императора, и тех, к кому он прислушивался, и кто считал себя соперниками Альберико. Как будут истолкованы эти новости, если Брандин Игратский начнет оживленную торговлю с югом, если купцы Сенцио будут бойко плавать мимо архипелага и вдоль побережья за пределы Тригии и горных цепей в порты Квилеи за теми легендарными богатствами страны, которыми она так долго ни с кем не делилась, пока там правили жрицы?
Если одной лишь Империи будет отказано в доступе к этому новому рынку. Отказано из-за того, что Альберико Барбадиорского сочли обладающим слишком непрочной властью на Ладони по сравнению с игратянином на западе. Альберико почувствовал, что начинает потеть; холодная струйка пота скользнула по его боку. Грудь сжала болезненная судорога в области сердца. Он заставил себя дышать медленно, пока судорога не прошла.
Казалось, то, что сулило столько обещаний, вдруг превратилось в кинжал, более острый и смертоносный, чем мог выковать любой из его врагов дома, в Барбадиоре.
Сенцио. Он думал и мечтал о девятой провинции все месяцы, покрытые льдом и снегом, ища в тревожные ночи способ прорваться, снова обрести контроль над ситуацией, которая все больше начинала управлять им, вместо того чтобы он управлял ею, как хозяин собственной судьбы.
И было это зимой, еще до этих новостей из-за гор.
Потом вскоре, когда первые цветы начинали зацветать в садах Астибара, пришли новые известия. В ту же неделю пришло сообщение с запада, будто кто-то пытался убить Брандина Игратского.
Пытался и потерпел неудачу. Одну приятную ночь Альберико провел, проигрывая во сне сценарии блестящего триумфа. Он снова и снова видел один и тот же сон, таким острым было удовольствие от этого сна, будто убийца — который воспользовался арбалетом, как стало известно, — осуществил свой замысел. О, это было бы так идеально, это так подошло бы ему по времени, так точно совпало бы с его нуждами. Это следовало бы считать даром, озарением, ниспосланным высшими богами Империи. Через год весь полуостров Ладони принадлежал бы ему, даже через полгода. Монарх-калека Квилеи, который так отчаянно нуждался в выходе во внешний мир, вынужден был бы принять любые условия торговли, которые Альберико поставил бы перед ним.
А Империя? Она тоже принадлежала бы ему, через год после этого, самое позднее.
При такой прочной базе здесь, при никем не оспариваемой власти, ему даже не пришлось бы ждать смерти дряхлеющего императора. Он мог бы отплыть домой со своими армиями как победитель и народный герой. Сначала он бы осыпал их зерном, золотом, залил реками вина с Ладони, всем заново открытым богатством Квилеи.
Это было бы великолепно. Одну эту ночь Альберико позволил себе помечтать, улыбаясь во сне. Потом он проснулся и спустился снова в свой официальный кабинет, где его уже ждали все три командира с мрачными лицами. С ними ждал новый гонец. Снова с запада, всего через день после первого, с новостью, которая разбила двадцать лет балансирования на грани на мелкие, острые осколки, которые уже никогда не склеить в единое целое.
Брандин отрекся от престола в Играте и провозгласил себя Королем Западной Ладони.
На Кьяре, сообщил гонец, содрогаясь при взгляде на лицо своего господина, начали праздновать уже через несколько часов после обнародования этого решения.
— А игратяне? — резко спросил Каралиус, командир Первой роты, хотя не имел права говорить.
— Большинство уедут домой, — ответил гонец. — Если они останутся, то должны стать гражданами, всего лишь равноправными гражданами нового королевства.
— Ты говоришь, что они уедут домой, — сказал Альберико. Его взгляд был тяжелым и равнодушным, скрывающим лихорадочное кипение эмоций. — Ты знаешь это, тебе сказали, или ты всего лишь догадываешься, что так будет?
Гонец посерел, заикаясь, выдавил что-то насчет логики и очевидных последствий, и что каждый мог бы предсказать…
— Вырезать этому человеку язык, а потом казнить, — произнес Альберико. — Мне безразлично, каким способом. Мои гонцы приносят мне те новости, о которых узнают. Это я делаю выводы, которые необходимо сделать.
Гонец лишился чувств и повалился боком на пол. Было видно, что он обделался. Гранчиал, командир Второй роты, быстро подал знак двоим солдатам вынести его.
Альберико даже не взглянул в ту сторону. В каком-то смысле он был доволен, что этот человек говорил столь самонадеянно. Ему в тот момент необходим был предлог, чтобы кого-нибудь убить.
Он двумя пальцами сделал жест, и его слуга поспешно удалил из комнаты всех, кроме трех командиров. Чиновники помельче и сами не испытывали желания задерживаться в данный момент в его кабинете. Так и должно быть. Он не слишком доверял ни одному из них.
Командирам он тоже полностью не доверял, но нуждался в них, а они нуждались в нем, и он позаботился о том, чтобы отношения между ними оставались напряженными, на грани вражды. Такая схема работала хорошо. Пока что.
Сейчас только настоящее имело значение, а Брандин только что вверг полуостров в хаос. Сам полуостров тоже не имел особого значения, сам по себе. Он был воротами, мостом через реку. Альберико уехал из Барбадиора молодым, чтобы возвыситься в мире и вернуться вождем в самом расцвете сил, и двадцать лет ссылки лишались всякого смысла, если он не сможет с триумфом вернуться домой. Более чем с триумфом. Вернуться хозяином положения.
Он повернулся спиной к командирам и подошел к окну, незаметно потирая глаз. Он ждал, хотел посмотреть, кто заговорит первым и что скажет. В нем нарастал страх, который он старался скрыть. Все складывалось не так, его осторожность и сдержанность не принесли тех плодов, которые должны были принести.
За его спиной очень тихо заговорил Каралиус:
— Милорд, здесь открываются возможности. Большие возможности.
Именно это он и боялся услышать от этого человека. Боялся, потому что знал, что это правда, и потому что это означало снова что-то предпринимать, и быстро, совершать опасные, решительные действия. И совершать их здесь, не в Империи, не дома, куда он готовился вернуться. Война так далеко, на этом варварском, упрямом полуострове, где он может потерять все, урожай всей своей жизни, пытаясь завоевать то, что ему совсем не нужно.
— Лучше нам действовать осторожно, — быстро возразил Гранчиал. Больше из противоречия Каралиусу, как понял Альберико. Но он отметил это «нам».
Альберико повернулся и пригвоздил командира Второй роты к месту ледяным взглядом.
— Я и не собираюсь ничего предпринимать, не обдумав, — сказал он, ясно выделив первое слово. Гранчиал быстро отвел глаза. Сифервал улыбнулся в свои вьющиеся светлые усы.
Каралиус не улыбнулся. Выражение его лица оставалось серьезным и задумчивым. Он был лучшим из всех троих, Альберико это знал. И также самым опасным, так как подобные вещи всегда шли рука об руку у таких людей. Альберико обошел вокруг громадного дубового письменного стола и снова сел. Поднял глаза на командира Первой роты.
Каралиус снова заговорил.
— Сейчас подворачивается случай. На западе возникнет брожение, беспорядки. Игратяне отправятся домой. Сказать вам, что я думаю? — Его бледное лицо вспыхнуло от растущего возбуждения. Альберико понимал: этот человек видит свой счастливый шанс, возможность добыть земли и богатство.
Было бы ошибкой позволить Каралиусу чересчур раскрыться. Он, в конце концов, подумает, что сам все спланировал.
— Я знаю, что именно ты думаешь, — сказал Альберико, — даже какими словами ты это скажешь. Помолчи. Я предвижу все, что будет происходить на западе, кроме одного: мы еще не знаем, какая часть игратянской армии останется. По моим предположениям, большинство уедет, не пожелав опускаться до уровня народа, которым командовали все эти годы. Они приехали сюда не для того, чтобы стать рядовыми фигурами на Ладони.
— И мы тоже, — едко заметил Сифервал.
Альберико снова подавил гнев. Кажется, с этими тремя ему в последнее время приходилось делать это очень часто. Но у них есть собственные цели, заготовлены собственные планы, и в центре этих планов богатство и слава. Так и должно быть для всех честолюбивых людей Империи: а к чему еще должен стремиться честолюбивый человек?
— Я это понимаю, — ответил он как можно спокойнее.
— Тогда что мы будем делать? — спросил Гранчиал.
Настоящий вопрос, без вызова. Гранчиал был самым слабым и самым верным — благодаря этой слабости — из всех троих.
Альберико поднял взгляд и посмотрел на Каралиуса, не на Гранчиала.
— Вы соберете мои войска, — медленно произнес он, хотя сердце его стремительно билось. Это было опасно и могло стать концом, об этом твердили ему все его инстинкты. Но он также знал, что время и боги бросили ему с небес сверкающую жемчужину, и если он не пошевелится, она пролетит мимо.
— Соберете мои войска во всех трех провинциях и поведете их на север. Я хочу, чтобы они собрались в одном месте как можно скорее.
— Где? — Глаза Каралиуса так и горели от предвкушения.
— В Феррате, конечно. На северной границе с Сенцио. — «Сенцио, — думал он. — Девятая провинция. Жемчужина. Поле битвы». — Сколько вам на это потребуется времени? — спросил он у всех троих.
— Пять недель, не больше, — быстро ответил Гранчиал.
— Четыре, — с улыбкой произнес Сифервал.
— Первая рота, — сказал Каралиус, — будет у границы через три недели. Можете на нас рассчитывать.
— Согласен, — сказал Альберико. И отпустил их.
Он долго сидел один за письменным столом, играя с пресс-папье, обдумывая все стороны этого предприятия снова и снова, рассматривая его со всех сторон. Но как он на него ни смотрел, все кусочки, казалось, становились на свои места. Здесь можно было захватить власть, добиться триумфа, он почти что видел, как эта сверкающая жемчужина летит в воздухе, над водой, над землей, в его протянутую руку.
Он действует. Сам влияет на события, а не подчиняется им. Его противник будет уязвимым, очень уязвимым, пока этот новый хаос на западе не уляжется. Квилея будет вынуждена сделать новый выбор, и это вовсе не будет выбором. Время воистину предлагало ему жемчужину, падающую с небес, ждущую, чтобы он ее поймал. И вставил в свою корону.
Но все же ему было страшно, почти жутко этим ясным утром, пока он сидел один и пытался убедить себя в истинности этого сверкающего обещания. Больше чем страшно: во рту у него пересохло, а солнечный весенний свет казался странным до боли. Он спросил себя, уж не заболел ли он. Что-то грызло его, как крыса в темноте, в неосвещенных уголках мозга. Он заставил себя посмотреть туда, соорудить факел из своей осторожной рациональности, заглянуть внутрь себя и вырвать с корнем эту тревогу.
И он действительно ее увидел и понял в тот же момент, что ее невозможно вырвать с корнем и невозможно признаться в ней ни одной живой душе.
Потому что истина, ядовитый орешек истины заключались в том, что он боится. Смертельно боится, в самых потаенных уголках своего существа, этого человека, Брандина Игратского, теперь короля Восточной Ладони. Все изменилось, равновесие полностью нарушено. Истинная же причина — его страх — осталась точно такой же, какой была почти двадцать лет.
Вскоре он вышел из комнаты и спустился по лестнице в подземелье — посмотреть, как казнили гонца.
Алаис точно знала, почему ей был сделан этот невероятный подарок — путешествие с отцом на «Морской Деве»: в конце лета Селвена собиралась выйти замуж.
Катрини бар Эдинио, чей отец владел обширным поместьем с оливковыми рощами и виноградниками к северу от Астибара и скромным, но процветающим банкирским домом в городе, попросил у Ровиго руки его дочери в начале весны. Ровиго, предупрежденный заранее второй дочерью, дал согласие. Это решение было рассчитано, в числе прочего, и на то, чтобы воспрепятствовать намерению Селвены, о котором она часто напоминала, покончить с собой, если до осени она не выйдет замуж, а будет все еще жить в доме родителей. Катрини был серьезным и приятным юношей, пусть и скучноватым, а Ровиго в прошлом вел дела с Эдинио, и этот человек ему нравился.
Селвена пребывала в состоянии экстаза по поводу свадебных приготовлений, перспективы вести собственный дом — Эдинио предложил поселить молодую чету в маленьком домике на холме рядом с его виноградниками — и еще, как однажды вечером понял Ровиго из ее разговора с младшими сестрами, по поводу предвкушаемых радостей супружеской постели.
Он радовался ее счастью и с удовольствием ждал свадебного торжества. Если его и посещала временами грусть, которую он старался скрыть, то он относил ее за счет естественных чувств отца, который увидел, что его девочка превратилась в женщину быстрее, чем он подготовился к этому. Когда Ровиго увидел, как Селвена шьет красную перчатку для своей брачной ночи, это подействовало на него сильнее, чем он ожидал. Он отвернулся от Селвены, лихорадочно и весело болтающей с Алаис, аккуратной, тихой и внимательной, и нечто вроде печали охватило его среди царящей в доме веселой суеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104