С того дня мы с Пэтси продолжали обмениваться объятиями и поцелуями. Такие проявления чувств всегда приветствовались на ферме Блэквуд, и теперь Пэтси тоже подключилась к нашей компании, во всяком случае, если дело касалось меня.
Годам эдак к шести я получил почти полную свободу и уже отлично знал, что нельзя играть слишком близко к болоту, которое подступало с запада и юго-запада.
Если бы не Гоблин, моим любимым местом стало бы старое кладбище, которое, как я уже говорил, когда-то обожала и моя прапрапрабабушка Вирджиния Ли.
Я уже упоминал, что это место всегда пользовалось особенным успехом у гостей, а больше всего им нравилась история о том, как Безумец Манфред, желая доставить удовольствие и успокоить душу Вирджинии Ли, восстановил все до единого надгробия. Рабочие также привели в порядок чугунную кладбищенскую ограду с причудливым узором и покрасили ее черной краской, да и каменный остов разрушенной церкви с остроконечной крышей каждый день очищали от листьев. В этой маленькой церквушке всегда громкое эхо. Я любил заходить туда, произносить «Гоблин!» и слушать, как это имя возвращается ко мне, а Гоблин тем временем складывался пополам от беззвучного смеха.
Корни четырех дубов, что растут по периметру, покорежили не только часть ограды, но и несколько прямоугольных плит на могилах, но что поделать с такими огромными деревьями? Ни один из моих родственников никогда не стал бы рубить деревья, а у этих четырех дубов и вовсе были даже свои имена.
Дуб Вирджинии Ли растет в дальнем конце кладбища, отделяя его от болота, рядом стоит Дуб Манфреда, а с той стороны, что обращена к дому, – Дуб Уильяма и Дуб Оры Ли. Все они невероятно огромные, раскидистые, с могучими, тяжелыми ветвями, клонящимися до самой земли.
Я любил играть там, пока Гоблин не начал свою кампанию.
Мне, должно быть, исполнилось лет семь, когда я впервые увидел на кладбище привидение. Отчетливо помню, как это произошло. Мы с Гоблином резвились, а издалека до нас доносились ритмичные удары – репетировала последняя группа Пэтси. Мы играли не на самом кладбище, а возле Дуба Оры Ли, который растет ближе всех к дому. Я как раз пытался взобраться на одну из его длинных ветвей.
Непонятно почему, но я вдруг повернул голову направо и увидел небольшую группу людей: двух женщин, мужчину и мальчика. Все они медленно плыли над заброшенными, тесно расположенными могилами. Я даже не испугался и, кажется, тогда подумал: «Вот, значит, какие они – привидения, о которых все говорят» – и продолжал молча, как завороженный, за ними наблюдать. Меня поразило, что все они выглядели полупрозрачными и висели над землей, словно сотканные из воздуха.
Тут их заметил и Гоблин. В первую секунду он не шелохнулся, а только смотрел на них, как и я, не отводя глаз, а потом словно обезумел и принялся дико жестикулировать, чтобы я спустился с дерева и ушел в дом. К этому времени я уже выучил язык его жестов, поэтому отлично понял, чего он от меня требует. Но уходить не собирался.
Я уставился на эту группку, дивясь их пустым, ничего не выражающим лицам, бесцветной плоти, простой одежде и тому, что все они смотрели на меня.
Спустившись с дерева, я подошел к чугунной ограде. Призрачное общество по-прежнему глазело на меня, и теперь, вспоминая, я понимаю, что их взгляд несколько изменился. Он стал напряженным и даже требовательным, хотя в то время я, конечно, не знал этих слов.
Постепенно фигуры начали растворяться в воздухе и вскоре, к моему величайшему разочарованию, совсем исчезли. Я слушал тишину, словно постиг какую-то величайшую тайну, всматривался в ряды могил, а затем перевел взгляд на могучие дубы, и у меня появилась совершенно четкая уверенность, что они все время за мной наблюдают, что они видели, как я переглядывался с привидениями, и что они обладают не только способностью все видеть и сознавать, но и собственным характером.
Тогда эти деревья породили в моей душе настоящий ужас, и, глянув вниз со своего холма на болото, где сгущалась тьма, я вдруг понял, что гигантские кипарисы тоже живут своей тайной жизнью, за всем следят, все видят и слышат, как видят и слышат только деревья.
У меня закружилась голова. К горлу подступил тошнотворный комок. Я увидел, как зашевелились ветви и оттуда очень медленно выплыли те же самые привидения, такие же бледные и жалкие, как прежде. Они пытливо вглядывались в мое лицо, но я упрямо оставался на месте, делая вид, что не понимаю безумной жестикуляции Гоблина, а потом вдруг попятился, споткнулся, чуть не упал и бросился бегом к дому.
Я направился, как всегда, прямиком в кухню, а Гоблин тем временем скакал вприпрыжку рядом.
Услышав мою историю, Милочка крайне встревожилась. К этому времени она уже очень располнела и, как я уже говорил, редко покидала свой пост в кухне. Так вот, выслушав мой сбивчивый рассказ, она обняла меня и решительно заявила, что никаких привидений на кладбище нет и что отныне мне вообще не следует туда ходить. Мне хоть и было мало лет, я сразу уловил противоречие, к тому же я был уверен в том, что видел, и никто не смог бы убедить меня в обратном.
Папашка занимался постояльцами в передней половине дома, и я не помню, чтобы он как-то отреагировал.
Но Большая Рамона, бабушка Жасмин, работавшая в кухне вместе с Милочкой, проявила большое любопытство, услышав о привидениях, и начала меня расспрашивать, что да как, какой рисунок был на платьях женщин и были ли мужчины в шляпах. Она, несомненно, верила в привидения и теперь принялась заново рассказывать знаменитую историю о том, как застала призрак моего прапрадеда Уильяма в гостиной, когда тот шарил по столу в стиле Людовика XV.
Но вернемся к видению на кладбище – к Потерянным Душам, как я начал их называть. Милочка здорово перепугалась и заявила, что пора отправить меня в детский сад, где я познакомлюсь с другими ребятишками и буду весело проводить время.
Вот так вышло, что однажды утром Папашка отвез меня на пикапе в частную школу в Руби-Ривер-Сити. Через два дня меня оттуда вышвырнули, объяснив это тем, что я чересчур много разговаривал с Гоблином, мямлил и бормотал, не произнося слова до конца, и не сумел найти общего языка с другими детьми. Кроме того, Гоблину там очень не понравилось. Он все время строил рожицы воспитательнице, а потом взял мою левую руку и переломал все цветные карандаши.
Я вернулся туда, где и хотел быть, – то шпионил за Пэтси, подслушивая, как она сочиняет песни, то помогал Папашке высаживать в ряд вдоль фасада дома красивые анютины глазки, то лакомился глазурью для кекса, оставленной остывать в миске, пока Милочка, Большая Рамона и Маленькая Ида пели «Пойди, пожалуйся тетушке Роди», или «Я работаю на железке», или какие-то другие давно забытые, к моему стыду, песни.
В том же году мне еще несколько раз доводилось видеть на кладбище Потерянные Души. Они не менялись. Медленно передвигались по воздуху, смотрели на меня во все глаза – и больше ничего. Видимо, они были как-то связаны друг с другом – плывущая по воздуху компания, от которой ни один дух не мог отделиться по собственной воле. Я даже не уверен, были ли они наделены индивидуальностью в том смысле, какой мы вкладываем в это слово. Но похоже, что все-таки наделены, если судить по тому, как они провожали меня взглядами.
К тому времени, когда тетушка Лоррейн Маккуин вернулась домой, меня успели исключить по крайней мере из четырех школ.
Я тогда впервые ее увидел, хотя, как тетушка с большим энтузиазмом сообщила в перерывах между теплыми объятиями и душистыми поцелуями, оставлявшими на коже следы от губной помады, она несколько раз приезжала в Блэквуд-Мэнор, пока я был младенцем. А еще она протянула мне огромную белую коробку с узорами и угостила вкуснейшими конфетами – «Вишней в шоколаде».
В тот далекий день я впервые переступил порог тетушкиной спальни, располагавшейся там же, где и сейчас.
Даже если посчитать постояльцев, побывавших в Блэквуд-Мэнор, тетушка Куин была самой красивой женщиной из всех, кого я когда-либо видел. Я все никак не мог отвести взгляда от ее туфелек на шпильках, с ремешками вокруг щиколоток. Теперь я назвал бы ее великолепной, а в то время просто с удовольствием вдыхал пряный аромат духов – они назывались «Табу» – и перебирал пальцами мягкие белые локоны.
По моим подсчетам, ей в то время было около семидесяти, но выглядела она моложе Папашки, собственного двоюродного внука, или Милочки, – а ведь они оба тогда едва разменяли пятый десяток.
Тетушка Куин в ту пору наряжалась исключительно в белые шелковые костюмы, сшитые на заказ, – это был ее любимый стиль в одежде. Помнится, я уронил ей на юбку шоколадную конфету, но она беспечно заметила, чтобы я не беспокоился, потому что у нее таких костюмов целая тысяча, а потом весело рассмеялась и заявила, что, как она когда-то и предсказывала, я наделен «блестящим умом».
Ее комната утопала в белом: белые шелка и кружева на балдахине над кроватью, белые прозрачные занавески с оборками на окнах, даже белые лисьи шкурки с настоящими звериными головами и хвостами, которые она набросила на стул. Она рассказала мне, что обожает белый цвет, и продемонстрировала свой маникюр – ногти были покрыты белым лаком, – а также камею на воротничке блузки: белую резьбу на бледно-розовом коралле. По ее словам, последние тридцать лет, с тех самых пор как умер ее муж, Джон Маккуин, ей просто необходимо, чтобы все вокруг было белым.
«Но, кажется, я начинаю уставать от этого цвета, – заявила она трагическим голосом. – Я очень любила твоего дядю, Джона Маккуина, а до него не любила ни одного мужчину. И больше никогда не выйду замуж. Но я готова к новой цветовой гамме. Уверена, твой дядюшка, Джон Маккуин, одобрил бы меня. Как ты думаешь, Тарквиний, стоит ли мне купить костюмы других цветов?»
Когда она произнесла эти слова, в моей юной жизни наступил решительный поворот. Раньше никто не задавал мне таких серьезных, по-настоящему взрослых вопросов. Да и вообще, она обращалась со мной как со взрослым. С той же секунды я полюбил ее с безграничной преданностью.
Не прошло недели, как она уже демонстрировала мне образчики цветного дамаста и атласа, спрашивая, какой из этих цветов, по моему мнению, самый милый и радостный. Пришлось признаться, что самым радостным мне кажется желтый, после чего я взял ее за руку и повел в кухню, чтобы показать висевшие там желтые занавески. Она тогда очень долго смеялась и в конце концов сказала, что желтый навевает ей мысли о масле.
Комнату она все-таки убрала в желтых тонах! Сплошные легкие летние ткани, такие же воздушные, как те белые, что использовались раньше, но в желтом цвете вся комната преобразилась, стала волшебной, и, откровенно признаюсь, она никогда больше не нравилась мне так, как после той первой перемены.
В течение многих лет тетушка не раз меняла цветовую гамму отделки, заказывала новые шторы, драпировки и обивку. Покупала она и новые наряды самых разных цветов. Но в тот первый день, во всем белом, она казалась мне поистине королевской особой, и я помню, как наслаждался ее красотой, изысканностью манер и речи.
Что касается камеи, она тут же все мне о ней рассказала: это было изображение мифической богини Гебы, подносящей чашу Зевсу, в то время как он, главный среди всех богов, принял облик орла и погрузил клюв в напиток.
А Гоблин все это время дулся, стоя в дверях и засунув руки в карманы комбинезончика. В конце концов я обернулся и позвал его в комнату, чтобы показать тетушке Куин. Полагаю, я старался как мог, описывая Гоблина, поскольку никто, кроме меня, насколько я знал, не мог его разглядеть. Но я мог бы поклясться, что она посмотрела именно туда, где стоял Гоблин, и у меня шевельнулось подозрение – просто легкое подозрение, не больше, – что она все-таки увидела его, по крайней мере, на секунду, когда прищурилась.
Потом тетушка Куин быстро перевела взгляд на меня и очень нежно поинтересовалась:
«Он доставляет тебе радость?»
Я снова опешил, как в тот раз, когда она задала свой первый «взрослый» вопрос, и, кажется, пробормотал что-то – мол, Гоблин всегда где-то рядом, если только не прячется, – по сути, так и не ответив напрямую.
А затем Гоблин потащил меня за рукав из комнаты.
«Веди себя хорошо, Гоблин!» – велел я точно так, как иногда говорила мне Милочка: «Веди себя хорошо, Квинн!»
И Гоблин, надув губы и состроив рожицу, исчез.
Я закатил рев. Тетушка Куин очень расстроилась и спросила, в чем дело. Я ответил, что теперь Гоблин очень долго не вернется. Он выждет, чтобы я поплакал подольше, и только тогда снова появится.
Тетушка надолго замолкла, обдумывая мои слова, а потом посоветовала не плакать.
«Знаешь, что я думаю, Квинн? – сказала она. – Я думаю, если ты успокоишься и притворишься, что Гоблин тебе не нужен, он сразу вернется».
Так я и поступил. Сначала помог ей и Большой Рамоне разобрать чемоданы, потом играл с камеями, которые тетушка разложила на своем любимом мраморном столике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96