У нее, видимо, было какое-то чутье на полицейских – так ловко она их избегала. В тот единственный раз, когда нас остановили, она наплела с три короба, будто мы, мчимся к какой-то роженице, и в результате избежала штрафа. Мало того, ей с трудом удалось отделаться от полицейского, который предложил сопровождать нас до самой больницы в городе.
Линелль была великолепна – иначе не скажешь. Она приехала сюда, на ферму Блэквуд, учить деревенского мальчишку, не умевшего даже писать, а через шесть лет оставила в Блэквуд-Мэнор всесторонне образованного молодого человека.
В шестнадцать лет я не только сдал все экзамены за среднюю школу, но и попал в верхние строчки по результатам вступительных экзаменов в колледж.
В наш последний с ней год Линелль также обучила меня вождению. Папашка полностью одобрил эту идею, и вскоре я уже колесил на грузовичке по нашим владениям и по заброшенным деревенским дорогам в округе. Линелль отвезла меня в город, где я получил права, а Папашка сказал, что грузовичок отныне мой.
Думаю, Линелль удалось бы сделать из меня и настоящего ценителя книг, если бы Гоблин так не ревновал к чтению, так не переживал, что он исключен из этой деятельности, так не стремился заставить меня вслух произносить для него каждое слово или, наоборот, слушать, как он их произносит в моей голове. Но умение с головой уходить в книги пришло ко мне со вторым великим учителем – Нэшем.
Тем временем Гоблин, видимо, черпал энергию не только у меня, но и у Линелль. Впрочем, в то время я бы выразился иначе. В общем, Гоблин день ото дня обретал все большую силу.
Вот один из примеров. Воскресенье. За окном дождь. Мне, наверное, лет двенадцать. Я работал за компьютером, а Гоблин обругал меня, и машина вырубилась. Я проверил все соединения, снова запустил программу, но тут вновь появился Гоблин, и история повторилась.
«Это ты сделал?» – спросил я, оглядываясь.
Он стоял возле дверей – мой абсолютный двойник, в джинсах и клетчатой красно-белой рубашке. Единственное отличие от меня: сложенные на груди руки и самодовольная ухмылка на лице. Он полностью завладел моим вниманием. Но я все-таки снова включил компьютер, а сам не сводил глаз с Гоблина. Тогда он показал на люстру, и она начала мигать.
«Ладно, это превосходно, – сказал я. (Это был его любимый комплимент, и я прибегал к нему уже много лет.) – Но не смей больше отключать электричество в этом доме. Скажи, если чего-то хочешь». Он изобразил жестами фразу: «Пойдем отсюда» – и показал на дождь за окном.
«Нет, для этого я уже слишком большой, – воспротивился я. – Иди лучше сюда, поработай со мной». Я принес ему стул, усадил рядом с собой и объяснил, что сочиняю письмо тетушке Куин, а потом прочитал написанное вслух, хотя в этом не было необходимости. Я благодарил тетушку за то, что в последнем письме она разрешила Линелль пользоваться ее спальней, если возникает необходимость переодеться, отдохнуть или переночевать.
Когда я завершил письмо и собирался выключить компьютер, Гоблин, как всегда, схватил меня за левую руку и напечатал без пробелов: «яГоблиниКвиннтожеГоблиниГоблинэтоКвиннимылюбимтетушкуКуин». Он остановился и начал, растворяться в воздухе, а потом закачалась люстра, и он исчез окончательно.
Осознав, что он истощил силы, выключая компьютер, я почувствовал себя в безопасности. Остаток дня и ночь принадлежали только мне.
Но тут меня начало терзать чувство одиночества, и, когда стало совсем темно, я отправился в гараж Пэтси, не переставая думать о фокусах Гоблина и о том, что теперь могу рассчитать его силы.
Она в этот вечер выступала в какой-то «пивной забегаловке» в Техасе. Я сел за ударные и, подыгрывая на губной гармонике, очень скоро добился ровного ритма, который мне особенно нравился. И тут Гоблин появился вновь. Очень бледный, полупрозрачный, он затанцевал словно марионетка на веревочках, но продержался не дольше нескольких секунд.
Ладно. Пришлось смириться с одиночеством. Зато я почувствовал, что теперь имею над ним определенную власть: если схитрить и заставить его чрезмерно растратить силы, он от слабости уже ни во что не сможет вмешаться, а это как раз мне на руку.
В другой раз, вскоре после этого происшествия, мы с Линелль кружились в вальсе под музыку Чайковского – по-настоящему «зажигали» в гостиной, когда все гости разошлись спать, – а Гоблин не придумал ничего лучше, кроме как садануть меня под дых. Я согнулся пополам, а он сразу растворился в воздухе, но не потому, что хотел, а потому что не мог оставаться дольше видимым, – растворился, как легкое облачко, пока я задыхался и плакал.
Линелль была поражена, но ни секунды не усомнилась в правдивости моего утверждения, что это натворил Гоблин. А потом мы сидели и доверительно беседовали как два взрослых человека, и она мне призналась, что несколько раз чувствовала, как Гоблин дергал ее за волосы. Первые пару раз она попыталась не обращать внимания, но уверена, что это его проказы.
«Рядом с тобой живет очень сильный призрак», – сказала она. И не успела Линелль произнести эти слова, как над нашими головами начала раскачиваться люстра Я тогда впервые увидел легкое движение бронзовых трубок и хрустальных плафонов и при всем желании не смог бы это отрицать. Линелль расхохоталась и вдруг испуганно охнула. Оказалось, она почувствовала щипок на правой руке. Она снова рассмеялась, а затем принялась успокаивать Гоблина, который по-прежнему оставался для меня невидимым, Линелль уверяла этого проказника, что любит его не меньше меня.
Тут я увидел Гоблина – четырнадцатилетнего, как ты понимаешь, ведь мне тогда тоже было четырнадцать: он стоял в дверях спальни и гордо на меня посматривал. Я сразу подметил, что лицо его стало более выразительным, чем раньше, в основном из-за новой для меня слегка презрительной гримасы. Гоблин очень быстро улетучился, подтвердив тем самым мою прежнюю догадку, что после физического воздействия на предметы у него не оставалось сил подолгу быть видимым. И все равно он становился сильнее, я в этом не сомневался.
Я тут же поклялся «убить» Гоблина за то, что он обидел Линелль, а когда она уехала в своей блестящей «мазде», я написал тетушке Куин, что Гоблин начал творить «немыслимое»: причинять боль другим людям, и рассказал ей о том, как он ударил меня в солнечное сплетение. Письмо я отослал экспресс-почтой, чтобы она получила его через два-три дня, хотя в то время тетушка находилась в Индии.
Разумеется, я ни словом не обмолвился ни Пэтси, ни Папашке с Милочкой, что Гоблин настолько окреп и что Линелль теперь не сомневается в его существовании. И чтобы отвлечь Гоблина, я все выходные читал ему вслух «Потерянные миры» – чудесную книгу по археологии, которую подарила мне тетушка Куин.
Получив мое письмо, тетушка сразу позвонила и сказала, что я должен управлять Гоблином, что мне следует найти способ остановить его проделки: пригрозить, что не стану смотреть на него, разговаривать с ним, и не отступать от сказанного.
«Ты хочешь сказать, тетушка Куин, что наконец поверила в него?» – спросил я.
«Квинн, я сейчас нахожусь на другом краю света, – прозвучало в ответ. – Я не могу спорить с тобой о том, что представляет собой Гоблин. Могу сказать только одно: ты должен его обуздать, и не важно, настоящий он или нет, самостоятельно ли он существует или является частью тебя самого».
Я согласился с ней, сказал, что знаю, как с ним справиться, и постараюсь узнать еще больше.
А пока мы договорились, что я буду держать ее в курсе событий.
После чего она принялась расхваливать логику изложения и стиль моего письма, написанного гораздо лучше, чем все предыдущие. Мои успехи она совершенно справедливо приписала заслугам Линелль.
Я выполнил указание тетушки Куин относительно Гоблина, Линелль меня тоже поддержала. Если Гоблин совершал что-то неподобающее, мы вдвоем отчитывали его, а затем отказывались с ним общаться, пока его слабые нападки не прекращались. Прием сработал.
Но Гоблину больше прежнего хотелось пользоваться письменным языком, и он перешел на новый уровень: стал набирать сообщения на компьютере.
Порою мне даже становилось страшновато, когда он, завладев моей левой рукой и не трогая правую, двигал ею по всей клавиатуре, стуча по клавишам в странном ритме. Линелль наблюдала за этим как завороженная, даже с легким трепетом и в конце концов сделала потрясающее открытие.
Суть открытия заключалась в том, что она могла тайно переговариваться со мной, печатая на компьютере то, что хотела сказать, только очень длинными словами. В первый раз она написала что-то вроде следующего: "Наш галантный и вездесущий doppelganger, по-видимому, не воспринимает пределов деятельности церебрального органа его дражайшего Тарквиния Блэквуда, дружеским расположением которого он часто злоупотребляет".
Судя по тому, как Гоблин сразу притих, Линелль оказалась абсолютно права. Гоблин, хотя вначале опережал меня в развитии, теперь не понимал подобных высказываний. Линелль продолжала печатать в том же духе: «Осознай, любимый Тарквиний, что твой doppelganger, который прежде впитывал все наравне с тобой, вероятно, уже достиг границ своего потенциала воспринимать сложную информацию, и это дает тебе в руки роскошную возможность освободиться от его требований и притязаний, когда в том возникнет необходимость».
Я подвинул к себе клавиатуру и под подозрительным взглядом Гоблина, который всем своим видом выражал любопытство, напечатал, что осознал все сказанное и что теперь мы можем использовать компьютер для сообщений двух видов.
Гоблин будет печатать простейшие послания с помощью моей руки, а мы с Линелль – обмениваться фразами, пользуясь недоступной Гоблину лексикой.
Примерно в это же время Линелль попыталась объяснить Пэтси весь механизм нашего общения, но встретила грубый отпор.
«Линелль, ты еще больше безумна, чем Квинн. Вас обоих следовало бы упрятать в психушку», – заявила та.
А когда Линелль попробовала обратиться с этим к Папашке и Милочке, то они, по-видимому, не поняли важность ее сообщения и недооценили тот факт, что Гоблин владеет не всеми знаниями, которыми обладаю я.
А дело было в том, что Гоблин не всегда мог читать мои мысли! Когда я теперь оглядываюсь назад, это открытие кажется потрясающим, хотя мне следовало бы сделать его давным-давно.
Что касается Папашки и Милочки, то они сразу смекнули, что Линелль поверила в Гоблина, в чем мы до сих пор им не признавались. Последовали предостережения, что, мол, не следует поощрять «эту мою особенность» и что, конечно, такой опытный учитель, как Линелль, должна с ними согласиться. Папашка повел себя круто, а Милочка принялась рыдать.
Мне пришлось довольно много времени провести в кухне с Милочкой, осушать ей слезы ее же фартуком и убеждать, что я не сумасшедший.
Эта сцена глубоко врезалась мне в память по одной причине: Милочка, которая всегда была воплощением доброты, тихо тогда сказала, что «с Пэтси все вышло нескладно» и она не хочет, чтобы то же самое случилось и со мной.
«Моя дочь могла бы появиться на балу шестнадцатилетних в Новом Орлеане, – сказала Милочка. – Она могла бы стать дебютанткой в обществе. Она могла бы проехать как фрейлина в королевском параде на Марди Гра. Я и Рути помогли бы ей в этом. Но она предпочла совсем другое».
«Со мной все в порядке, Милочка, – сказал я. – Пойми нас с Линелль правильно». Я все целовал и целовал ее, отирал ей слезы и снова целовал.
Я мог бы ей напомнить, что она сама в свое время отказалась от всех изысков Нового Орлеана ради очарования Блэквуд-Мэнор, что она всю свою жизнь провела в кухне, покидая ее только ради платных гостей. Но это было бы подло с моей стороны. Поэтому я все оставил как есть, лишь убедив ее, что Линелль научила меня всему, чему не могли научить прежние учителя.
Мы с Линелль отказались от идеи найти сочувствие или понимание у кого бы то ни было, кроме тетушки Куин. Линелль верила, когда я жаловался на то, как трудно иногда противостоять нападкам Гоблина.
Например, если мне хотелось подольше почитать, то по требованию Гоблина приходилось делать это вслух. Наверное, поэтому я и по сей день читаю очень медленно: так и не научился быстро пробегать текст глазами, а вынужден четко произносить каждое слово вслух или мысленно. А в те времена я еще и избегал тех слов, которые были мне непонятны.
Благодаря Линелль я познакомился с творчеством Шекспира. Она приносила мне фильмы, снятые по его пьесам, – мне особенно нравились экранизации актера и режиссера Кеннета Браны. Но когда она попыталась почитать со мной Чосера в оригинале на староанглийском, я нашел это чрезвычайно сложным и убедил ее отказаться от идеи.
В моем образовании есть пробелы, которые никто никогда не мог заставить меня заполнить. Но я не тревожусь по этому поводу. Мне вовсе не нужно разбираться в естественных науках, алгебре или геометрии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96