Тангу будет, как только доберемся до Себера.
— Потом. — Серые шелушащиеся зерна олма не выглядели аппетитно, хотя десяток Эно назад он отдал бы за миску разварной каши правую руку. — Я не голоден.
— Как хочешь.
Они молча смотрели друг на друга. Словно искали слова, которые полагалось произнести в такой ситуации. Но слова ие шли, и горячая пыль, залетавшая сквозь прорехи в навесе, образовывала в лучах света причудливые переливающиеся узоры.
— Ты уверен, что годишься для Тильта? — спросила наконец она. — Ты не выглядишь крепким.
— Думаю справиться. Когда-то я неплохо крутил дубину.
— Если не справишься — не думай, что Тильт согласится держать тебя в калькаде хотя бы один Эно. Его любимый девиз — «Нам не нужны ненужные люди!». Так что имей в виду. Дохляки у нас долго не остаются... Тем более — тайлеб-ха.
— Следи за собой! — вяло огрызнулся он. — Я еще не видел, чем ты зарабатываешь свою горсть олма.
Его ярость, казалось, ее позабавила. Она усмехнулась.
— Понимаю, что ты имеешь в виду. Нет.
— Нет?
— По этой части у нас есть Тэйв. Ее место — рядом с Тильтом на первом нальте. По правую руку... Я зарабатываю тем что шесть Эно из восьми рву себе связки на руках и ногах. Я акробатка.
— Тэйв?.. — Он вспомнил молоденькую девушку с застывшим взглядом старухи. — Не думал. Тильт говорил, она посудомойка, кухарка и...
— У нее остается порядочно времени. К тому же Тильт никогда не перегружает ее на длинных переходах... работой. Но ты свою пасть можешь заткнуть сразу. Если только подойдешь ко мне или Тэйв, хозяин о тебе позаботится. О, еще как. Так что если думаешь посластиться за пустой тулес — лучше выпрыгивай на ходу. Мы здесь работаем. А женщин будешь искать в Себере, если, конечно, они не лишатся чувств при виде тебя.
Она не столько была зла, сколько была самой злостью. Бледная, с тонкими, остро очерченными губами и горящими темными глазами, худая и жилистая, она смотрела на него с нескрываемым презрением. Крэйн в который раз увидел себя со стороны, словно успел словить соскользнувшее с ее глаза собственное крошечное отражение. Она видела его бесполезным мешком с костями, пустой покупкой своего хозяина, грязным и больным тайлеб-ха, которого закинули, как мусор, в последний нальт.
Крэйн почувствовал, что почти ненавидит ее, даже не столько саму эту одуревшую от долгой дороги и голода акробатку, сколько выражение ее лица, этот лихорадочный и острый блеск глаз. Потому что лицо это до боли напоминало его собственное, то лицо, которое смотрело на мир его глазами. Настоящее лицо Крэйна вряд ли когда-нибудь сможет выражать чувства.
— Ладно, не слушай... — Она махнула рукой. — Каждый ест свои лепешки, вот и все. Твоя — быть уродом, моя — рвать руки и ноги, корячиться на песке. А за женщин... Найдешь ты их в Себере, я скажу куда идти. За две горсти олма там и хегга примут, а ты все-таки еще крепкий, хоть и тощий, как сама смерть. Настоящий тайлеб-ха.
— Я больше не пью тайлеб.
— Знаю. Но черные губы ты увидишь в зеркале, даже если вздумаешь посмотреть в него перед смертью. В Себере тайлеб-ха терпят, там мягче, чем в Трисе.
Худая акробатка задумалась, глядя за переплетающимися следами полозьев. Крэйну внезапно бросилось в глаза, что вся она была какая-то опухшая и безвольная, как причудливая человекоподобная кукла, сделанная из старого мешка и набитая олмом. В ней не чувствовалось жизни, в замершей безвольной позе вообще не чувствовалось ничего живого. «И это тоже человек, — с горечью подумал Крэйн. — И тоже наверняка мыслит. О чем?»
— Как тебя зовут? — неожиданно спросил он.
— Тильт тебе уже говорил. Лайвен.
— Давно ты с калькадом?
— Тысячи четыре, наверное. Тяжело сказать наверняка — с такими переездами пять Эно идут за один... Тильт подобрал меня в Калидоре, это небольшое селение далеко за Нерданом, по ту сторону Моря. Оттуда иногда видно берег. Наверное, Себер. — Она смущенно улыбнулась. Но поймала взгляд Крэйна и усмешка превратилась в острую ухмылку, в которой яда было больше, чем в созревшей личинке бальма. — А ты чего пытаешь-то? У самого хозяина спросить боязно?..
— Нет.
— К нему и лезь. — Она поправила на небольшой груди складки талема. — А ко мне нечего. Понял?
— Понял тебя, — покорно ответил он. — Я не буду тебя спрашивать.
Акробатка взглянула на него, и в ее взгляде ему почудилось удивление.
Тайлеб покидал тело неохотно, прошло полных семь Эно, прежде чем Крэйн смог самостоятельно двигаться. Несмотря на то, что шаги были неуверенны и коротки, как у ребенка, а руки предательски дрожали, в голове прояснилось, даже зрение, казалось, восстановило прежнюю остроту.
На остановках, когда возницы ставили нальты тесным рядом и разводили костры, чтоб приготовить пищу, Крэйн ходил взад-вперед, одновременно разминая непослушные руки. Мышцы набрякли сухими онемевшими мешками и отказывались сокращаться, но он работал долго, зная, что лишь здоровый пот сможет полностью очистить тело от пропитавшего его тайлеба. Через семь Эно угольно-черные губы были единственным свидетельством того, сколь низко пал в свое время младший шэл Алдион. В сочетании с ужасными шрамами они придавали лицу совершенно нечеловеческое выражение. Спутники Тильта, составляющие его калькад, косились на Крэйна, но вслух ничего не говорили — то ли боялись хозяина, то ли попросту не считали нужным. Эти худощавые сутулые люди, чьи лица, казалось, занесло песком от подбородков до бровей от долгих скитаний, вообще были молчаливы. Лишь только нальты останавливались на привал, они привычно выбирались из-под навесов и садились неровным кругом на земле, подстелив скатанные валиками талемы и вельты. Друг с другом общались скупо, часто ограничиваясь лишь резкими экономными жестами, также молча и неторопливо ели.
Крэйн съедал свою долю в стороне. Тэйв, хрупкая сутулая девчушка с покорным взглядом, откладывала его порцию и даже следила, чтоб в нее перепадало побольше — иной раз Крэйн обнаруживал в миске пару долей тангу или лишнюю горсть олма. Он не благодарил, но кухарка этого скорее всего и не ожидала — просто она его боялась.
На восьмой или девятый Эно, когда калькад остановился возле чахлой рощи, Крэйн отлучился и выломал себе длинную дубинку под свою руку.
Инструмент, оставленный его неизвестным предшественником, был хорош, нежели иные дубинки даже с оковкой из хитина, но не годился — слишком сильно сдвинут баланс. Свою дубинку Крэйн обточил одолженным у Лайвен стисом. Акробатка с интересом наблюдала, как, покорная его точным мягким движениям, суковатая увесистая палка, обросшая мхом, скидывает с себя все лишнее, превращаясь в грозное надежное оружие. Хитина, конечно, не было, да и сложно было бы оковать им торцы без оружейни, Крэйн ограничился тем, что сплел оруч под ладонь и пустил по всей длине три витых шнура из мягкой коры. Такие шнуры не очень смотрятся на гладком дереве, но они задерживают оружие противника и рукоять благодаря им не сушит руку при ударе. Как и полагалось шэлу, Крэйн разбирался не только в эскертах.
С этих пор на привалах Крэйн отрабатывал удары, с удовлетворением чувствуя, как постепенно руки грубеют и к ним возвращается потерянная было жесткость. Деревьев было мало, поэтому он срубил три крепких ствола и, связав их веревкой, получил грубое подобие человеческого контура, которое с разрешения Тильта возил с собой в нальте.
Тильт смотрел на его упражнения невозмутимо, лишь едва заметно покачивал головой, когда удар уходил в пустоту или, беспомощно скрежетнув по коре, в сторону. Остальные привыкли к его ежедневным упражнениям и даже подбадривали его выкриками. Но они были неопытны и мало понимали в том, что видели. Их восхищали грубые сильные удары, обрушивающиеся незримой молнией на беззащитную мишень, от которых прочная древесина жалобно скрипела, но они не видели отточенной смертоносности настоящих ударов — возникающих из ниоткуда, нарочито медлительных, грозных не стремительностью, но плавностью.
Лишь один человек проявил интерес к его занятиям. Ингиз, обычно сидящий на месте возницы на втором нальте, сухой и невысокий мужчина с прищуренным и скользящим взглядом. Невозмутимый, как и Тильт, он передвигался короткими плавными шагами, скорее переносился над землей, чем касался ее. Лицо его, опаленное тысячами виденных Эно, алело, словно навеки обожженное, но взгляд из-под припухших век говорил о многом.
— Умеешь, — коротко сказал он, проходя мимо на девятый или десятый Эно, когда Крэйн, уже устав, ковырял дубинкой землю.
Собственное умение он показал лишь один раз. На позднем привале Тильт, усмехнувшись, бросил ему несколько слов, и возница без возражений полез под навес нальта. Вернулся он с пятью или шестью артаками и добрым десятком стисов. Он не стал разминаться и готовить мишень, просто повернулся к ближайшему дереву, до которого было не меньше пяти десятков шагов, и коротко поклонился. В следующее мгновение артаки прошуршали, скользнув размытыми серыми тенями. Крэйн успел перевести взгляд, но увидел лишь подрагивающие в коре хищно выгнутые пластины. Ингиз повторил то же самое со стисами.
Крэйн не нашелся что сказать. Как и всякий обитатель тор-склета, он привык считать артаки оружием шеерезов, годным лишь на то, чтоб продырявить на темной улице жертву в спину. В руках молчаливого возницы, следовавшего за Тильтом как прирученный преданный хегг, артаки стоили десятка эскертов. Ему подумалось, что от такого оружия не спас бы и крепкий касс.
Постепенно он стал различать членов калькада. Взглядом он безошибочно выделял среди одинаковых под плащами людей Тэйв и Лайвен, скоро научился узнавать и остальных. Больше всего выделялся Садуф, силач калькада.
Крепкие шарообразные плечи его с трудом проходили в проем нальта, увитые переплетением жил руки скорее напоминали раздобревших шууев. Садуф действительно был силен, но, как и многие люди, которых Ушедшие наделили немалым ростом и силой, был добродушен и даже немного застенчив.
Наморщив небольшой складчатый лоб, он всякий раз приветствовал Крэйна улыбкой. Крэйн отвечал ему кивком — при всей своей незлобливости гигант был глуп как ребенок, не увидевший и трех тысяч Эно. Разум его напоминал большого дремлющего зверя, которому так и не суждено проснуться.
Нотару ему не понравился сразу. Узкий, неровный в движениях, стремительный сосед по нальту не выделялся лицом, если не считать сожженных да так и не отросших ресниц и бровей. Взгляд у него был цепкий и какой-то презрительный, словно заклинатель огня брезговал общаться с простыми людьми, предпочитая общество своего личного божества. Так оно, вероятно, и было — Нотару был еще одним нелюдимом среди сброда, составлявшего калькад Тильта. Ел он также в стороне и, несомненно, с удовольствием перебрался бы в отдельный нальт, если бы таковой имелся. С огнем он обращался настолько почтительно, что всякий раз, когда его звали разжечь костер для трапезы, устраивал настоящее священнодейство.
Из специального мешочка, который он носил на бедре, Нотару доставал две крупные щепки, смазанные чем-то желтым и полупрозрачным, похожим на молодую смолу. Долго поглаживая их бледными пальцами и что-то беззвучно шепча, он делал резкое движение и с его рук к земле летела большая оранжевая искра. Заранее подготовленные дрова, обложенные высохшим пометом хеггов, занимались почти мгновенно. Нотару несколько мгновений смотрел на костер, потом, повернувшись, молча уходил. Лицо у него в такие моменты было уязвленное и презрительное, словно зрители присутствовали при демонстрации настоящего чуда, но были слишком глупы, чтобы правильно истолковать увиденное.
Кейбель, по словам Тильта, работал с живностью. Это был узкоплечий парень с тусклыми, словно выцветшими волосами и ровным, немного мечтательным взглядом. Половину нальта, в котором он ехал, занимали большие объемные коробки из прочного дерева, снабженные хитрым запирающим устройством, которые, видимо, стоили немалых денег. Крэйн не хотел даже догадываться, что находится внутри, но доносившийся оттуда время от времени скрип свидетельствовал, что они не пусты. Изредка Кейбель доставал своих питомцев, чтоб они могли глотнуть воздуха. Среди них была парочка еще небольших шууев, два жирных пятнистых бурдюка, которые медленно позли, стоило опустить их на землю, оставляя за собой длинные борозды и выставив вверх округлые безглазые морды. Еще был маленький карк, впавший в сонное оцепенение, подросшая, но еще не окуклившаяся личинка хегга, неспешный и неуклюжий бальм, яда которого хватило бы на весь калькад, и прочие. Кейбель возился с ними осторожно, движения его были полны сосредоточенности и уверенности, он знал, что небрежное резкое движение даже одного пальца может стоить всей руки. Больше всего Крэйна поразил его трюк с ываром. Кейбель достал достал небольшой глиняный сосуд, тщательно опечатанный смолой, и, оторвав крышку, небрежно выливал содержимое себе на предплечье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56