Аойда благоговейно коснулась будто сияющей своим цветом ткани и тут же отдернула руку: это и в самом деле был прославленный в песнях Заговоренный Плащ Тевиров, плащ, который могли набрасывать на себя лишь товьярские государи.
— Ты — Тевир? — потрясение сказала Аойда. — В этом мире еще живут Тевиры?..
— Живут, — усмехнулся чему-то Абраксас. — Ну что, пойдем? — Он протянул ей руку.
Песок сейчас как будто ничем не отличался от обыкновенного, и когда они миновали невидимую границу, ничего с ними не случилось; они прошли сто ярдов, увязая по щиколотку, и вышли на зеркально отполированную поверхность, которую, собственно, и называли Жуткой Пустыней.
Через несколько сотен шагов Аойда позволила себе обернуться. Сзади за ними следовали серебристые плащи, а еще дальше, но по пескам, шел человек в простом сером плаще; он шел быстро и почти уже догнал серебристых. Абраксас заметил заминку и тоже оглянулся.
— О, — удивился он. — А этот парень настроен всерьез.
— Что? — переспросила Аойда.
— Твой дезертир Пройт, — пояснил Абраксас. — Он, кажется, решил идти за нами. Что ж, пусть, если ему так не терпится умереть…
Аойда посмотрела дальше.
У кромки песков стоял Линкей, размахивал руками и что-то кричал; но ветер относил его слова.
Аойда помахала ему рукой и пошла дальше, уже не оборачиваясь.
Впереди был длинный путь…
Абраксас прошел в спальню, он хотел повалиться на постель, отдохнуть хотя бы елом, потому что для души отдыха не предвиделось.
О Небеса!.. На постели сидела принаряженная и умело подкрашенная юная дочь наместника и смотрела на Абраксаса восторженными и влюбленными глазами.
— Государь мой! — сказала она, когда он замер на пороге, встала и тут же начала раздеваться.
Абраксас попятился. Он с треском захлопнул за собой двери и пошел искать успокоения в другом месте.
Двумя комнатами дальше он обнаружил притулившийся кожаный диван, предназначенный, видимо, для сменного телохранителя наместника. Абраксас не думая рухнул на него; в диване что-то хрупнуло, но он выдержал.
…Одиноко спящего здесь государя, накрывшегося с головой Плащом Тевиров, слуги обнаружили через несколько часов и с аккуратностью перенесли в спальню, раздели и уложили как подобает государю…
…Утром государь пробудился рядом с прекрасной дочерью наместника, так и не припомнив, как из пиршественной залы он попал сюда, вызвал прямо в спальню наместника и начальника ополчения города, отдал, не поднимаясь с постели, им необходимые распоряжения, повелел оставить его одного. Вернее — с юной девицей и не тревожить…
…А недалеко за полдень, под восторженные возгласы горожан, государь во главе ополчения и отрядов добровольцев покидал моментально покоренный город…
…Поход войска Абраксаса-колдуна на юг начался…
КНИГА ВТОРАЯ
ПРОПАВШИЙ НАСЛЕДНИК
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
ЭЙЛИ
ДОЛГАЯ ДОРОГА К ДОМУ
Эйли вдоволь намучилась с мальчиком, пока приучила его поменьше болтать. Она пробовала запугивать его россказнями о злых дядях, которые хотят его убить, и о злых тетях, которые хотят посадить его в глубокий-глубокий погреб, где никогда не бывает солнечного света и бегают крысы размером с собаку. Неизвестно, каких собак представил себе Наследник, но при их упоминании он испуганно притихал и в присутствии чужих людей прятался за юбкой Эйли. В платье девочки она рискнула водить его только первые несколько дней — мальчик просто не понимал еще разницы между «он» и «она» по отношению к себе и упрямо не желал вести себя как девочка. Помучившись, Эйли наконец сняла с него платьишко, а платок повязала другим способом — так, как на юге и юго-востоке носят даже взрослые мужчины. Мальчика еще интересовало, почему это он ходит в одной рубашке и не носит штанишек; но в этих краях надеть на ребенка штанишки значило все равно что доложить всем и каждому — он из благородных. Здесь больше, чем где-либо еще в Империи, сохранялись доимперские традиции, и — по крайней мере в одежде — Эйли находила большое сходство с обычаями таласар: как и в Таласе, тут, на Востоке, что женщины, что мужчины ходили в расшитых красным и синим белых рубахах, добавляя к ним — женщины короткие расклешенные юбки, а мужчины полосатые или клетчатые килты. Хорошо еще, что мальчик не капризничал и пешеходом оказался неутомимым: у Эйли, бывало, прямо ноги отваливаются — а он все бежит себе вприпрыжку, да еще то и дело сворачивает на обочину, поближе рассмотреть что-нибудь, чего не видал раньше. Мнимую сестру он называл Зукки, «сдобная булочка», потому что выговаривать «Сухейль» он не умел, как-то не получалось — и слава Богам! И Эйли тоже приучала его к новому имени — она звала его Нунки, «попрыгунчик».
Хорошо, что далеко не все время им приходилось идти пешком; довольно часто находились попутчики, которые могли выделить им место на подводе — сельские жители или проезжие торговцы. Простых людей Эйли не боялась. От Менкара она знала, что к югу от Ришада народ в основном доброжелательный и спокойный, разбойников мало, а и те, что есть, бедных прохожих не грабят, сирот не обижают, и потому по дорогам тут можно путешествовать хоть в одиночку — дурного ничего не приключится — не Запад, где, бывает, воруют прохожих да продают за границу; впрочем, и там, уверял Менкар, Эйли с мальчиком могла бы без боязни двигаться от деревни к деревни: в тех краях крадут лишь здоровых и рослых мужчин для продажи вербовщикам армии или — после соответствующих манипуляций — для гарема махрийских вельмож, куда сплавляли также и пышных светловолосых белолицых красавиц.
Денег при Эйли почти что не было, всего-то горсть серебра; остальное она предусмотрительно припрятала, нашив на длинную и мешковатую вязаную кофту — такие здесь носили небогатые горожанки — шесть золотых монет, предварительно превратив их в обтянутые тканью пуговицы. Она рассчитывала, что этого с лихвой хватит, и в общем-то оказалась права: в иных деревнях, наливая ей молока и снабжая краюхой хлеба, денег с них просто не брали.
Только вот простая пища никак не была привычной ни Эйли, ни мальчику, и обычно приходилось прикупать что-нибудь еще: сыра, яиц, фруктов или какие-нибудь сласти. Мальчик иногда просил мяса, но мяса в этих краях в начале лета было не укупить — даже птицу резали сейчас только в исключительных случаях; времена наступали смутные, и крестьяне на всякий случай готовились к ним.
Словом, путешествие Эйли с Нунки проходило без особых приключений. Даже погода благоприятствовала: дождей почти не было, дул теплый, мягкий ветерок и ночные заморозки не тревожили. Так что зачастую они останавливались на ночлег не в самой деревне, а возле — в прошлогодних шалашах среди садов или в одиноких сараях за околицами, где спали на прелом, слежавшемся сене. Бывало, Эйли даже решалась оставлять спящего мальчика и уходила в недалекую деревню за продуктами; Нунки привык просыпаться в одиночестве и не плакал. : …Так случилось и в то раннее утро, когда она оставила малыша спать под навесом, устроенным на широкой поляне 2go между двумя рощицами, в спрелых остатках прошлогоднего сена, а сама пошла на расположившийся неподалеку богатый хутор. Туда и ходу-то было ярдов триста—триста пятьдесят, но на обратном пути случилась непредвиденная задержка — по дороге, которая отделяла хутор от места ночевки, чуть не полчаса сплошным потоком шла колонна кавалерии. Колонна шла так плотно и грозно, что через дорогу было перейти страшно, того и гляди затопчут. Эйли смотрела на запыленные лица всадников, на пиках которых развевались вымпелы Аларафов, и тревожилась, что войска прибыли сюда, чтобы найти их. Не ее, конечно, тетю Зукки, и мальчишку Нунки, а беглую княжну Сухейль с похищенным ею Наследником.
Беспокойства добавила дородная хуторянка.
— Новый Император лагерем стоит на Вересковом лугу, — словоохотливо растолковала она, махнув рукой куда-то за спину. Этого еще не хватало. Сердце Эйли сжалось. т— Новый Император? — переспросила она рассеянно.
— Ну да, — был ответ. — Князь Алараф Сегин. Чего уж там, — махнула рукой женщина. — Императором и будет, это ж быку понятно.
Эйли невольно глянула в ту сторону, куда указывала женщина, и, естественно, ничего, кроме леса, не увидела.
— А что это князь сюда приехал? — спросила она. — У него где-то рядом имение?
— Да нет вроде, — ответила хуторянка, — у Аларафов есть земли на Востоке, но князь вроде к Югу идет.
И Эйли поняла, что князь действительно прибыл сюда, чтобы отыскать Наследника.
Хуторянка что-то еще сказала. Эйли не расслышала и переспросила:
— Что?
— Я говорю, ты бы в одиночку-то пока не ходила, — доброжелательно повторила она. — Незачем девушке одной ходить, когда в округе столько солдат. Еще обидят ненароком.
— Да, — качнула головой Эйли. — Мне надо идти.
Дорога наконец освободилась. Эйли поспешно перешла ее и почти побежала к видневшемуся вдали в утреннем мареве навесу.
В голове у нее билась одна мысль: надо скорее отсюда уходить. Скорее. И идти к Таласу надо лесами, полагаясь на присущее таласарам чутье — так будет быстрее и безопаснее. Эйли не сомневалась, что таласское чутье не изменит ей даже в чужих лесах. Только бы…
Только б…
Только мальчика под навесом не было.
Были следы — много следов.
…Разворошенное сено.
…Капли крови на утоптанной земле.
…Две темные полосы там, где с травы была сбита роса, отмечали чей-то путь.
Это могло означать лишь одно: пока она стояла и ждала прохода всадников, кто-то пришел сюда, нашел малыша, убил или ранил его и унес тельце…
Какое-то время Эйли лежала на земле, не в силах пошевелиться. Потом в голову вернулись мысли, и она поняла: если она хочет узнать, что случилось — «адо прямо сейчас, пока не испарилась роса, идти по следам.
Эйли встала и пошла.
Только шагов двадцать спустя она спохватилась: трава была примята, да — но травинки были наклонены в сторону навеса. Значит, здесь этот неизвестный кто-то туда и шел.
Эйли бегом вернулась.
Она нашла другую дорожку примятой травы, пошла по ней.
Эйли внимательно смотрела под ноги, иногда поглядывая вперед. И полмили спустя увидела в траве металлический блеск.
Она нагнулась и подняла с земли свою киммериевую серьгу с выпуклой хрустальной линзой. Серьги были единственной драгоценностью, которую она прихватила из Ришада; иногда она давала поиграть ими мальчику — тому очень нравился их отливающий фиолетом цвет.
А на влажной земле рядом с находкой отпечатался след огромной собачьей лапы.
— Правду говорят, будто бы Князевы собаки затравили на лугу какого-то ребятенка? — произнес мужской голос. — Нашито все вроде целы… Может, кто из соседских?
— Чужой это, — ответила ему женщина. — Хамал ходил смотреть. И соседские тоже ходили, незнакомый это. Маленький, говорят, совсем малыш еще…
Голоса стихли; двое прошли мимо, и Эйли не стала оборачиваться.
Она сидела спиной к ним, на невысокой стене, сложенной из нетесаного камня, служившей загородкой чьего-то загона или огорода, и смотрела с холма вниз, на далекий Вересковый луг, тот самый, о котором говорили крестьяне. Она была спокойна, уже спокойна — свои слезы она выплакала утром в лесу, а потом долго сидела, бездумно глядя в певучую воду ручья. Теперь от слез следа не осталось. И о ребенке, которого ненароком затравили княжьи собаки, она слышала не первый раз; в селе говорили, что князь расстроен случившимся и мщет, чей ребенок, чтобы заплатить родне, и все стращали своих детей, чтобы со двора не убегали — вон у князя какие собаки, настоящие породистые грифоны, псы-демоны…
Псами-демонами называли здесь огромных собак, специально выведенных для охоты на диких быков, — мощных, громадных, плоскомордых и бесхвостых гривастых грифонов. Вид у грифонов был поистине демонический: суженные к заду тела с мускулистой грудью и поджарым животом, длинные прыжковые и беговые задние и сильные передние ноги со страшными когтями, мощная короткая шея, переходящая в крупную квадратную голову с большими стоячими ушами, а на черной сплющенной морде — карие, с добрые блюдца, глаза совершенно без белков; и вдобавок ко всему этому ужасу — серая, будто припорошенная серебристой пудрой, почти лошадиная грива. Грифоны были старинной, редкой породой; собаки выбраковывались самым тщательным и безжалостным образом, при малейших признаках нарушения экстерьера у одного щенка убивали весь помет, поэтому стоили они целые состояния, за что их еще иногда называли царскими грифонами.
Эйли видела этих собак еще при Дворе. То есть, они попадались ей на глаза, но тогда она их просто не замечала…
Сейчас она издали смотрела на помятый луг, откуда князь, которого все уже называли не иначе как будущим Императором, уже уехал. Оставшиеся немногочисленные слуги разбирали шатры и палатки; потом уехали и последние люди князя, а Эйли все сидела и смотрела на опустевший луг, пока хозяйка не позвала ее полоть огород.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Ты — Тевир? — потрясение сказала Аойда. — В этом мире еще живут Тевиры?..
— Живут, — усмехнулся чему-то Абраксас. — Ну что, пойдем? — Он протянул ей руку.
Песок сейчас как будто ничем не отличался от обыкновенного, и когда они миновали невидимую границу, ничего с ними не случилось; они прошли сто ярдов, увязая по щиколотку, и вышли на зеркально отполированную поверхность, которую, собственно, и называли Жуткой Пустыней.
Через несколько сотен шагов Аойда позволила себе обернуться. Сзади за ними следовали серебристые плащи, а еще дальше, но по пескам, шел человек в простом сером плаще; он шел быстро и почти уже догнал серебристых. Абраксас заметил заминку и тоже оглянулся.
— О, — удивился он. — А этот парень настроен всерьез.
— Что? — переспросила Аойда.
— Твой дезертир Пройт, — пояснил Абраксас. — Он, кажется, решил идти за нами. Что ж, пусть, если ему так не терпится умереть…
Аойда посмотрела дальше.
У кромки песков стоял Линкей, размахивал руками и что-то кричал; но ветер относил его слова.
Аойда помахала ему рукой и пошла дальше, уже не оборачиваясь.
Впереди был длинный путь…
Абраксас прошел в спальню, он хотел повалиться на постель, отдохнуть хотя бы елом, потому что для души отдыха не предвиделось.
О Небеса!.. На постели сидела принаряженная и умело подкрашенная юная дочь наместника и смотрела на Абраксаса восторженными и влюбленными глазами.
— Государь мой! — сказала она, когда он замер на пороге, встала и тут же начала раздеваться.
Абраксас попятился. Он с треском захлопнул за собой двери и пошел искать успокоения в другом месте.
Двумя комнатами дальше он обнаружил притулившийся кожаный диван, предназначенный, видимо, для сменного телохранителя наместника. Абраксас не думая рухнул на него; в диване что-то хрупнуло, но он выдержал.
…Одиноко спящего здесь государя, накрывшегося с головой Плащом Тевиров, слуги обнаружили через несколько часов и с аккуратностью перенесли в спальню, раздели и уложили как подобает государю…
…Утром государь пробудился рядом с прекрасной дочерью наместника, так и не припомнив, как из пиршественной залы он попал сюда, вызвал прямо в спальню наместника и начальника ополчения города, отдал, не поднимаясь с постели, им необходимые распоряжения, повелел оставить его одного. Вернее — с юной девицей и не тревожить…
…А недалеко за полдень, под восторженные возгласы горожан, государь во главе ополчения и отрядов добровольцев покидал моментально покоренный город…
…Поход войска Абраксаса-колдуна на юг начался…
КНИГА ВТОРАЯ
ПРОПАВШИЙ НАСЛЕДНИК
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
ЭЙЛИ
ДОЛГАЯ ДОРОГА К ДОМУ
Эйли вдоволь намучилась с мальчиком, пока приучила его поменьше болтать. Она пробовала запугивать его россказнями о злых дядях, которые хотят его убить, и о злых тетях, которые хотят посадить его в глубокий-глубокий погреб, где никогда не бывает солнечного света и бегают крысы размером с собаку. Неизвестно, каких собак представил себе Наследник, но при их упоминании он испуганно притихал и в присутствии чужих людей прятался за юбкой Эйли. В платье девочки она рискнула водить его только первые несколько дней — мальчик просто не понимал еще разницы между «он» и «она» по отношению к себе и упрямо не желал вести себя как девочка. Помучившись, Эйли наконец сняла с него платьишко, а платок повязала другим способом — так, как на юге и юго-востоке носят даже взрослые мужчины. Мальчика еще интересовало, почему это он ходит в одной рубашке и не носит штанишек; но в этих краях надеть на ребенка штанишки значило все равно что доложить всем и каждому — он из благородных. Здесь больше, чем где-либо еще в Империи, сохранялись доимперские традиции, и — по крайней мере в одежде — Эйли находила большое сходство с обычаями таласар: как и в Таласе, тут, на Востоке, что женщины, что мужчины ходили в расшитых красным и синим белых рубахах, добавляя к ним — женщины короткие расклешенные юбки, а мужчины полосатые или клетчатые килты. Хорошо еще, что мальчик не капризничал и пешеходом оказался неутомимым: у Эйли, бывало, прямо ноги отваливаются — а он все бежит себе вприпрыжку, да еще то и дело сворачивает на обочину, поближе рассмотреть что-нибудь, чего не видал раньше. Мнимую сестру он называл Зукки, «сдобная булочка», потому что выговаривать «Сухейль» он не умел, как-то не получалось — и слава Богам! И Эйли тоже приучала его к новому имени — она звала его Нунки, «попрыгунчик».
Хорошо, что далеко не все время им приходилось идти пешком; довольно часто находились попутчики, которые могли выделить им место на подводе — сельские жители или проезжие торговцы. Простых людей Эйли не боялась. От Менкара она знала, что к югу от Ришада народ в основном доброжелательный и спокойный, разбойников мало, а и те, что есть, бедных прохожих не грабят, сирот не обижают, и потому по дорогам тут можно путешествовать хоть в одиночку — дурного ничего не приключится — не Запад, где, бывает, воруют прохожих да продают за границу; впрочем, и там, уверял Менкар, Эйли с мальчиком могла бы без боязни двигаться от деревни к деревни: в тех краях крадут лишь здоровых и рослых мужчин для продажи вербовщикам армии или — после соответствующих манипуляций — для гарема махрийских вельмож, куда сплавляли также и пышных светловолосых белолицых красавиц.
Денег при Эйли почти что не было, всего-то горсть серебра; остальное она предусмотрительно припрятала, нашив на длинную и мешковатую вязаную кофту — такие здесь носили небогатые горожанки — шесть золотых монет, предварительно превратив их в обтянутые тканью пуговицы. Она рассчитывала, что этого с лихвой хватит, и в общем-то оказалась права: в иных деревнях, наливая ей молока и снабжая краюхой хлеба, денег с них просто не брали.
Только вот простая пища никак не была привычной ни Эйли, ни мальчику, и обычно приходилось прикупать что-нибудь еще: сыра, яиц, фруктов или какие-нибудь сласти. Мальчик иногда просил мяса, но мяса в этих краях в начале лета было не укупить — даже птицу резали сейчас только в исключительных случаях; времена наступали смутные, и крестьяне на всякий случай готовились к ним.
Словом, путешествие Эйли с Нунки проходило без особых приключений. Даже погода благоприятствовала: дождей почти не было, дул теплый, мягкий ветерок и ночные заморозки не тревожили. Так что зачастую они останавливались на ночлег не в самой деревне, а возле — в прошлогодних шалашах среди садов или в одиноких сараях за околицами, где спали на прелом, слежавшемся сене. Бывало, Эйли даже решалась оставлять спящего мальчика и уходила в недалекую деревню за продуктами; Нунки привык просыпаться в одиночестве и не плакал. : …Так случилось и в то раннее утро, когда она оставила малыша спать под навесом, устроенным на широкой поляне 2go между двумя рощицами, в спрелых остатках прошлогоднего сена, а сама пошла на расположившийся неподалеку богатый хутор. Туда и ходу-то было ярдов триста—триста пятьдесят, но на обратном пути случилась непредвиденная задержка — по дороге, которая отделяла хутор от места ночевки, чуть не полчаса сплошным потоком шла колонна кавалерии. Колонна шла так плотно и грозно, что через дорогу было перейти страшно, того и гляди затопчут. Эйли смотрела на запыленные лица всадников, на пиках которых развевались вымпелы Аларафов, и тревожилась, что войска прибыли сюда, чтобы найти их. Не ее, конечно, тетю Зукки, и мальчишку Нунки, а беглую княжну Сухейль с похищенным ею Наследником.
Беспокойства добавила дородная хуторянка.
— Новый Император лагерем стоит на Вересковом лугу, — словоохотливо растолковала она, махнув рукой куда-то за спину. Этого еще не хватало. Сердце Эйли сжалось. т— Новый Император? — переспросила она рассеянно.
— Ну да, — был ответ. — Князь Алараф Сегин. Чего уж там, — махнула рукой женщина. — Императором и будет, это ж быку понятно.
Эйли невольно глянула в ту сторону, куда указывала женщина, и, естественно, ничего, кроме леса, не увидела.
— А что это князь сюда приехал? — спросила она. — У него где-то рядом имение?
— Да нет вроде, — ответила хуторянка, — у Аларафов есть земли на Востоке, но князь вроде к Югу идет.
И Эйли поняла, что князь действительно прибыл сюда, чтобы отыскать Наследника.
Хуторянка что-то еще сказала. Эйли не расслышала и переспросила:
— Что?
— Я говорю, ты бы в одиночку-то пока не ходила, — доброжелательно повторила она. — Незачем девушке одной ходить, когда в округе столько солдат. Еще обидят ненароком.
— Да, — качнула головой Эйли. — Мне надо идти.
Дорога наконец освободилась. Эйли поспешно перешла ее и почти побежала к видневшемуся вдали в утреннем мареве навесу.
В голове у нее билась одна мысль: надо скорее отсюда уходить. Скорее. И идти к Таласу надо лесами, полагаясь на присущее таласарам чутье — так будет быстрее и безопаснее. Эйли не сомневалась, что таласское чутье не изменит ей даже в чужих лесах. Только бы…
Только б…
Только мальчика под навесом не было.
Были следы — много следов.
…Разворошенное сено.
…Капли крови на утоптанной земле.
…Две темные полосы там, где с травы была сбита роса, отмечали чей-то путь.
Это могло означать лишь одно: пока она стояла и ждала прохода всадников, кто-то пришел сюда, нашел малыша, убил или ранил его и унес тельце…
Какое-то время Эйли лежала на земле, не в силах пошевелиться. Потом в голову вернулись мысли, и она поняла: если она хочет узнать, что случилось — «адо прямо сейчас, пока не испарилась роса, идти по следам.
Эйли встала и пошла.
Только шагов двадцать спустя она спохватилась: трава была примята, да — но травинки были наклонены в сторону навеса. Значит, здесь этот неизвестный кто-то туда и шел.
Эйли бегом вернулась.
Она нашла другую дорожку примятой травы, пошла по ней.
Эйли внимательно смотрела под ноги, иногда поглядывая вперед. И полмили спустя увидела в траве металлический блеск.
Она нагнулась и подняла с земли свою киммериевую серьгу с выпуклой хрустальной линзой. Серьги были единственной драгоценностью, которую она прихватила из Ришада; иногда она давала поиграть ими мальчику — тому очень нравился их отливающий фиолетом цвет.
А на влажной земле рядом с находкой отпечатался след огромной собачьей лапы.
— Правду говорят, будто бы Князевы собаки затравили на лугу какого-то ребятенка? — произнес мужской голос. — Нашито все вроде целы… Может, кто из соседских?
— Чужой это, — ответила ему женщина. — Хамал ходил смотреть. И соседские тоже ходили, незнакомый это. Маленький, говорят, совсем малыш еще…
Голоса стихли; двое прошли мимо, и Эйли не стала оборачиваться.
Она сидела спиной к ним, на невысокой стене, сложенной из нетесаного камня, служившей загородкой чьего-то загона или огорода, и смотрела с холма вниз, на далекий Вересковый луг, тот самый, о котором говорили крестьяне. Она была спокойна, уже спокойна — свои слезы она выплакала утром в лесу, а потом долго сидела, бездумно глядя в певучую воду ручья. Теперь от слез следа не осталось. И о ребенке, которого ненароком затравили княжьи собаки, она слышала не первый раз; в селе говорили, что князь расстроен случившимся и мщет, чей ребенок, чтобы заплатить родне, и все стращали своих детей, чтобы со двора не убегали — вон у князя какие собаки, настоящие породистые грифоны, псы-демоны…
Псами-демонами называли здесь огромных собак, специально выведенных для охоты на диких быков, — мощных, громадных, плоскомордых и бесхвостых гривастых грифонов. Вид у грифонов был поистине демонический: суженные к заду тела с мускулистой грудью и поджарым животом, длинные прыжковые и беговые задние и сильные передние ноги со страшными когтями, мощная короткая шея, переходящая в крупную квадратную голову с большими стоячими ушами, а на черной сплющенной морде — карие, с добрые блюдца, глаза совершенно без белков; и вдобавок ко всему этому ужасу — серая, будто припорошенная серебристой пудрой, почти лошадиная грива. Грифоны были старинной, редкой породой; собаки выбраковывались самым тщательным и безжалостным образом, при малейших признаках нарушения экстерьера у одного щенка убивали весь помет, поэтому стоили они целые состояния, за что их еще иногда называли царскими грифонами.
Эйли видела этих собак еще при Дворе. То есть, они попадались ей на глаза, но тогда она их просто не замечала…
Сейчас она издали смотрела на помятый луг, откуда князь, которого все уже называли не иначе как будущим Императором, уже уехал. Оставшиеся немногочисленные слуги разбирали шатры и палатки; потом уехали и последние люди князя, а Эйли все сидела и смотрела на опустевший луг, пока хозяйка не позвала ее полоть огород.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76