А еще была Жасмин, наша любимая чернокожая экономка, – ты уже ее видел. Так вот, она могла в мгновение ока сменить домашнее платье на шикарную черную юбку и блузку леопардовой расцветки, надеть туфли на высоченных каблуках-шпильках, которыми гордилась бы даже тетушка Куин, и повести экскурсантов из комнаты в комнату, в нужных местах добавляя от себя, что тоже видела призрак прапрадеда Уильяма в его спальне, справа от центра дома или в конце коридора, а также призрак прапрабабушки Камиллы, на цыпочках поднимавшийся на чердак.
Не знаю, хорошо ли ты рассмотрел сегодня Жасмин и обратил ли внимание, что под ее ярко-красным облегающим платьем скрывается фигура модели – тонкая, с хорошо развитыми плечами. Шкафы Жасмин набиты одеждой, подаренной ей тетушкой Куин с собственного плеча. Знаешь, из нашей чернокожей красавицы со светло-зелеными глазами получается превосходный экскурсовод, когда она с сияющим видом всерьез рассказывает истории о привидениях, вздыхает перед портретами или ведет притихших постояльцев на чердак.
Именно ей, Жасмин, пришла в голову блестящая идея включить в экскурсионный маршрут осмотр чердака – провести туристов наверх, дать им возможность ощутить, как по-особому пахнут нагретые деревянные балки, продемонстрировать чудесные пароходные кофры и сундуки, оставшиеся от старых времен, и даже открыть некоторые из них, доверху заполненные мехами и драгоценностями, похожими на реквизит для спектакля «Трамвай „Желание“». Стоит показать гостям плетеное кресло-качалку, в котором прапрадед Уильям провел свои последние дни на лужайке. На чердаке хранилось великолепное собрание старой плетеной мебели, с которой было связано множество историй. Но только до того времени, когда я почувствовал себя там полным хозяином.
Но позволь мне вернуться к главному повествованию.
Постояльцы, жившие здесь на полном пансионе, были не только моей единственной компанией, но и своего рода воспитателями. Все они оказывали на меня то или иное влияние. Эти по большей части дружелюбные и привлекательные люди (я вообще всегда вижу в окружающих только хорошее до тех пор, пока кто-нибудь не укажет мне, что я ошибаюсь) нередко приглашали меня в свои комнаты или просили посидеть с ними за большим столом во время завтрака и рассказать об Особняке, как мы не без претензии называли этот дом. Я обычно откликался на такую благожелательность, да и Гоблину тоже было интересно. Стоило мне заговорить с ним или о нем, а это случалось постоянно, как гости тут же заявляли, что Гоблин – самое интригующее существо на земле.
«Значит, у тебя есть маленький невидимый дружок!» – торжествующе восклицал кто-нибудь из них, словно неожиданно узнавал, что перед домом захоронено золото конфедератов.
«Расскажи нам о своем маленьком привидении», – просил другой.
Я выполнял просьбу и при этом ласково похлопывал или поглаживал Гоблина по спине, доставляя тому несказанное удовольствие. В такие дни он надолго становился осязаемым и лишь по необходимости, к моему великому сожалению, растворялся в воздухе и исчезал.
Даже если бы за создание таинственной атмосферы на ферме Блэквуд мне платили жалованье, я бы, наверное, не мог справиться с этим лучше, ибо действительно любил родной дом. Гости в свою очередь тоже вносили свою лепту: как я уже говорил, время от времени кто-нибудь из них заявлял, что видел то старика Манфреда, который, хмурясь, глядел на него из зеркала, то милую Вирджинию Ли, бродившую по комнатам в поисках своих осиротевших детей.
Я впитывал в себя все, что могли дать эти легенды и их бесчисленные вариации, учился у старших думать и чувствовать по-взрослому и с ранних лет начал считать себя таким же самостоятельным и независимым, каким был старый Манфред. Гоблин легко вписывался в мою жизнь.
Манфред Блэквуд появился в этих краях в тысяча восемьсот восемьдесят первом году вместе с молодой женой Вирджинией Ли. Он начинал как держатель салуна в окрестностях Нового Орлеана, потом решил сколотить состояние на торговле и перебраться в город, но не нашел там подходящего места, отвечавшего его представлениям о роскоши, и в конце концов переехал на просторы северного берега озера Поншатрен.
Здесь он нашел участок, состоящий из возвышенного клочка земли, где можно было возвести потрясающий особняк (с пристройками для слуг, конюшнями, террасами и лужайками), двух сотен акров дремучих болот, чтобы охотиться, и очаровательного заброшенного кладбища с каменной церквушкой, от которой остались одни стены, – в память о тех семьях, которые давным-давно вымерли или покинули эти места.
Манфред разослал своих архитекторов в лучшие дома натчезов, чтобы отыскать наиболее интересные детали для своего особняка, а за созданием изогнутой лестницы и фресок в стиле греческого ренессанса он наблюдал лично.
Все это делалось из любви к Вирджинии Ли. А ей так полюбилось кладбище, что она даже иногда ходила в пустую каменную церквушку помолиться.
Четыре дуба, что охраняют кладбище сейчас, уже в то время были довольно высокими, а близость старого кладбища к болоту с его уродливыми кипарисами и бесконечными гирляндами луизианского мха несомненно усиливала, да и усиливает до сих пор общую атмосферу меланхолии.
Но Вирджиния Ли не была сентиментальной викторианской девушкой. Образованная, любящая свое дело медсестра выхаживала Манфреда в больнице Нового Орлеана, куда он попал с жестоким приступом желтой лихорадки и, как многие ирландцы, едва не умер от этой болезни. Она с огромной неохотой оставила свою профессию, но Манфред, гораздо старше ее и опытнее, был очень настойчив и в конце концов окончательно покорил юное сердце.
Именно для Вирджинии Ли Манфред заказал свой портрет, который сейчас висит в гостиной. Манфреду было за сорок, когда он позировал художнику, но уже тогда он начал внешне походить на бульдога: обвисшие щеки, упрямо выпирающая нижняя челюсть и большие печальные голубые глаза. К этому времени, то есть приблизительно к тысяча восемьсот восемьдесят пятому году, его пышная шевелюра уже успела поседеть. Даже через сорок лет, когда тетушка Куин получила от него в подарок камею, а вскоре после этого он навсегда пропал на болоте, волосы Манфреда оставались по-юношески густыми.
На портрете он не выглядит порочным. Скажу больше, я всегда считал, что изображенный на картине человек начисто лишен тщеславия, если позволил повесить в собственном доме такой неприукрашенный портрет самого себя.
Как ты сам мог судить по портрету в столовой, Вирджиния Ли была, несомненно, красива: женщина-девочка со светлыми волосами и пронзительными голубыми глазами. Говорят, она была очень остроумна и находчива, ее речь отличалась мягкой иронией, и она безоглядно любила своих детей, Уильяма и Камиллу. Что касается Изабеллы и Филиппа, умерших в детстве от столбняка и инфлюэнцы, то она до конца своих дней не переставала их вспоминать.
Вирджинию Ли унесла скоротечная лихорадка, а еще бедняжка много лет страдала от малярии. Однако она мужественно боролась с болезнями, каждый день самостоятельно одевалась и спускалась вниз. Так было и в ту субботу, когда она умерла. В тот день она лежала на диване, вела интересную беседу, как обычно пребывая в веселом расположении духа и подшучивая над собой, а где-то около полудня сделала свой последний вдох.
Ее похоронили в том самом небесно-голубом платье, в котором она изображена на портрете. И если в нашем доме есть семейный святой, то это Вирджиния Ли. Признаюсь, иногда я и сам обращаюсь к ней с молитвой.
Говорят, что Манфред, вспыльчивый старик, оставшийся после смерти жены с двумя крошечными детьми на руках, совсем лишился разума. Он то ревел, как раненый зверь, то принимался бормотать себе под нос. Не в силах видеть ее могилу на маленьком кладбище – к тому же он, скорее всего, не имел права хоронить ее на территории собственных владений, – Манфред приобрел огромный склеп для всей семьи на новом кладбище в Метэри, в окрестностях Нового Орлеана. Там наших родственников хоронят и по сей день.
Я дважды видел этот мавзолей: когда умерла Милочка, а потом и Папашка. Полагаю, что останки малышей, Изабеллы и Филиппа, тоже перенесли в склеп, но, если честно, никогда об этом не спрашивал.
Надгробное сооружение на кладбище Метэри представляет собой небольшую часовенку из гранита и мрамора, с двумя пятифунтовыми, высеченными из гранита ангелами по обе стороны от бронзовых ворот и витражом на противоположной стене. Узкий проход разделяет склеп на две половины, в каждой из которых имеются по три гнезда для гробов.
Уверен, ты знаешь порядок погребения в таких мавзолеях: гробы помещают в гнезда, а когда те оказываются заполненными, но требуется место для очередного усопшего, самый старый гроб вскрывают, кости высыпают в подземную могилу, а сам гроб разбивают на куски и выбрасывают, освобождая таким образом почетное место над землей.
Я всегда думал, что, когда умру, меня тоже там похоронят, но теперь судьба не подарит мне роскошь завершить свой жизненный путь в семейной усыпальнице. Хотя... Кто знает? Возможно, в будущем, после того как я наберусь смелости покончить с таким существованием, мои бренные останки все-таки попадут в этот склеп.
Но вернемся к Безумцу Манфреду, как стали называть в округе моего несчастного предка. У него появилась привычка отправляться в одиночку на болото Сладкого Дьявола, беспрерывно бормоча при этом какие-то проклятия. Иногда он не возвращался по нескольку дней кряду.
Такие его отлучки всегда вызывали тревогу, ибо знали, что болото Сладкого Дьявола никогда не расчищали и в результате оно густо заросло лесом и стало почти непреодолимым для пироги. Ходили легенды, что там водятся медведи, пумы, рыси и даже еще какие-то неизвестные создания, которые жутко воют по ночам.
Манфреда неоднократно кусали змеи, но он после этого благополучно выживал, что только упрочивало его репутацию. Очевидцы утверждали, что он подстрелил какого-то бедолагу довольно далеко от дома, приволок раненого на ферму и, бросив его тело на берегу, разразился бранью и зловещими угрозами, обращенными к работникам; это, мол, должно послужить уроком любому, кто осмелится прийти на его болота или землю.
Вскоре стало известно, что в самом сердце болот есть остров и именно туда каждый раз отправляется Манфред. На острове он разбивает палатку и питается собственноручно подстреленной дичью.
Очень живо представляю, как этот тип зубами разрывал тушки птичек.
Манфред не делал секрета из своего убежища на острове, только вновь предупредил, чтобы никто никогда не смел даже приближаться к его «логову», как он его называл, и пригрозил, что откроет охоту на непрошеных гостей, похваляясь при этом, что пристрелил нескольких медведей.
Молва утверждала, что остров, как и сам Манфред, проклят, что свое богатство Безумец заработал за карточным столом, а то и еще более греховным способом, что собственное имя, Манфред, он заимствовал из пьесы лорда Байрона, дабы другие почитатели демона узнавали в нем своего, что он продал душу дьяволу задолго до того, как встретил скромную и милую Вирджинию Ли, и что она была его последним шансом на спасение.
Что касается малышей Уильяма и Камиллы, то их воспитали предки Жасмин – Ора Ли и Джером, темнокожие креолы очень достойного происхождения: их родители еще до Гражданской войны были свободными ремесленниками. Оба они до конца своих дней не избавились от французского акцента.
Для Оры Ли и Джерома Манфред построил бунгало в дальнем конце возвышенного участка – настоящий креольский двухэтажный дом с просторными комнатами и креслами-качалками на большой крытой террасе.
Их потомки не стремятся провести в этих местах всю жизнь – они уезжают учиться, приобретать разные профессии. Однако бунгало не пустует. Возле него имеется небольшой огород и разбит цветник. И в компанию к его обитателям против их воли никто не навязывается.
Когда я был ребенком, они, как и прежде, держали собственную корову и кур, ведь не всякий раз побежишь на рынок, если тебе что-то нужно.
Это очаровательный дом, в своем собственном тропическом стиле, в нем полно старинной мебели и разнообразных вещей, изготовленных мужчинами, а также женского рукоделия. Очень многое перекочевало туда из большого дома. Тетушка Куин славится любовью к обновлению обстановки в парадных комнатах, и тогда вся старая мебель выставляется за ненадобностью и передается Жасмин, словно у той не жилой дом, а склад. Бунгало Жасмин строилось для людей, тогда как Блэквуд-Мэнор создавался для «гигантов на земле». В предках Жасмин с обеих сторон текла африканская, испанская, французская и англосаксонская кровь. Смешение генов привело к тому, что ныне все семейство Жасмин пестрит разнообразными оттенками желтого, красного, коричневого и черного цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96