетском городке, и обычно он подвозил нас с Амелией до клуба. Но в эту пятницу он был в городе, и нам пришлось вызывать такси. Как и у большинства людей, у Амелии не было своей машины, а я даже никогда не сидел за рулем и водил машину только во время общей подготовки – но и тогда я подключался вместе с другим механиком, который умел водить. Можно было, конечно, доехать до Идальго на велосипедах – мы отправлялись туда, когда было еще светло. Но возвращаться на них по темноте домой было бы чистым самоубийством.
Тем более что к вечеру пошел дождь, а к тому времени, когда мы подъезжали к клубу, он превратился в настоящий ливень с грозой, почти ураган. Над клубом был навес, но из-за сильного ветра дождь лил почти горизонтально. Мы с Амелией успели насквозь промокнуть, пока добежали от машины до двери.
Риза и Белда уже были на месте, за нашим обычным столиком в «грязной» части зала. Мы уговорили их перебраться в клубную комнату, где горел камин – с искусственным пламенем, зато теплый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60