А здесь, сегодня, у этих древних камней, это его родовой ТУННЕЛЬ - храм,
где впервые был провозглашен его культ.
По моему телу разлился смертельный холод, но при этом я исходил
потом.
- Ты хочешь, сказать - это была такая же церемония? В кипящей воде?
Что они собирались принести в жертву...
- Трижды идиот! - разъярился старик. - Кретин, ты можешь послушать
хоть слово из того, что я говорю? Это была не такая же церемония! Это была
именно ЭТА церемония! Здесь! Сегодня вечером, дитя несчастья! Ритуал
жертвоприношения - и еще кое-что! И все твои дурацкие труды служили только
на то, чтобы привести нас к нему! Не только ее ты стремился вытащить -
всех нас! Чтобы мы разделили ее судьбу!
Он говорил достаточно громко, чтобы услышала Клэр. Я в тревоге поднял
голову и встретился с ней глазами, широко раскрытыми, полными дикого
страха - и все же искавшими, я видел это, какие-то слова:
- Ты пытался! - задохнулась она. - Ты пытался... вот что самое
важное...
Но остальные молчали, даже Джип, и Стриж холодно засмеялся.
- Ты слишком низкого мнения о себе, чтобы говорить такое, дитя! Но
жизнь этого маленького ростка или этой пустой скорлупы, которая называет
себя мужчиной, - что они по сравнению с моей жизнью? Начать с того, что я
прожил так долго в этих мирах не для того, чтобы меня выгнали отсюда из-за
такой безнадежной затеи и заставили на ощупь искать путь назад!
- Тогда сделай что-нибудь! - рявкнул Джип. - Или иди захлебнись
собственным змеиным языком, старый тупица...
- Стой! - сказал Ле Стриж очень резко, и огонь заиграл на его
залоснившемся пальто, когда он нагнулся вперед, прислушиваясь. Только вот
слушал ли он вообще? Казалось, он был сосредоточен на каком-то чувстве, но
на таком, которого у меня не было. А потом он рассмеялся - очень холодно:
- Сделать? Что я могу сделать, закованный в холодное железо? Никакая сила
во мне его не пробьет. Найди мне силу извне, и теперь же... Но все равно,
даже если бы это можно было сделать, уже слишком поздно. Что-то идет сюда,
приближается что-то другое... - Неожиданно на его высоком лбу выступил
пот, и он тихо вскрикнул: - Здесь зло! Сила - зло древнее и сильное. Не
такая, как у меня...
Он круто развернулся ко мне, широко раскрыв глаза и тяжело дыша,
развернулся так резко, что чуть не опрокинул Молл.
- Ты! Ты, что моришь голодом собственную душу и блуждаешь между злом
и добром, не попробовав ни того, ни другого - ты, поклоняющийся пустоте и
дешевым безделушкам! Это дело твоих рук, ты навлек это на нас! Оно
подходит ближе... ближе...

10
Я отвернул голову от брызжущей слюной ярости старика, похожего на
кобру, разбрызгивавшую яд. Я мог бы, наверное, чувствовать стыд или гнев;
на самом деле я не чувствовал почти ничего. Некоторую нервозность, легкую
тошноту, неуверенность - но под всем этим было полное отсутствие чувств,
отупение. Это было похоже на взгляд из окна в глубокую черную яму. И,
может быть, сознание провала; я не знал. Я к этому не привык.
Но ядовитый голос старика неожиданно перешел в шепот, а потом смолк
совсем. Барабаны тоже зазвучали приглушенной дробью, гомон толпы
превратился в испуганный шепот, а звуки стали тихой тревожной погребальной
песнью. Казалось, даже пламя склонилось и задрожало, хотя влажный воздух
оставался по-прежнему неподвижным и прохладным. Затем толпа вдруг
расступилась, мужчины и женщины поспешно рассыпались в стороны, расчищая
путь к пламени и камням. С минуту все было неподвижно. Потом что-то
двинулось через пламя. На голую землю по направлению к нам легла тень. То,
что ее отбрасывало, было всего лишь какой-то фигурой, темным силуэтом,
похожим на мужчину, закутанного в одеяние с капюшоном, почти как
средневековый монах или прокаженный. Он направился к нам, скользя вдоль
собственной тени, черный и непроницаемый, сам всего лишь как тень, только
более темная. Он мягко остановился в нескольких футах впереди нас - передо
мной. А потом одним быстрым движением поклонился.
Поклонился в пояс, с грацией танцора, склонился почти до земли. В
течение одного хорошо рассчитанного мгновения он стоял в этой позе,
опираясь на длинную тонкую черную трость, затем неторопливо выпрямился и
отбросил закрывавший его лицо капюшон. Яркие темные глаза впились в мои, и
я ощутил этот взгляд почти физически - это был такой острый шок, что я не
сразу осознал, что вокруг глаз было лицо. Не говоря уже о том, что это
лицо я видел раньше.
Это была не физиономия Волка или местного жителя. Лицо европейца, но
смуглое от природы, сильно загорелое с неприятной и какой-то нездоровой
желтизной, ничего похожего на златокожих караибов. Высокий лоб был сильно
нахмурен, но лицо было гладким, если не считать двух глубоких складок,
обрамлявших тонкий крючковатый нос и обрисовывающих черные усики, похожие
на клыки, над тонкими темными губами и выдающимся твердым подбородком.
Черные волосы, лишь чуть-чуть тронутые сединой, струились с нахмуренного
лба и изящно ложились вокруг шеи. Еще более черными были глаза, которые он
прикрывал, странно пустые, несмотря на их блеск, словно за яркими линзами
проглядывала какая-то необъятная пропасть; и белки были желтыми и
нездоровыми. В общем и целом, странное, поразительное лицо, теперь я это
ясно видел. Гордое, почти как у короля, и все же слишком отмеченное
озабоченностью, хитростью и злобой, чтобы казаться монаршим. Лицо
государственного мужа, политика - Талейрана, но не Наполеона. И с намеком
на болезненность, которой я не заметил на той новоорлеанской улице, когда
он уводил меня, сбивая с пути, или за рулем той машины, которой, похоже,
кроме меня, никто не заметил. Или на картах Катьки...
Стало быть, не король - валет.
С минуту он, казалось, колебался. Затем длинные пальцы дрогнули в
изящном приветственном жесте, в свете костра сверкнули драгоценности, и он
заговорил:
- Уважаемые сеньоры и сеньориты! - Он говорил негромко, уважительно и
обращался в основном ко мне. - Покорнейше прошу простить мне то, что я
вынужден принимать вас в такой манере, без оглашения гостей и надлежащей
церемонии знакомства. Так уж сложились у нас обстоятельства в этот час. -
Где-нибудь веке в восемнадцатом, должно быть, по поводу его безупречного
английского языка всегда поднимали большой шум. Однако мне трудно было его
понимать, к тому же он шепелявил. - Могу ли я в таком случае взять на себя
смелость представиться самому? Имею честь быть доном Педро Арготе
Луис-Марией де Гомесом и Сальдиваром, Идальго королевского сана...
Впрочем, простое перечисление титулов, несомненно, утомит людей вашего
звания. Позвольте к этому не слишком точному соблюдению предписанных
ритуалов присовокупить мое искреннее приветствие.
Все промолчали. Казалось, валет ждал.
- Мы знаем, кто вы, - прорычал я. - Мы все это знаем, если вы тот,
кто стоит за всем этим. Это вы?
- В определенном смысле, сеньор, вы вынуждаете меня признать, что это
я. - Он снова отвесил поклон, но не такой глубокий. Накидка раскрылась, и
под ней оказался костюм, похожий на одеяние Пирса, только в десять раз
более пышный - волна оборок у горла, длинный жилет, расшитый чем-то,
похожим на жемчуг и прочие драгоценные камни, короткие блестящие сатиновые
штаны и раззолоченные туфли. Это был костюм типа того, какой можно увидеть
в музее Прадо, покрывающийся пылью на портретах давно забытых грандов. - В
другом смысле, однако, тот, кто "стоит за этим", как вы забавно изволили
выразиться, - это вы, сеньор Эстебан.
- Я?!
Он широко распростер руки:
- Ну, разумеется. Поскольку именно вас, сеньор, мы и искали. Все эти
великие усилия были затрачены с единственной целью привлечь вас на этот
остров, либо в какое-нибудь более малое место в пределах нашей
досягаемости. Но остров был лучше всего.
- Я знал это! - взорвался Джип. - Я знал это, черт побери! Я был
прав, что прогнал тебя тогда! Мне ни за что нельзя было позволять тебе
вернуться...
Вежливо поднялась рука, и Джип тут же замолчал.
- Ах, сеньор штурман, я должен просить у вас прощения за то, что, к
несчастью, ввел вас в заблуждение. В наших первоначальных планах сеньор
Эстебан не играл роли; да и как это было возможно, если мы даже не знали о
его существовании? И лишь когда он начал - простите мне это выражение -
вмешиваться, и более того, проявлять к нам интерес, используя собственные
исключительно любопытные магические устройства, с самым плачевным для нас
результатом, он привлек к себе наше внимание. И однако существо, которое
вы зовете ДУПИЯ, случись ему быть успешно освобожденным из его укрытия,
должно было выполнить единственную и исключительно трудную задачу - найти
именно такого человека, как он.
- И что вы под этим подразумеваете, черт побери? - резко спросил я.
Он слегка удивленно пожал плечами:
- Ну, как же, человека с некоторым положением во Внутреннем Мире,
сеньор. Несомненно, молодого человека, и тем не менее уже достигшего
больших успехов, чьи бесспорные дарования обещали бы, что он может достичь
еще больших высот. Но человека опустошенного, с полой душой.
Наступила моя очередь взорваться:
- Ах, ты маленький наглый сукин сын...
Снова поднялась рука. Вежливо; однако сам жест ударил меня, как
злобный шлепок, прямо по губам, заставив застучать мои зубы и язык -
онеметь. Я подавился своими словами.
- Но, сеньор, это всего лишь такое выражение - оборот речи, не более!
- В его ровном тоне не было и следа насмешки. - Искренне прошу вас,
поймите, что я никоим образом не хотел вас обидеть. - Длинные пальцы
сделали протестующий жест. - В конце концов, я ведь когда-то тоже был
человеком.
Я изумленно уставился на него, а потом во мне поднялся какой-то
жуткий смех:
- ВЫ? Вы равняете меня...
Его смешок был вежливым и протестующим одновременно:
- Отнюдь, сеньор, отнюдь! В конце концов, я был рожден идальго,
повелителем огромных плантаций, даже нескольких серебряных рудников и
многих рабов, трудившихся на них. В то время, как вы... Однако я поневоле
рос очень одиноко, поблизости не было ни одного ребенка, с которым мне
пристало бы общаться. Возможно, это было неизбежно, что вращаясь в
одиночестве среди злых и стоявших много ниже меня по положению людей, в
такой дали от цивилизованного общества моих грандов, я вырос несколько...
отличным от них.
Он на мгновение обернулся, чтобы оглядеть молчаливую толпу позади
себя, и все отвели взгляд, как люди, так и Волки. Впервые я почувствовал в
его голосе открыто сардоническую нотку и что-то еще, вызывавшее более
глубокое беспокойство.
- И, наконец, какая мне была от них польза? Что могли они показать
мне, кроме зеркального отражения самого себя, безумств и любви, и
ненависти? Достигнув возраста мужчины, я был отправлен ненадолго в свет -
и он предпочел отвергнуть меня. Он - меня! Эти надменные
марионетки-мужчины! Эти хорошенькие женщины, которым должно было быть
лестно открыть для себя огонь, который они сами же разжигали! А они лишь
глупо хихикали, прикрывшись веерами, и проходили мимо. Мне все наскучило,
я был изнурен - разве вы не ощущали того же, сеньор? - я с головой
погрузился в работу, в свои стремления, я страхом и болью заставлял своих
рабов работать до полного истощения их жалких сил, я стал невероятно
богатым по меркам нашего мира; и все же я ценил мое богатство только как
символ успеха - как знамя, которым я мог размахивать перед лицом мира. Ах,
сеньор, я уверен, вы поймете меня.
Я никогда не был особенно богат, и все же, хотя какая-то часть меня
яростно негодовала, я обнаружил, что автоматически киваю головой. Я
действительно понимал. Каким-то образом эта тревожная нота в его голосе,
полупросительная, полуубеждающая, и в то же время как-то подавляющая,
заставила меня посмотреть правде в глаза и признать, насколько мы были
похожи. И тем не менее...
Я все-таки запротестовал:
- Но я же ничего не делал такого... такого, как вы! И никогда не
хотел ничего такого! Да, у меня были честолюбивые стремления. Карьера...
может быть, когда-нибудь в политике... Но только чувствовать, что ты
чего-то достиг, больше я на самом деле ничего не хотел. Знать, что я
преуспеваю... показать это. Успех... имидж преуспевающего человека, печать
одобрения, чтобы доказать, как я много значу, какой я важный человек.
Обрести положение в глазах других людей. Защитить меня от вопросов, от их
сомнений - и от моих собственных. С УСПЕХОМ НЕ СПОРЯТ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61