Ей казалось, что она кричала даже в беспамятстве.
Сознание вернулось к ней внезапно, таким же внезапным бывает раннее пробуждение, резко возвращающее из волшебных глубин чудесного сна к обычным утренним неприятным будням, когда холодная вода в тазу для умывания обжигает, а легкий утренний завтрак вызывает тошноту.
«Господи! — молила Клара, чувствуя, что спасительное обморочное забытье отпускает ее, что вот-вот опять появятся кошмары омерзительной, как белесая крыса, действительности. — Господи! Боженька! Миленький! Сделай так, чтобы все это мне приснилось! Господи! Ну пожалуйста! Ну что это тебе стоит?!»
Окончательно привел ее в сознание скрежещущий, хриплый голос:
— Ведь тебе это понравилось? — Голос этот проникал в самые глубины души, как зазубренный гарпун вонзается и терзает тело морской рыбы. — Скажи же, тебе понравилось!
— Нет! — шептала Клара, не открывая глаз. — Нет! Убирайся в преисподнюю! Скоро придет мой брат, он убьет тебя!
— Ха-ха-ха! — прогрохотала тварь. — Твой братец — всего лишь трусливый щенок. А ты — шлюха, грязная шлюха! Скажи же, тебе это понравилось!
Чувствуя, что лапы чудовища больше ее не держат, Клара нашла в себе немного силы, чтобы приподняться и начать отползать назад, по галерее, туда, где, может быть, кто-то есть. Боже! Ну и больно же бьются о камень локти! И откуда эта кровь на полу?
— Я вижу, — шипело чудовище, оно ползло за Кларой, — я вижу, я знаю, чего ты хочешь, мерзкая шлюха. Скажи, а ты когда-нибудь видела вот это?
Золотарь догнал Клару.
— Открой глаза, сука! — ревел золотарь. — Смотри! Видела ли ты когда-нибудь вот это! Смотри на это, шлюха! Любуйся…
— Нет! — воскликнула Клара, баронесса фон Гевиннер-Люхс. — Нет! Только не это!
— Ты мне дерзишь, мерзавка, — сказал золотарь, и в следующий миг Клару мириадами острых игл пронзила чудовищная, невыносимая, насекомая боль. Так, именно так ощущает, наверное, себя блоха, некстати попавшая под хозяйский ноготь.
Из правой ее глазницы хлестнул тугой фонтан алой крови.
— Сожрешь сейчас свой собственный глаз, — сказало чудовище.
Несмотря на то что зрение ее туманилось багровой вязкой пеленой, Клара увидела у него на сморщенной, покрытой язвами ладони мягкий окровавленный студенистый сгусток, покрытый черточками кровеносных сосудов.
Все ее лицо было залито кровью. Словно в бреду, прерываясь, наползая одно на другое, слоились видения: чудовище хохочет, бьет ее, длинные, перекрученные когти пробуравливают на ее щеках и теле кровавые полосы. Сквозь дикий хохот различимы слова: «Шлюха! Шлюха! Грязная, мерзкая, шлюха!» Липкое, неистребимое, как разлившееся в пыльном воздухе зловоние, оскорбление…
«Шлюха! Я шлюха! Он прав. Теперь я шлюха. Никогда не освободиться мне от этого клейма. Теперь и на всю жизнь я шлюха! Любой мужчина может подойти ко мне, ударить, вытворять со мною любые гнусности». Кларе казалось, что она находится в каком-то сером безнадежном туннеле или, может быть, колодце, из которого есть лишь один выход — запыленное оконце, чье стекло дрожит от звуков грома. Маленькое оконце было единственным источником света в коридоре, оно дарило клаустрофобическому замковому пространству частичку сумерек.
Клара не ощущала боли в опустевшей глазнице, ее преследовали назойливые страшные видения, подобные тем, что одолевают горьких, беспробудных пьяниц. Пальцы, миллионы, мириады протянутых, указующих, безжалостных пальцев, перекошенные жестокие лица. Шлюха! Они кричат, они терзают, они щиплют, кусают ее. Шлюха! В лицо летят камни, тело содрогается от Ударов палками. Нет! — восклицает Клара, но никто ее не слушает. Безжалостные уродливые лица смеются над ней, плюют в нее вязкой, сопливой слюной. Она истекает кровью, но и это никого не волнует. Кривая шлюха! Ее подхватывают под руки, поднимают с пола, подталкивают куда-то. «Чего вы от меня хотите?» Она поняла это, когда ее лицо с невероятной силой ударилось о стекло оконца. Затем еще и еще раз, обращая в пыль стеклянные осколки.
— Отпусти меня! Я сама!
Даже на лету она все еще повторяла: «Я сама…»
— Все равно! — кричал Кристоф, подымаясь из грязи. — Все равно! Все равно!!! Мы идем!!!
Даже сквозь грязь, сухой коркой покрывшей лицо, видно было, как побагровел барон.
— Мы должны пройти!!!
— Господин барон, — говорил Михаэль, поднимая Кристофа из грязи. Говорил он ласково и внушительно, как доктор, увещевающий непослушного больного. — Сегодня мы никак не сможем пройти. По крайней мере, стоит попытаться завтра…
— Завтра?! Ты говоришь— завтра?! Сейчас же, немедленно!!! Сейчас, сейчас же!…
Барон вырвался из рук егеря, прошел по грязи несколько шагов, упал. Его тело сотрясал невероятной силы припадок, губы извергали пену.
— Я не могу!… Не могу!… Слышите, вы!… Я не могу там больше оставаться!…
Лес вокруг них пылал, сырая удушливая гарь заволакивала единственный оставшийся путь: назад, в замок.
— Идемте же, идемте, господин барон! — повторял Михаэль. — Вставайте же, ну!…
Кристоф уже не понимал, где он и что с ним происходит, он бил егерей кулаками, разбивал в кровь их лица, кричал, вырывался, бежал, падал. Его ловили, подымали, усадили наконец на перепуганного жеребца.
Они возвращались в замок. Истерика прошла так же внезапно, как и началась. Едва миновав ворота замка, Кристоф ощутил спокойствие, уверенность. Мысли его упорядочились. «Ну, подумаешь, — думал он, — выпустил какого-то бедолагу из каменного мешка! Чего тут бояться-то? Здоровенный парень, а страху, что в малой девчонке!…» Кристофу стало стыдно. «Странно, раньше у меня никогда не было такого, — думал он, — таких истерик, припадков… Что теперь обо мне подумают егеря, я же ничего им не объяснил… Да и что вы, благороднейший господин барон, скажете насчет такого: покинуть мать, сестру, самому втихомолку спасаться бегством, и к тому же из-за такой ерунды! Да если бы об этом узнали в дворянском собрании, к чертям отобрали бы титул!»
Так думал он, поднимаясь по широкой замковой лестнице, оставляя на большом персидском ковре, постланном на ступенях, жирные пятна коричневой грязи. Раздумья Кристофа прервал крик. Крик доносился откуда-то сверху. Дикий вопль, в котором не было ничего человеческого. Так могло кричать лишь насмерть перепуганное, загнанное в угол животное или подстреленная птица. Но не человек…
Перепрыгивая через две ступени, Кристоф ринулся по лестнице наверх.
Крики то прерывались, то возобновлялись, то переходили в сдавленные рыдания. Кристоф пытался определить, откуда они доносятся. Несомненно было одно: кричали на третьем этаже замка. Но где именно?
Замок Дахау имел самую, может быть, запутанную систему ходов, выходов и переходов. Так, третий этаж имел четыре крыла, абсолютно никак друг с другом не связанных. Эти отделения одного этажа имели свои собственные переходы, коридоры, галереи. За недели жизни в замке Кристоф уже весьма приблизительно знал путь на третий этаж. Взбежав по главной лестнице на второй этаж, после ряда поворотов нашел узенький, заросший пылью и паутиной проход, ведущий прямо на боковую лестницу. Но, едва достигнув третьего этажа, Кристоф понял, что крики доносились вовсе не из этой его части. Здесь было тихо, пыльно, душно и абсолютно спокойно.
Изрытая проклятия, Кристоф побежал далее по еще более замысловатому маршруту. По двум грязным, предназначенным для прислуги лесенкам он спустился вниз, на первый этаж, пробрался в подвал, откуда винтовая лестница вела вверх, на четвертый этаж, затем после многих поворотов по коридорам Кристоф толкнул дверь одной, совершенно ничем не примечательной комнатушки. Открыв дверь, он увидел полуобрушившуюся лестницу, ведущую напрямик к искомому крылу третьего этажа.
Кристоф оказался на третьем этаже своего странного дома. Он бежал по длинному прямому коридору, сбивая на ходу с постаментов различные статуи и полые заржавленные доспехи, стулья, кресла и диваны, тревожа обитающих в них насекомых.
Хитроумная акустическая система замка могла бы сбить с толку даже слепую, летящую по звуку летучую мышь. Порой Кристофу казалось, что крики раздаются совсем рядом, но, ворвавшись в ту комнату, где, как он был уверен, ему наконец-то удастся обнаружить источник крика, он находил всего лишь вековой пыльный покой.
Когда Кристоф ворвался в коридор, тяжело дыша от усталости, было уже поздно. На полу он увидел следы крови и грязи, ведущие к разбитому вдребезги окошку. А на замковом дворе, куда выходило окошко, лежала Клара. Из ее неестественно вывернутой головы, из многочисленных ран сочилась густая черная кровь.
Кристоф понял все.
Он закричал, дико и страшно. Побежал на двор.
Лил бесконечный дождь.
3. Бунт
Около тела Клары уже суетился неведомо откуда появившийся маэстро. Сегодня он выглядел непривычно озабоченным, он, казалось, съежился, даже краски его разноцветного наряда выглядели немного поблекшими. Он оборотился к барону.
— Увы! — сказал он, не отводя взгляда от перепачканного грязью лица Кристофа. — Увы! Помочь уже ничем нельзя.
— О Боже! — воскликнул Кристоф, с ужасом всматриваясь в изувеченное тело сестры. Он заскрежетал зубами, ногти вонзились в мякоть ладоней, брызнула кровь. — Я, кажется, знаю, кто ее убил! — произнес он изменившимся от ярости голосом.
— Я тоже, — сказал маэстро.
В следующее мгновение Кристоф схватил его за отвороты малинового кафтана.
— Так ты все знал! Поганый, дрянной старикашка! Ты все знал и не помог!
Кристоф с силой швырнул испуганного маэстро наземь.
— Ты все слышал, все видел — и не пришел на помощь моей сестре, когда ее убивали! Ты сидел и трусливо дрожал в своей башне! Подлый старый лгун!
Маэстро с неожиданной для его возраста резвостью поднялся на ноги. Кристоф готов был его ударить, но неожиданно обоняние барона поразил резкий будоражащий запах, от которого по всему телу прошла нервическая дрожь. Кристоф ощутил, как волной исходит из него адское напряжение последних часов, как исчезают ярость и горе и остается лишь тупое равнодушное бессилие.
— Извините, господин барон, — сказал маэстро, убирая от лица Кристофа маленькую шкатулочку, наполненную каким-то белым порошком. — Извините, так было надо. — И, покачав головой, добавил: — Позовите слуг, пусть уберут тело.
Кристоф свистнул в два пальца. В предвечерней тишине, обычно наступающей перед новым яростным натиском бури, свист его прозвучал довольно громко. Кристоф давно приучил прислугу отзываться на такой зов господина. Кристоф свистнул повторно. И снова никто не отозвался, лишь из окна на втором этаже показался чей-то любопытный нос и сразу же поспешил исчезнуть за складками тяжелой портьеры,
— Эй ты! — воскликнул Кристоф. — Иди сюда!
— Бесполезно, — сказал маэстро. — Никто не выйдет.
— Почему? — нахмурил Кристоф брови. — Я же им приказал!
«Похоже, — подумал он, — все они боятся заразиться от меня бедой и несчастьем…»
— Пусть ваша милость меня извинит, но, как ни кощунственно это звучит, сейчас им не до вас.
— Что все это значит? — Кристоф опять ощутил стиснувший горло приступ необузданной ярости. — И вообще, господин Корпускулус, почему вы всегда и везде изволите объясняться загадками? Вам что-нибудь известно? Вы что-то от меня скрываете? Почему же вы не хотите поделиться этим со мной? А, господин Корпускулус?…
— О мой милый юный друг, я абсолютно ничего не знаю, я всего лишь предполагаю, и сейчас я вижу, что самые худшие мои предположения начинают сбываться. Я предполагал, что вы освободите золотаря, но никак не мог ожидать того, что это случится так скоро…
— Ах, так вы даже это знаете! Что же вам еще известно? Ну же, выкладывайте! Я слушаю!
— Рукопись, которую я вам дал прочесть, должна была послужить предупреждением…
— Будьте вы прокляты! — Кристоф смял кулаками кафтан маэстро. — Будьте же все вы прокляты! Будь проклято все это состояние, весь этот замок! Послушайте, вы, старый шарлатан, объясните же мне наконец, что здесь происходит? Что это: бунт или, может, заговор? Или на замок напали призраки? А?… Почему вы не хотите ничего мне объяснять? Почему? Вы знаете, где прячется золотарь? Где же?… Вы не хотите мне этого говорить? Вы — его сообщник! — Кристоф ладонью хлопнул себя по лбу. — И как же я раньше не догадался?!
— Успокойтесь, барон! — холодно произнес маэстро. — В свое время вы все узнаете. А сначала следует отнести… тело вашей сестры в замок.
Кристоф взялся за ноги Клары и, глядя на плиты коридора, пошел следом за маэстро. На обезображенное тело сестры он смотреть не мог, хотя такое желание в нем и возникало. Кристоф знал, что увиденное будет страшным, однако какое-то детское, ненасытное любопытство побуждало его то и дело смотреть на изуродованную Клару. В душе его бушевали гнев и ярость, подавляя всякую разумную мысль.
Голова Клары бессильно болталась, то и дело запрокидываясь назад, изо рта и пустой глазницы все еще сочилась, вытекала тонкими струйками, тут же сворачиваясь, кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35