— А ну снимай повязку, — потребовал начальник стражи.
Оружейник зубами развязал узел. Гильда крепко ухватилась за перила. Упал последний виток повязки, и Оружейник сунул руку чуть не в лицо алебардщику. Начальник стражи выругался.
— Где остатки? — грубо потребовал он.
— Все продано. Сами взгляните.
Прислужники в черном направились в лавку. Гильда знала, что найдут они немного: пару кольчуг да пяток наконечников для копий.
Разочарованные прихвостни Магистра не погнушались прихватить и такую малость. Уходя, начальник стражи грозно повелел:
— Как только поправишься — за работу.
— Да, да, — соглашался Оружейник, выпроваживая незваных гостей. — Мне, что ли, болеть нравится? Сплошные убытки.
Задвинул засов. Гильда сбежала вниз.
— Что ты с собой сделал, отец?
Оружейник протянул руку Либурне, вышедшему из комнаты Артура. Тот принялся заново накладывать повязку.
— Пустяки. Через пару недель заживет.
Гильда медленно, придерживаясь рукой за стену, побрела наверх, в свою комнату. Путь ей преградил Драйм:
— Твой отец поступил как доблестный рыцарь.
Гильда стояла, не в силах даже ответить.
— Слышала, что говорил глашатай? — спросил Драйм. — В чем угодно бы меня обвинили, но в этом…
Гильда смотрела на его побелевшие пальцы, сжимавшие рукоять меча. Подняла голову, сказала твердо:
— Стрелку не легче было, когда его назвали оборотнем. Ты выдержишь, Драйм.
Оба вздрогнули: в дверь снова постучали.
— Да что же это, — прошептала Гильда.
Знаком велела Драйму отступить, спустилась по лестнице, отперла. На пороге стоял Менестрель. Он затворил дверь, задвинул засов.
— Добрые вести, хозяюшка. Королева жива. Стрелок ведет ее в замок Дарль. Мелп и Плут с ними. Королевские дружинники укрылись в Турге, командует ими лорд Бертрам. Отряд Ральда подоспел к замку, спас лордов, сохранивших верность королю. Магистр бежал и укрылся в своем замке.
— Это все точно?
— Королеву я видел, об остальном поведал паж. Он успел выбраться из Турга до того, как войско Магистра окружило крепость.
— Значит, Тург осажден?
— Да. Лорд Бертрам и капитан Ральд не сдадут крепость Магистру. Паж дожидается в таверне у городских ворот. Отвезем новости в замок Дарль. Неизвестно только, что с королем.
На губах Гильды появилась усталая улыбка.
— Он спасся.
— Откуда ты знаешь? — быстро спросил Менестрель.
Гильда не ответила. Заскрипели ступеньки. Менестрель вскинул голову и увидел спускавшегося по лестнице Драйма.

* * *
Переменим снова одежды,
Снимем траур, наденем шелк.
Будет день — и будет надежда,
Будет выплачен старый долг,
Сгинет горечь талого снега,
Треснет лед на черной реке,
И покатится вдаль телега
Вслед за солнышком налегке.
По какому-то приговору
По дорогам вечной земли
Вслед за солнцем бредут актеры,
Но не по небу, а в пыли.
Чистым полем да темным лесом —
Вдохновения не растрать!
Развернется такая пьеса —
Сил хватило бы отыграть.
Добрый сказочник скажет слово,
И пойдут все дела на лад.
Погляди! Изгой коронован,
Негодяев поглотит ад.
А влюбленным — финал известен,
Не расстаться уже вовек.
С верным словом, с хорошей вестью
Продолжаем свой вечный бег.
Ляжет зернышко — посмотрите,
Вот и добрый колос пророс.
Пусть поверит в притворство зритель,
Но актеры живут всерьез.
И герой — он всегда прекрасен,
А злодей — он всегда смешон.
Что бы ни было — видим ясно,
Все закончится хорошо.
Так и бродим. И носит ветер
Нашу песню как добрый знак.
Всем живущим на белом свете
Нас раздарит за просто так.
И философу, и ребенку,
Тем кто дома и кто в пути.
Вслед за солнышком потихоньку
Нам идти, идти и идти.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Был мир непознан и велик,
А я в нем — первый ученик,
Что не захочет быть вторым.
Не думал даже до поры,
Куда дорога заведет,
Был горделивым мой полет,
Но — восковое! — подвело
Широкое мое крыло.
Но вынесла меня волна,
Я пробудился ото сна,
И — хоть жестоким был удар
Прозрел отчаянный Икар.
И если создал меня Бог,
То, значит, я не очень плох,
И, значит, мне еще дано
Немного Веры той волной.
Не внемля сказкам или снам,
Кумирам ложным строил храм,
Глядеть не смея в небеса
И заглушая голоса
Актеров, ангелов, бродяг.
И ухмылялся вечный враг,
Гордыни исполнял каприз:
Я рвался ввысь — срывался вниз.
Но были проблески во тьме,
Я возразить врагу посмел,
Мне не бывать его рабом,
Я понял, где мой отчий дом.
Коль за меня распят был Бог,
То, значит, я не очень плох.
И пробуждается весной
Надежда, что живет со мной.
На размышленье мало дней.
И все яснее и видней
Вдали сияющий чертог.
Когда ступлю я на порог,
Когда всему придет конец,
Когда скажу: «Прости, Отец!» —
Когда не станет больше сил,
Тогда пойму, что победил.
Не угасай, моя звезда!
Я грешный — да! Я слабый — да!
Но солнце греет и меня,
Но я сумею все понять.
И если любит меня Бог,
То, значит, я не очень плох.
И значит, что в любые дни
Его Любовь меня хранит.

* * *
Предательство! Гирсель закрывает глаза, зубы его выбивают дробь. Предательство! Он плачет, не стыдясь слез. Победы на состязаниях, верная служба Магистру, убийство короля — были делами мальчишки. Эти слезы — слезы взрослого. Он обрел мужество не стыдиться собственной слабости. Да, он слаб! Он, Гирсель-южанин, первый лучник в войске Магистра, — жалок. Руки не повинуются, истертые тетивой пальцы прижаты к груди. К тому самому месту, где под рубахой белеет шрам. Оставшаяся с детства метка — след кованого сапога.
Спотыкаясь, не разбирая дороги, бредет Гирсель по лугу.
Нет ничего краше июньских лугов. Травы — по пояс. Разноцветье: ромашки, розовый и белый клевер, ярко-розовые гвоздики, темно-лиловый и желтый горошек, белый и бледно-розовый тысячелистник, сиреневый репейник, лиловые колокольчики, синие васильки, алые маки… Зной, аромат, жужжание шмелей…
Дивное, жаркое лето. Такое же стояло двенадцать лет назад, ровно двенадцать, Гирсель не сбился со счета. Это в давнем детстве он мог не помнить лет, не знать хорошенько: семь ему исполнилось или восемь?
Детство кончилось, когда на селение напали, когда мать спрятала его в ворохе старого тряпья на чердаке.
Ответь-ка, Гирсель, что страшнее всего на свете?
Собственное бессилие. Что может сделать ребенок в семь или восемь лет, если мать бросается из окна на острые колья?
Что может сделать ребенок, чьи слабые руки никогда не держали оружия, если чужеземец, перешагнув через залитое кровью тело отца, поднимается на чердак? Ребенку бы волчьи зубы да когти рыси! Что ты можешь, Гирсель-южанин, если носком сапога тебя отшвыривают в сторону? Только слушать чужеземную речь, только смотреть, не отводя глаз, в освещенные отблесками пламени смуглые потные лица, а потом — выкапывать из горячего пепла дорогие кости.
Счастье тебе выпало, Гирсель, ты уцелел! Добрыми оказались дальние родичи, добрыми да щедрыми. Спать позволили на голых досках у порога — благодарен до смерти будь, щенок! Объедки кидали, от которых собаки отказывались, — падай в ноги, целуй руки.
Ой, неблагодарный ты, Гирсель! Покинул благодетелей, слова ласкового не сказал. Что ж, испробуй жизни бродячей, попрошайничай, воруй, отведай плетей, ночуй в канавах да под заборами. Как опустится тьма, как сомкнешь веки — перед глазами смуглые горбоносые лица; как стихнет дневной шум — в ушах грубые гортанные голоса.
Хочешь обрести покой?
Отомсти, Гирсель, отомсти.
Идешь лесом — птицы свистят:
— Зачем срезал ветку, Гирсель-южанин?
— Хочу сделать лук, хочу сделать лук!
Идешь полем — травы шумят:
— Зачем взял конский волос, Гирсель-южанин?
— Совью тетиву, совью тетиву!
Идешь берегом реки — вода плещет:
— Зачем ломаешь камыш, Гирсель-южанин?
— Будет древко для стрел, будет древко для стрел!
Идешь пустошью — песок шелестит:
— Зачем в кузницу спешишь, Гирсель-южанин?
— Куплю наконечники, наконечники трехгранные, бронебойные!
Идешь болотом — трясина пузырится:
— Зачем не знаешь отдыха, Гирсель-южанин, зачем пальцы стерты в кровь?
— Стану первым стрелком, стану лучшим стрелком!
Идешь горами — камни грохочут:
— Зачем быть первым, Гирсель-южанин?
— Стану начальником лучников, поведу в бой лучников!
Идешь, и сердце бьется в такт:
— Какую службу сослужишь, Гирсель-южанин?
— Пошлю стрелу в горло каралдорскому королю!
…Гирсель закрывает руками лицо, ничком валится в траву. Прекрасны июньские луга! Видишь ли ты шатры, Гирсель? Разноцветные шатры, раскинувшиеся на лугу? Над самым большим из них реет стяг с черным вороном.
Верой и правдой служил ты, Гирсель, Магистру. И впредь не покинь своего хозяина. Магистр объявил короля и королеву убитыми — подтверждай его слова. Каралдорцев в страну призвал — не смей перечить. Каралдорское войско встало лагерем на лугу, в двух милях от заросшего травой пепелища твоего дома, — радуйся. Забудь горячий пепел и хрупкие кости, оставь мысли о мести, склонись перед каралдорским королем, приветствуй его как нового владыку. Покорись, Гирсель!

* * *
Красив каралдорский король. Волосы его черны и блестящи, щеки румяны, глаза как уголья, а голос подобен грому.
Возлагает король на голову трехзубый золотой венец, смотрится в зеркало, обрамленное яхонтами и серебром, разговаривает со своим отражением:
— Добром и миром взял я эту страну. Ни один из моих воинов меча не обнажил. Будто созревший плод, упало королевство мне в руки.
Улыбаются пунцовые губы.
— Не врагом пришел, званным да желанным хозяином, по приглашению Королевского Совета.
Что? — Густые брови сходятся к переносице. — Лорды Совета разбежались? Не беда. Глава Совета свое слово сказал. Все по закону. Король и королева мертвы…
— Что? — Каралдорец склоняет голову набок, прислушивается. — Королева укрылась в замке Дарль? Ложь. Аннабел сгорела живьем, это любой подтвердит. Увы, печальна участь женщин из этой семьи… Лорд Гаральд пытается возвести на престол самозванку.
— Что? — Губы плотно сжимаются. — Королева и лорд Гаральд собирают войска? Крепости Нельт, Рофт, Карсия держат оборону? Не войти бы мне в страну, не пропусти лорд Расс через свои земли? Северные лорды присоединились к Магистру, а на юго-востоке все верны королеве? Табр закрыл ворота? Зато Баттия распахнула настежь, городские старшины ключ вынесли.
Узкие глаза улыбаются.
— Не пришлось штурмовать Арч, нет, не пришлось. Три дня простояли под стенами города. И что же? Через три дня Хорт, Глава Совета, человек короля, зарезан был среди бела дня на городской площади. Я пальцем не шевельнул, а город покорился.
Каралдорский король жмурится, подносит к губам черненый кубок.
— Да разве ненавистен я жителям? Это Хорт им был ненавистен. При Хорте — не укради, не попрошайничай, трудись до седьмого пота. А мне что за дело, кто как богатство добыл?
Искренне, искренне приветствуют меня горожане. Подлинное ликование в их криках звучит. Если не я — Аннабел с Артуром престол займут. Придется забыть о ярких каралдорских нарядах, о сластях да лакомствах, о легкой наживе. Придется к плугу вернуться, да к рыболовным сетям, да к стаду, да к виноградникам, да к шерсти, да к дратве. Снова гнуть спину от рассвета до заката, смирять свои желания и… Нет, нет, это их отцы гордились изделиями собственных рук, они гордятся своим бездельем.
Каралдорский король наклоняется к зеркалу, подмигивает отражению.
— Разве могу я проиграть, когда на моей стороне такие союзники — невежество, жадность и лень?

* * *
Рыжий Плут поморщился, глядя на солнце, — хоть бы легкое облачко, но нет, небосвод чист. Вытер пот со лба. Конь его потерял подкову и захромал, и Плут, щадя скакуна, шел пешком, благо до замка Дарль было рукой подать. Босые ноги окунались в теплую дорожную пыль. Солнце палило не на шутку. Гудели шмели. Нескончаемые поля ромашек перемежались синими заводями васильков. Плут шагал и напевал песенку, полагая, что Менестрель сочинил ее как раз для него.
— Кто-то рис не отличит от проса,
Спутает процессы и процессии.
Морякам, гадалкам и матросам —
Всем небезразлична честь профессии.
Во дворце мудрец — ума палата —
За совет получит соответственно.
Не дают за плутни плуту платы,
То есть поступают безответственно.
Тот, скупив театры-балаганы,
Обзавелся семихвостой плеткою,
Заимел набитые карманы,
Распрощался с легкою походкою.
Мот ест-пьет, пираты прячут клады,
Черный маг колдует да злодействует,
Не дают за плутни плуту платы,
Истый плут без дела не бездействует.
Сам с собою затевая споры,
Открываю истины банальные:
Чту певцов, монархов и актеров
За таланты профессиональные.
Соловей свистит свои рулады,
А охотник жив своей охотою.
За работу платы мне не надо,
Я всегда с охотою работаю.
Так ни в Лету, ни в лета не канет
То, что вне продажи и продажности.
Помни, кто работает руками,
О душе, предмете высшей важности.
Мой наряд — прорехи да заплаты,
Где они, клиенты благодарные?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71