Маэстро был тронут. Он горячо жал мою руку и учтивейше, с дичайшими па, антраша и вовсе не ведомыми мне балетными фигурами, раскланивался. В заключение же он с величайшей бережностью извлек откуда-то из глубин книгохранилища несколько побуревших от времени листочков.
— Вот! — преподнес он мне эти листочки. С подобным пиететом, должно быть, преподносили ключи от покоренных городов Александру Македонскому. — Вы, господин барон, просили что-нибудь почитать. Это, — в воздух взмыл крючковатый палец доктора красноречия, — редчайший в своем роде фрагмент. Это все, что сохранилось от последней книги величайшего прорицателя Нострадамуса, когда он на закате жизни обратился не в будущее, которое он читал уверенно, как опытный хиромант заурядную ладонь, но в прошлое. Величайший провидец ставил себе задачу не из легких. Он хотел дознаться до всех тайн прошлого, хотел увидеть, как все-таки зародилось на Земле величайшее чудо, именуемое жизнью, мысленным взором жаждая узреть быт и нравы вымерших народов.
Мысль Нострадамуса уверенно устремилась к началу времен. Он, не давая пропасть вотще ни одной явленной ему картине, записывал свои видения. К сожалению, труд его остался неоконченным. Преждевременная кончина унесла в царство смерти этого великана мысли. Очеврщцы вспоминают, что, уже будучи больным и лежа на смертном одре, Нострадамус что-то записывал. Неожиданно лицо больного исказила ужасная судорога, вопль, страшней не слышали и в аду, исторгся из его груди. «Они возвращаются! Они возвращаются!»— кричал он. Вместе с этим криком из уст Нострадамуса отлетела и его душа. Случившийся у постели один из баронов фон Гевиннер-Люхсов купил единственный экземпляр рукописи за басно-словнейшие деньги. Несколько веков драгоценная рукопись пылилась под сводами вот этой библиотеки. И лишь совсем недавно заключительные листы ее изгрыз своими нечистыми зубами «сторож — 0,5 шт». Каким-то чудом я все-таки собрал клочки изгрызенной бумаги, сложил их воедино, более того — прочитал. Читал я, естественно, не в стенах библиотеки, занятой в то время рыжим вандалом, а в колонной галерее, разложив обрывки прямо на полу. Я прочитал все и уже принялся было собирать клочки, дабы склеить их в связный текст, как налетевший порыв сильного ветра выдул их из замка прочь. Таким образом, я единственный человек, которому известно последнее послание Нострадамуса человечеству. Вот вкратце история рукописи, которую вы держите в руках, молодой человек. Если она вас заинтересует, я всенепременно поведаю вам ее окончание. Написаны эти листы на хорошей, не требующей пояснения латыни, прочесть которую такому образованному юноше, как вы, не составит никакого труда.
Я с благодарностью принял драгоценные листы, ответно раскланялся и удалился в свои покои. Войдя в свою астрономических размеров спальню, я возжег массивную сальную свечу и предался чтению. И, Леопольд, не скрою, рукопись меня действительно заинтересовала. В ней рассказывается история старинного государства под названием Лемурия. Населяли ее странные существа — лемуры, из которых ни один не походил на другого.
К сожалению и большому стыду, я, кажется, потерял эту рукопись. Может статься, она валяется где-нибудь под моим необъятным ложем, а может, завалилась в мое перевалившее уже за сотню страниц послание.
Ну да я попробую пересказать ее своими словами.
Давным-давно, когда рука Господня еще только начала создавать наш мир, когда Адам и Ева еще не разгуливали нагишом в райских садах, когда Земля еще не знала ни потопа, ни войн, ни ураганов, Творец толком даже и не знал, как будет выглядеть Его творение, какую форму примут материки и горы, какие растения посадить в землю и кто, собственно, будет ее населять.
Надо сказать, что в те незапамятные времена Господь наш был еще Творцом начинающим, во всем сомневающимся, и естественно, что всей душою Он, как, впрочем, и всякий вступающий в искусство, тяготел к формам красивым и пышным. И фантазия Его была поистине беспредельной. «Почему бы, — думал Он порою, — не создать мне, скажем, великана о шести ногах, восемнадцати руках и девяноста головах?» Подумано — сделано. Помяв немного фигурку в несказанно прекрасных руках Своих, устранив все мелкие ошибки и недостатки, Господь подносил сделанное к Устам Животворящим Своим, вдыхал жизнь в сотворенное Им существо и отправлял на Землю жить.
Фантазия Божья не то, что наша с тобой, Леопольдушка. Она безгранична. Дни напролет Господь творил. Ежесекундно из рук Его выходила очередная фигурка, вовсе не похожая на предыдущие. Выходила и стояла в ожидании, когда же Господь украсит ее необходимыми для жизни деталями: головой, глазами, ушами, хвостом, наконец. И Господь старался, украшал, без устали прилеплял руки, ноги, щупальца, хоботы. Порою же вообще выдумывал что-то такое несусветное, что и пересказать-то невозможно.
Но вот день уходил, наступал вечер, и Господь ощущал усталость. Всемогущие веки смежал благостный заслуженный сон. Усталым взором окидывал Он все оставшиеся к вечеру неиспользованными детали, слеплял их уже беспорядочно, да и отправлял гулять на Землю.
Так появились на Земле существа лемуры. Позже они смешались с расой более удачных Божьих творений — атлантами. И родилась раса лемуро-атлантов, из коей позже и произросло человечество. Но часть лемуров — самые страшные и ужасные — жили обособленно и злокозненно по отношению ко всем остальным Божьим детям, со временем только дичая и еще более озлобляясь. Да и еще появился у них вожак. Бывший ангел, которого когда-то звали Сатанаил. Потом Господь лишил его святости, низверг на Землю, и имя ему стало Макабр.
Макабр был самым жестоким среди лемуров. И самым опасным. А все потому, что Творец, изваяв его в конце дня, слишком много вдохнул в него божественной силы, но вдохнул, как ты уже наверняка догадался, Леопольд, не с той стороны.
Читал я до глубокой ночи. Когда я дочитывал последнюю страницу, до слуха моего донесся жуткий, нечеловеческий вой. Ужасающие модуляции этого вопля сопровождались поистине демоническим звоном цепей. «Ну, знаете, это уже слишком!» — разгневанно подумал я, отбрасывая рукопись в сторону (больше я ее так и не видел), взял в руки выгоревшую почти до подсвечника свечу и направился вон из своей спальни. Я довольно четко определил место, откуда вопли исходили: этажом выше, неподалеку от главной лестницы. Определившись с координатами, я направился туда в твердой решимости надавать «привидению» хороших тумаков.
И все же мне пришлось достаточно сильно испугаться, когда прямо из глубины темного коридора ко мне метнулось какое-то тело. Я поневоле отпрянул, занеся для удара подсвечник. Однако тело оказалось всего-навсего объявляльщиком. В темноте фосфоресцировали его преданные глаза. И сей остолоп, вооружившись всей своей идиотской преданностью, что было мочи заорал в кромешной тьме: «Барин проснулись! Баа-а-арин просну-у-у-улись!» Я довольно грубо отпихнул этого ненормального и ринулся туда, откуда все еще слышались вопли.
Источником воплей оказался рыжешерстный сторож 0,5 шт. Мне думается, что человек, которого режут ножами на большой дороге, и то не смог бы вопить более истошно, чем этот болван. Зияла его разверстая пасть, в ней колыхался и вибрировал розовый язык. При этом сторож громыхал обрывком собачьей цепи и колотил себя в грудь кулаками. Завидя меня, он приветливо осклабился, замолчал и полез целоваться. От поцелуев с ним я воздержался, задав вопрос в лоб: «Чего орешь?»
В ответ на мой вопрос сторож 0,5 шт., широко разинув пасть, проговорил: «Гы-ы-ы-ы!», указывая волосатым пальцем прямо внутрь своей глотки. Он был голоден. Что оставалось делать? Я понимал, что если не покормить этого придурка, он, конечно, останется без пищи, зато весь замок останется без сна. Я взял его За лапу и повел на кухню. Где находится кухня, я уже примерно знал. За нами увязался объявлялыцик, вопия: «Барин проснулись!» Везде и повсюду зажигался свет. Откуда ни возьмись набежали хлебатели, ковырятели и прочая сволочь. Прибавь к этому, дружище Леопольд, полсотни истошно визжащих детей, и ты получишь самое приблизительное представление об этом, мать его, цирке. На кухню я пришел в твердой решимости завтра же разогнать к чертовой бабушке весь этот сброд, которым окружил себя покойный Карл-Людвиг.
Но ты и представить себе не сможешь того, что началось на кухне! Богатырского сложения кухарка, чьи мускулы перекатывались под ночной сорочкой, как шары кегельбана, выволокла на середину кухни огромный котел с мясным варевом. Что тут началось! О Боже, что тут началось!!!
Все хлебатели и прихлебатели тут же набросились на еду. Дети расквашивали друг другу носы и швырялись пищей. Чесальщицы вцепились одна другой в паклепо-добные волосья. Два ковырятеля нешуточно подрались: пальцы каждого с профессионально отточенными ногтями вонзились в ноздри противника, ноздри их, казалось, вот-вот порвутся. Объявлялыцик вприпрыжку носился вокруг котла и зычным оперным басом орал: «Кушать подано! Кушать подано!» От вновь прибывших нахлебников образовалась давка. Сторож 0,5 шт., растолкав всех, прыгнул прямо в котел, с диким гоготом стал там бултыхаться, чудовищными лопатообразными ладонями зачерпывал варево и кидался им в кого ни попадя. Этого, однако, показалось скотине мало. Он запрыгнул прямо на потолок и, вцепившись в его балки, принялся с улюлюканьем мочиться на всех собравшихся.
Подобного свинства я перенести уже не мог.
— Вон!!! — закричал я что было сил. — Во-о-о-о-о-о-о-о-о-о-он!!! Все!!! Немедленно!!! Во-о-о-о-о-он!!!
Все притихли, даже сторож 0,5 шт. упал с потолка.
— Барин сердиться изволят… Уходим… Да-да! Ай-ай-ай! — зашептались испуганно хлебатели и прочая сволочь.
Ярость моя была беспредельна. Движимый исключительной степени негодованием, я уже не вполне отдавал себе отчет в своих действиях. А действия мои были таковы: я сорвал с доски, где была развешана разнообразная кухонная утварь, здоровенный половник и метнул его в толпу челяди.
— Аи! — послышалось из толпы. — Больно ведь!
С яростным удовольствием я отметил, что попал в кого-то. Жертвой моего броска оказался рыхлый белесый увалень со свисающими на шею щеками. По-моему, это был задуватель свечей.
— Пошли все вон! — кричал я. В челядь полетело огромное железное сито, упавшее, к величайшему моему удовольствию, на головы троим или четверым челядинцам.
И разумеется, все они поняли, что я крутого нрава и вовсе не собираюсь цацкаться с ними, как предыдущий барон. Ибо в гневе я ужасен.
В долю мгновения прихлебатели и их дети разбежались кто куда. В кухне остался лишь сторож 0,5 шт. Горячее мясное варево обожгло ему задницу, и сейчас этот жалкий недоумок жалобно скулил, держась за пострадавшую часть тела обеими лапами.
— А с тобой, — зловеще процедил я, — с тобой разговор будет особый. — Рука моя шарила по полке в поисках предмета поувесистее. О да! Я намеревался как следует избить проклятого болвана, да так, чтобы поганое животное запомнило этот урок на всю жизнь. — Я тебе покажу! — Я нащупал металлический трезубец, отбросил. — Я тебе покажу, как мочиться в котел! Я тебе покажу, как орать по ночам! Я тебе покажу, как гадить на манускрипты! — С долей сомнения я взвесил в ладони большую деревянную скалку, но, взглянув на массивный череп идиота, счел, что скалка очень уж легка. Нужным предметом оказался массивный топор на длинной рукояти.
Сторож 0,5 шт. испуганно и жалко повизгивал и, пятясь, преданно смотрел мне в глаза, каковые в тот миг несомненно излучали громы и молнии. И я бы, может, отпустил кретина с миром, но он сделал то, что окончательно вывело меня из себя. Он засунул указательный палец себе в зад, сковырнул там что-то, облизал и протянул палец мне. Вероятно, предлагал облизать его вслед за ним.
— Гыыыыы, — извиняющимся голосом мямлило животное.
Предлагать мне грязный палец! Из мерзкой задницы! За кого он меня принимает?
— Убью!!! — заревел я поистине жутко. — Сволочь!
Топор мой оказался занесен для удара.
Сторож 0,5 шт. взвизгнул и кинулся наутек. Я — с топором — за ним. Убивать его я, конечно, не хотел, однако, не знаю, может быть, в те минуты предельной ярости кровожадное желание во мне все же пробудилось. Со страшным криком помчался я в коридор, куда скрылось мерзкое животное. Я гнал его по извилистым коридорам, видел его рыжую, всю в шерсти с грязным подшерстком спину и с вожделением представлял, как в нее вонзится мой топор. Сторож скакал лихой иноходью на четырех лапах, когда же уставал, подпрыгивал к потолку и на руках перескакивал с балки на балку. Губами он издавал непристойные звуки, слыша которые, мне еще больше хотелось рвать и кромсать.
Мы мчались по каким-то коридорам, я протискивался в какие-то тесные проходы и лазы, мчался, сшибая ногами встречавшиеся тут и там предметы мебели.
— Стой! — орал я, взбегая по темной лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35