Теперь настало время поцелуев и объятий. Мы уютно устроились в подушках и глазели в окна на дубовые ветви, по которым скакали гибкие рыжие белочки.
«Хочу всегда быть рядом с тобой, – сказал я. – Ты знаешь, после того как мы расстались, со мной произошла одна ужасная вещь», – признался я и рассказал Моне все о незнакомце и его нападении на меня. Я рассказал ей, что он знал, как я собираюсь перестроить Хижину Отшельника, прочитав мои мысли. Рассказал, что уже распорядился насчет переделок и ремонта того дома, которым мы теперь с ним будем владеть пополам, хотя я по-прежнему был уверен, даже больше чем прежде, что видел, как он при свете луны избавлялся от трупов.
А потом, запинаясь на каждом слове, я с огромной неохотой передал Моне все его угрозы на ее счет.
Мона рассмеялась.
«Разве это тебя не пугает?» – удивился я.
«Конечно нет, – сказала она. – Я ведь тебе говорила, что я ведьма. Меня не волнует какой-то таинственный незнакомец. Если он явится сюда, чтобы навредить мне, я позову дядю Джулиена».
«Неужели дядя Джулиен приходит в любое время, когда ты захочешь?»
Мона погрустнела.
«Нет, – призналась она, – скорее, он приходит, когда сам захочет. А теперь расскажи все, что произошло между ним и тобой. Признаюсь, я подслушала, как ты рассказывал об этом Роуан и Майклу. Но сейчас ты должен рассказать мне. Опиши все подробно, как он был одет, как вел себя. Я должна знать. Я жутко ревную, когда дядя Джулиен показывается на глаза кому-то еще».
Я рассказал ей все, как было. Описал щегольской костюм Джулиена, его мягкие манеры. Упомянул о фарфоре с цветочным узором. Мона узнала сервиз – «Ройял Антуанетт». Она даже не была уверена, был ли этот сервиз в семье во времена Джулиена. По ее словам выходило, что Джулиен заимствовал образ сервиза из кладовки. Он был умный призрак. На Мону огромное впечатление произвело его утверждение, что ее ребенок жив. Это очень много для нее значило. Одной простой фразой я сделал ей драгоценный подарок.
«Разве призрак никогда не лжет?» – спросил я, невольно вспоминая свое общение с Ревеккой. Возможно, она никогда мне не лгала. Просто ввела меня в заблуждение, а это не одно и то же.
Я слез с кровати, подошел к окну и залюбовался дубовыми ветвями. Какой прекрасный вид. Ни за что не догадаешься, что находишься в центре города – что побережье располагалось в каких-то восьми кварталах налево, а Сент-Чарльз-авеню с легендарными трамваями проходило всего в трех кварталах направо.
«Знаешь, о чем думаю?» – спросил я.
«О чем же?» – спросила она, садясь. Она подтянула колени и обхватила их руками, утонувшими в просторных кружевных рукавах. Ее волосы разметались по плечам... Я никогда не забуду этой картины.
«Мне кажется, я в тебе нуждаюсь гораздо больше, чем ты во мне», – признался я.
«Это неправда, Квинн, – сказала Мона. – Я люблю тебя. Ты первый, в кого я влюбилась. Это больно, но в то же время это чудесно. И это происходит со мной наяву. Ты мне нужен, потому что ты не такой, как другие, ты полон жизни, а еще ты не один из нас».
Она говорила очень серьезно.
«Как раз это не так, – запротестовал я. – Ты ведь помнишь, что рассказал Джулиен. Он занял место моего прапрадеда Уильяма, я ведь тебе говорил».
«Но тебя не воспитывали как Мэйфейра, – возразила Мона. – У тебя за плечами традиции собственной семьи, ты тоже носишь громкое имя и живешь в особняке, о котором ходят собственные легенды! А кроме того, какое это имеет значение? Ты мне нужен, я тебя люблю – вот что главное».
«Мона, а это правда, что рассказала доктор Роуан... будто каждый раз, как?..»
«Да, правда. Никто не знает почему, но у меня все время происходит овуляция, я постоянно залетаю и теряю зародышей, и каждый раз это лишает меня последних сил. Из костей уходит кальций. Единственный способ решить проблему – удалить матку, но в таком случае у меня никогда не будет детей, и врачи пока надеются, что смогут справиться, не идя на эти крайние меры».
Я испугался за нее. Пришел в ужас, что невольно причинил ей боль своими расспросами.
«Если речь идет о твоей жизни, Мона, согласись на операцию, – сказал я, – нельзя же рисковать собственной жизнью».
«Знаю, Квинн, я все время об этом думаю, – сказала она. – И другие тоже. Наступит момент, и они скажут, что пора это сделать. Возможно, это случится очень скоро. Подумай об этом, Квинн, нужна ли хозяину Блэквуд-Мэнор новобрачная, у которой никогда не будет детей?»
«Я люблю тебя, Мона. Мне не нужны дети. Вообще-то я знаю одного ребенка, которого мы могли бы взять».
«Только и всего? Так просто?» – рассмеялась она.
Я рассказал ей о Папашке, о Терри Сью и Томми. Рассказал о смышленом маленьком Томми, который сидел на бревне, листая книгу по искусству, а на его личике красовался здоровый синяк.
«Надо же! – изумилась Мона. – Совсем как в сказке про Золушку! Ты мог бы изменить всю его жизнь!»
«Я так и сделаю, во что бы то ни стало. Так что больше не думай обо мне, если решишься на операцию. Я ничуть не сомневаюсь, что Терри Сью пойдет на сделку, если речь зайдет об опекунстве над Томми. Я собираюсь помочь Терри Сью со всем ее выводком, это решено. Но вот об одном я должен тебя спросить, и попытайся разумно отнестись к этому».
«Ты говоришь совсем как хозяин дома, – заметила Мона. – Так и быть, постараюсь».
«Нет, я серьезно, Мона».
Она начала хохотать.
«Ладно, слушай, – сказал я, так как она все никак не могла остановиться. – Если дядя Джулиен может защитить тебя от таинственного незнакомца, если он способен проявлять такое благодушие, тогда как же получилось, что он до сих пор не сообщил тебе, что твой ребенок жив?»
Она не знала, что ответить. Мой вопрос очень ее огорчил, я это видел. Или, вернее, сама эта идея ее огорчила. Она печально притихла.
Я присел на кровать рядом с ней и поцеловал ее, но все равно не сумел приободрить.
«А Роуан и Майкл знают, где сейчас твой ребенок?» – спросил я.
«Думаю, что нет, – ответила она. – Иногда мне кажется, что они могли бы все узнать – Мэйфейровский медицинский центр имеет связи со всем миром – но нет, у них ничего не выходит... Мне нестерпима эта мысль. Мне нестерпимо, что они держат меня в неведении. Давай лучше поговорим о другом, Квинн. Роуан часто ведет себя как холодный расчетливый ученый, но у нее не душа, а чистое золото. Давай просто поговорим о нас с тобой».
Я обнял Мону. Чистое золото. И сразу кое-что вспомнил. Чистое золото. Я вспомнил об утверждении таинственного незнакомца, что мавзолей сделан из чистого золота.
«Ты никак не можешь убежать со мной в Европу, – сказал я. – Тебе ведь нужно лечиться у доктора Роуан?»
Мона со вздохом кивнула.
«Я размечталась, когда согласилась с тобой бежать. Меня лечат гормонами и дают всевозможные добавки – сама не знаю какие. Я всю неделю мотаюсь в больницу – туда и обратно. Там провожу два-три часа. Но мне кажется, толку от этого мало. Мне действительно хотелось улететь. Я плохо поступила, что позволила тебе мечтать со мной, позволила поверить хотя бы ненадолго, что все возможно».
«Мне все равно, – сказал я. – Я вовсе не обязан никуда ехать. Я решил остаться. Нечего мне уезжать, раз мы можем видеть друг друга. Я думаю, нам теперь доверяют. Мне кажется, они знают, что я ни за что не причиню тебе вред, и ты тоже это знаешь».
В дверь постучали.
Время ужина. Меня любезно пригласили присоединиться к трапезе внизу. Они даже слышать не захотели, когда я попробовал отказаться, так что я быстро переговорил по телефону с Жасмин и спустился в столовую, где увидел Мону, переодевшуюся к ужину: на ней была другая белая блузка, не менее великолепная, с пышными рукавами, и юбка-шортики с ярким тропическим рисунком, и выглядела она гораздо сексуальнее в этом наряде, чем просто в трусиках, когда мы с ней встретились на лестнице. Майкл и Роуан были одеты несколько официально.
В полосатом костюме-тройке Майкл выглядел как настоящий джентльмен, а на Роуан было прелестное, очень простое синее платье с тройной ниткой жемчуга.
Я не сразу разглядел, что Мона приколола на блузку камею тетушки Куин, – и это смотрелось очень красиво.
К моему немалому удивлению, на ужин явился Стирлинг Оливер из Таламаски. В этот теплый весенний день он был одет по погоде: в белый костюм-тройку и галстук лимонного цвета. Почему-то мне запомнился этот галстук. Не знаю, по какой причине. Я всегда запоминаю мужские галстуки. Коротко стриженные седые волосы он зачесал назад, открыв виски, и производил впечатление обладающего отличным здоровьем человека на седьмом десятке.
Все они выглядели импозантно, держались оживленно, и дом никоим образом не давил на своих обитателей, не лишал их непринужденного очарования.
Я обрадовался, снова увидев Стирлинга, но во мне почему-то жила уверенность, что тетушка Куин встревожилась бы, узнав об этой встрече. А так в данной ситуации у меня не было особенного выбора, я не испытывал особых угрызений совести.
«А я видел перед домом вашего приятеля, Гоблина, – тихонько сообщил Стирлинг, пожимая мне руку. – Он дал понять, что вы пожелали остаться один».
«Вы серьезно? – изумился я. – Вы действительно видели его, разговаривали с ним?»
«Да, он стоял у ворот. Он был очень хорошо виден, но вы должны понимать, что у меня, в отличие от обыкновенных смертных, довольно сильно развито восприятие подобных вещей. Мир мне кажется перенаселенным местом».
«Он был зол? Обижен?» – поинтересовался я.
«Ни то ни другое, – ответил Стирлинг. – Я бы сказал, он обрадовался, что я его увидел».
Тут в наш разговор вмешалась Мона, взяв нас обоих под руки:
«А что, если я приглашу его сюда? Мы посадим его со всеми за стол».
«Нет, только не сегодня, – сказал я. – Хочу побыть эгоистом. Ему и без того уделяют много внимания, а сейчас мой час».
Ужин прошел гладко, мы много говорили о том, следует ли мне ехать в Европу. Майкл придерживался того мнения, что в жизни каждого человека наступает момент, когда он должен побывать в Европе, но чаще всего получается, что люди едут туда или слишком рано, или слишком поздно. Я горячо согласился с ним, а потом настолько осмелел, что спросил, можно ли Моне поехать с нами, если тетушка Куин согласится взять с нами еще одну женщину, компаньонку для Моны, чтобы соблюсти все приличия. Я прибегал к эвфемизмам, как, мне казалось, того требовала величественность обстановки, но все же дал ясно понять, что никогда бы не стал рисковать здоровьем Моны или ее благополучием в угоду низменной похоти.
Надеюсь, мне хотя бы вполовину удалось произвести впечатление сильного человека. Но на все мои предложения согласилась только одна Мона. Доктор Роуан по-деловому заявила, что Мона ни при каких обстоятельствах не должна уезжать далеко от Мэйфейровского центра и что если бы поездка и могла состояться, то Мону в Европу повезла бы она с Майклом.
А потом Мона добавила, что ее «недомогание» дало о себе знать именно во время поездки в Европу. По этой причине путешествие пришлось прервать, она вернулась домой, чтобы пройти интенсивное обследование в медицинском центре, к которому добавились инъекции гормонов, питательных веществ и других лекарств.
За весь вечер никто ни разу не упомянул таинственного ребенка Моны. А я ни словом не обмолвился о таинственном незнакомце. Но я серьезно намеревался рассказать о нем Майклу Карри перед тем, как придет время прощаться.
Вечер становился поздним, а я все надеялся, что час прощания не наступит.
После ужина мы прошли в просторную гостиную, и там я выпил больше бренди, чем следовало. Но я исправил положение, позвонив Клему и велев ему приехать за мной на лимузине тетушки Куин и захватить с собой Аллена, чтобы тот прикатил домой мой «мерседес», – все получилось славно, так как тетушка Куин в этот вечер «развлекалась» в своей комнате.
Интерес, который проявляли ко мне Майкл и Роуан, не угасал, а если и угасал, то я, как дурак, этого не заметил. Стирлинг Оливер тоже проявлял приветливость и любознательность. Мы поговорили о призраках, и я рассказал им всю историю Ревекки, снова прибегнув для приличия к эвфемизмам, как того требовала величественная гостиная. В своем полупьяном состоянии я гордился, что Мона радуется всему происходящему.
Глаза ее блестели, и она ни разу меня не перебила, что при ее уме показалось мне удивительным. Если ей все-таки случалось заговорить, то с единственной целью – помочь мне до конца раскрыться перед Роуан, Майклом и Стирлингом, а им – передо мной. Из этих троих Майкл оказался самым разговорчивым и смешливым: он от души хохотал над самим собой. У Стирлинга тоже обнаружилось большое чувство юмора, но Роуан держалась скромно, а ее голос с хрипотцой был гораздо теплее и приятнее, чем тонкое лицо.
У нее были пронзительные серые глаза красавицы, а глядя на ее длинные тонкие пальцы, сразу можно было поверить, что она нейрохирург. Майкл был постарше жены и отличался некой грубоватостью – он ведь сам много сделал для «этого дома», где вбил не один гвоздь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96