Вероятно, ты меня и полюбишь, когда все будет сказано и сделано».
«Вполне возможно, – сказал я, – но любовь ведь бывает такой разной, согласись. Лично я пока не отказался от религии, а ты, как что-то мне подсказывает, живешь свободно».
«Католик, – сказала она. – Ну конечно. Другая вера была бы недостойна тебя и миссис Маккуин. Кажется, однажды вечером в Неаполе я видела тебя и всю твою компанию на мессе. Нет. Это было в катакомбах Сан-Дженнаро. Ваше семейство заказало частную экскурсию. Да, кажется, так оно и было». – Она взяла со стола киворий, наполнила его из бутылки и снова протянула мне.
«Ты видела нас в Неаполе? – Голова у меня начала кружиться. Я сделал еще глоток вина, полагая, что он избавит меня от неприятной дурноты. Иногда ведь так случается. На этот раз не случилось. – Вот здорово, – сказал я. – Потому что я мог бы поклясться, что тоже видел тебя в Неаполе».
«И где это было?» – спросила она.
«Ты мой враг?» – спросил я.
«Ни в малейшей степени, – ответила она. – Если бы я могла, я бы избавила тебя от старости и смерти, от боли и болезней, от льстивых призраков, от мучений, которые доставляет тебе твой дух, Гоблин. Я бы избавила тебя от жары и холода и от выжженной скуки полуденного солнца. Я бы подарила тебе спокойный свет луны, навсегда поселив в царстве Млечного Пути».
«Какие странные слова, – сказал я. – По-моему, в них нет никакого смысла. Я мог бы поклясться, что видел тебя в Неаполе, что видел тебя на моем балконе в отеле „Эксельсиор“, что ночью мне приснился присланный тобой кошмар. Разве это не сумасшествие? Ты ведь наверняка подтвердишь, что все так и было».
«Ночной кошмар? – тихо и ласково спросила она. – Ты называешь частицу моей души кошмаром? Впрочем, кому нужна частица чьей-то души? Тебе кажется, ты жаждешь обладать душой Моны Мэйфейр. Ты даже не представляешь, какой бы показалась тебе твоя Мона сейчас».
«Не играй ее именем», – сказал я, перепутанный последними словами. И вдруг, как мне показалось, все происходящее стало каким-то не таким. Мона, моя возлюбленная Мона. Не говори о Моне. И вино – это вовсе не вино. И дом стал каким-то невероятным. И сама Петрония казалась мне слишком крупной для женщины. И сам я был чересчур пьян, чтобы находиться там, где был.
«Когда я завершу с тобой все, что надо, ты не захочешь видеть никакую Мону Мэйфейр, – произнесла она, быстро, почти зло, хотя голос оставался ласковым. Она мурлыкала, как кошка. – И о моей душе ты больше ничего не узнаешь. Моя душа будет заперта, словно в ней повернули ключ, золоченый ключ. Между нами воцарится молчание, то самое молчание, которое тебе теперь хорошо известно».
«Мне пора убраться отсюда, – слабым голосом сказал я, понимая, что не способен даже подняться. Я попытался. Ноги не слушались. – Я должен дойти до лодки. Если в тебе осталась хоть крупица чести, ты мне поможешь».
«У меня ее вообще нет, так что оставайся на месте, – сказала Петрония. – Мы расстанемся скоро, но в мое время, не в твое, а потом можешь считать этот дом своим, я даже передам тебе мавзолей. Да, забирай все, рискни, и, возможно, ты даже станешь тосковать по этому темному живому болоту, как часто тосковала я. Мне кажется, я ждала тебя этих долгих три с половиной года, зная заранее, что как только мы увидимся, я сразу уступлю тебе все. Да, я тебя ждала. И почему теперь это нужно сделать, я не знаю...»
«Что? Что нужно сделать? О чем ты говоришь? – я взмолился. – Я тебя не понимаю».
«Зло прирастает с каждой минутой, – сказала она, – в конце концов, оно выстреливает, превращаясь в другое зло, и я разрешаюсь от бремени, чего не могла сделать при жизни».
«Я тебя не понимаю».
Она повернулась и посмотрела на меня сверху вниз, и тут на ее лице появилась совершенно необыкновенная улыбка.
«Почему у меня такое чувство, будто ты гигантская кошка? – неожиданно спросил я. – Даже твои прелестные глаза и то кошачьи, а я словно твоя несчастная жертва, выбранная случайно».
«Только не случайно, – сказала она, став серьезной. – Не случайно. Выбор сделан тщательно, с учетом обстоятельств, достоинств и одиночества. Ничего случайного. Ты обласкан любовью. Тебя давно ждут».
Я окончательно опьянел. Еще немного – и я бы отключился.
Фигура передо мною начала вспыхивать и гаснуть, словно кто-то баловался выключателем, желая довести меня до сумасшествия. Я попытался встать, но не смог. Отставив киворий на край стола, я отодвинул его правой рукой. Петрония вновь наполнила его вином. Больше не буду, подумал я, но тут она подняла киворий и поднесла к моим губам. Я попытался отказаться. Она наклонила его – пришлось пить, и вино стекало по шее на рубашку. Вино было превосходное, теперь оно казалось мне гораздо вкуснее, чем вначале. Я откинулся на спинку стула. Увидел, что киворий валяется на полу. Увидел красное вино на мраморе.
«Только не на прекрасном белом мраморе, – сказал я, – оно похоже на кровь, посмотри». – Я снова попытался подняться и не смог.
Петрония опустилась передо мной на колени.
«Во мне есть жестокость, – сказала она. – Во мне есть жестокость, и она не останется без ответа. Ничего другого от меня не жди. Ты получишь дары, которые я сама для тебя выберу, только такие, и я не порождаю хныкающих ублюдков, как это делают многие, питающиеся старичьем. Когда я тебя покину, ты будешь сильным и будешь владеть дарами, без которых тебе не обойтись».
Я не мог ей ответить. Губы больше не шевелились.
Внезапно я увидел за ее спиной Гоблина! Его очертания были смутны, но вовсе не иллюзорны, и Петрония выпрямилась в ярости, пытаясь сбросить его с себя, но он успел захватить ее шею локтем, совсем как когда-то она придушила меня. Петрония принялась топать, отпихивая его локтем. Гоблин растворился в воздухе, но тут же снова напал на нее, чем привел Петронию в бешенство.
И снова замигал свет. Я оставался парализованным. При одной яркой вспышке я разглядел, что она метнулась в другой конец комнаты. Там она забрала огромную накидку из норки и приблизилась ко мне. Гоблин снова попытался придушить ее, но Петрония оказалась сильнее. Отбросив в сторону Гоблина, она потянулась ко мне, одним движением худой руки подняла меня со стула, закутала в норку, словно давно привыкла это делать, а затем заключила в объятия.
«Попрощайся со своим любовником!» – злобно бросила она Гоблину.
Мы оказались в открытом пространстве. Гоблин цеплялся за нас. Я видел его лицо, его открытый рот, из которого вырывался вой. А потом он начал соскальзывать вниз, вниз, словно тонул.
Мы поднимались все выше, и вот уже облака оказались подо мною. Ветер дул мне в лицо, замораживая холодом, но это не имело значения, потому что вокруг сияли великолепные звезды.
Петрония прижала губы к моему уху, и, прежде чем сознание окончательно меня покинуло, я услышал ее голос:
«Обрати внимание на эти холодные маяки, ибо за всю свою долгую жизнь ты, вероятно, не найдешь более теплых друзей, чем они».
38
Я очнулся средь бела дня. Оказалось, что я лежу на мягкой кровати посреди террасы и вокруг меня везде цветы. Вдоль всей балюстрады стояла герань в горшках, а за ней бело-розовые олеандры, и мне вдруг показалось сквозь дурноту и туман, что вдалеке, справа, виднеется гора, по форме в точности как Везувий. Я поднялся, мучимый тошнотой и болью, кое-как доковылял до перил и посмотрел вниз: там вдалеке я увидел черепичные крыши города и убедился, что этим способом убежать не удастся.
Слева проходила извилистая дорога, по которой неслись машины, казавшиеся с такого расстояния крошечными жучками. Итальянское побережье, во всей своей изломанности и великолепии, а за дорогой тихо шумело море. Солнце, стоявшее высоко в небе, ослепляло и обжигало меня, и от него некуда было скрыться на этой террасе.
Что касается дома, то он оставался для меня закрытым. Я увидел лишь темно-зеленые запертые двери, не дававшие возможности сделать хоть какие-то предположения. Я снова повалился на кровать, и глаза мои против воли закрылись.
«Ты должен убежать отсюда. Должен каким-то образом спуститься со склона. Спрыгнуть вниз и удрать по крышам», – промелькнуло у меня в воспаленном мозгу. То, что это существо, Петрония, вознамерилось меня убить, я не сомневался.
На меня вновь накатила дурнота – жаркая, черная, полная отчаяния. Во мне все еще бродило зелье, которое я не мог побороть.
Прошло какое-то время, и я увидел на фоне голубого неба смутные очертания женщины, услышал, как она тихо и быстро что-то говорила по-итальянски, а потом почувствовал резкий укол в руку. Я разглядел, как она ловко управлялась со шприцем с иглой, и хотел запротестовать, но не смог. В следующий момент она уже брила мне лицо маленькой электробритвой, которая, как шумный зверек, бегала по верхней губе и подбородку.
Женщина разговаривала со своей подругой на итальянском, и, хотя я немного знал этот язык, удалось разобрать лишь, что она жалуется. Наконец она отошла в сторону, и я ее разглядел: молодая, черноволосая, с характерным разрезом глаз – типичная итальянка.
«Почему ты, хотелось бы мне знать? – обратилась она ко мне с сильным акцентом. – Почему не я после стольких лет? Я все служу ей и служу, а она приводит тут кого-то и велит мне подготовить его. Я всего лишь рабыня».
«Помоги мне выбраться отсюда, – попросил я, – и я сделаю тебя богатой».
Девушка расхохоталась.
«Ты даже не хочешь этого, а оно все равно тебе перепадает! – насмешливо сказала она. – И почему? Потому что у нее такая прихоть. – Она говорила без злобы, но упрямо. – Все делает только по прихоти. Приходит. Уходит. Живет то в одном палаццо, то в другом». – Девушка отложила шприц. Я услышал, как звякнул металл. Теперь в руке у нее оказались длинные ножницы, и она отрезала у меня локон волос.
«Что ты мне вколола? – спросил я. – Зачем побрила? Где Петрония?»
Она расхохоталась, ей вторила вторая молодая женщина, подошедшая ко мне с другой стороны. Эта тоже была стройная, модная итальянка с хорошеньким личиком, под стать той, что сейчас меня стригла. Она загородила собою солнце, так что ее тень падала на меня.
«Нам бы следовало тебя убить, – сказала эта новенькая, – чтобы ей ничего не досталось. А мы сказали бы, что ты умер».
Обе громко расхохотались своей шутке.
«Почему вы желаете мне зла?» – спросил я.
«Потому что вместо нас она выбрала тебя! – ответила та, что делала мне укол. Она разозлилась, но голоса не повысила. – Дазнаешь ли ты, сколько мы ждали? Она водит нас за нос с самого нашего детства. И вечно у нее находятся отговорки – разве что, когда разозлится, ей не нужны никакие отговорки и, Боже упаси, тогда попасться ей на глаза!» – Она принялась расчесывать мои волосы. – Ну, насколько я вижу, ты готов".
«Не бойся, – сказала вторая. Она возвышалась надо мной со сложенными на груди руками. Холодное выражение лица. Красивые губы скривились в презрительной усмешке. – Мы тебе не причиним зла. Она бы все равно узнала. И тогда уж точно поубивала бы нас».
«Вы говорите о Петронии?»
«Ты ничего не знаешь, – сказала та, что расчесывала мне волосы. – Она просто играет с тобой, а потом все равно убьет, как всех остальных».
Я чувствовал, как по жилам разливается лекарство, или мне это только казалось? Я мучился от жары, от дурных предчувствий, пребывая ни в забытьи, ни в сознании.
«Даже не пытайся подняться», – сказала женщина с расческой, но я попытался и оттолкнул ее от себя.
Она упала, пробормотав что-то по-итальянски. Кажется, она выругалась.
«Надеюсь, она будет тебя пытать!» – сказала итальянка.
Я лежал на спине и представлял, как подползу к балюстраде. Мне сразу следовало бы спрыгнуть вниз, пусть даже здесь и было высоко. Я глупо поступил, что не попытался этого сделать. Веки мои закрылись. До меня все еще доносились их голоса, вульгарный жестокий смех. Я возненавидел обеих.
«Послушайте, – сказал я. – Помогите мне добраться до перил, я сам перемахну через них. Позже скажете, что я спрыгнул. Скорее всего, я умру, и вы тогда порадуетесь, что освободились от меня, совсем, как... совсем как...» – Я не мог заставить язык повернуться. Я даже не был уверен, удалось ли мне произнести то, что, как мне казалось, произнес.
Я медленно терял сознание и уже не видел ничего вокруг.
Кровать начала куда-то перемещаться, и вначале я подумал, что это мне кажется из-за головокружения, но потом я услышал скрип колесиков. Наступила блаженная прохлада, с меня начали срывать одежду, а потом погрузили мое тело в теплую воду.
Какое блаженство, подумал я. Меня купали, смывая пот и жар, но я больше не слышал голосов молодых женщин.
«Послушай меня», – произнес чей-то голос прямо у меня над ухом.
Я попытался открыть глаза. В первую секунду увидел потолок, украшенный живописью – огромное синее небо с летающими по нему богами и богинями: Вакх на колеснице в окружении сатиров, несущих венки и побеги зеленого плюща, а за ними шествуют менады, вечные спутницы этого бога, в разорванных одеждах, со спутанными волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96