Взгляд Кейт выразил непонимание.
У Бобби вырвалось:
– Вы имеете в виду Кейт? Это глупо.
Хайрем стукнул кулаком по ладони другой руки.
– Я так и знал. Я знал, что от нее только и жди беды. Но я никак не представлял себе, что она зайдет так далеко.
Мейвенс вздохнул.
– Боюсь, что к вам ведет слишком явный след, мисс Манцони.
Кейт полыхнула румянцем.
– Если это так, то это подстроено.
Мейвенс отозвался:
– Вы будете арестованы. Надеюсь, обойдется без лишних хлопот. Если вы посидите тихонько, «Поисковик» зачитает вам ваши права.
Кейт широко раскрыла глаза. Голос, не слышный для других, зазвучал у нее в ушах.
Хайрем сел рядом с Бобби.
– Не отчаивайся, сынок. Вместе мы это переживем. И чего ты только пыталась добиться, Манцони? Сделать под Бобби еще один подкоп? Не для того ли все это было затеяно?
На лицо Хайрема легла угрюмая маска, оно лишилось чувств, на нем не осталось ни следа от гнева, жалости, облегчения – и даже радости победы.
И в это мгновение распахнулась дверь. На пороге стоял Давид.
Он улыбался от уха до уха, его внушительная фигура заполняла весь дверной проем, а в руке он держал скатанный в трубочку софт-скрин.
– Я сделал это, – сказал он. – Господь свидетель, я это сделал… Что тут происходит?
Мейвенс начал:
– Доктор Керзон, было бы лучше, если бы…
– Не имеет значения. Чем бы вы тут ни занимались, это не имеет никакого значения. По сравнению с этим. – Он положил софт-скрин на стол и расправил. – Как только все получилось, я сразу помчался сюда. Вы только взгляните!
На экране софт-скрина красовалось нечто внешне похожее на радугу, только в этой радуге присутствовали исключительно черный, белый и серый цвета. Неровные полосы света изгибались дугами и искривлялись на черном фоне.
– Немного рябит, – объяснил Давид, – но все-таки это изображение эквивалентно по качеству снимкам, полученным первыми зондами NASA еще в семидесятые годы.
– Это Сатурн, – зачарованно произнес Мейвенс. – Планета Сатурн.
– Да. Мы видим перед собой кольца. – Давид ухмыльнулся. – Я выставил фокус червокамеры в миллиарде с половиной километров от Земли. Здорово, правда? Если приглядеться повнимательнее, можно рассмотреть даже парочку спутников – вот здесь, в плоскости колец.
Хайрем радостно расхохотался и крепко обнял Давида.
– Бог мой, какая классная чертовщина!
– Да. Да, так и есть. Но это не важно. Больше не важно.
– Не важно? Ты шутишь?
Давид принялся яростно нажимать на клавиши софт-скрина.
Изображение колец Сатурна исчезло.
– Я начну преобразования отсюда. Все очень просто. Это Бобби подсказал мне. Я просто не мыслил в таком направлении. Если я сокращаю пространственноподобный интервал на пару метров, тогда остальная часть «червоточины» уподобляется времени…
Бобби наклонился к экрану. Теперь на софт-скрине появилось настолько же зернистое изображение гораздо более приземленной сцены. Бобби сразу узнал это место: это был рабочий кабинет-выгородка Давида в «Червятнике». Давид сидел там спиной к объективу, а рядом с ним стоял Бобби и заглядывал через его плечо.
– Вот так – легко и просто, – тихо и зачарованно проговорил Давид. – Правда, придется погонять, провести несколько экспериментов, тщательно все рассчитать…
Хайрем не понял.
– Но ведь это всего-навсего «Червятник». Что такого?
– Ты не понимаешь. Эта новая «червоточина» имеет точно такую же, скажем так, длину, как предыдущая.
– Как та, с помощью которой мы добрались до Сатурна.
– Точно. Но вместо того чтобы расширять ее и доводить ее размеры до восьмидесяти световых минут…
Мейвенс закончил фразу за него.
– Я понял. «Червоточина» преодолевает восемьдесят минут.
– Вот-вот, – кивнул Давид. – Уходит на восемьдесят минут в прошлое. Послушай, отец. Ты смотришь на меня и Бобби, и это происходит за мгновение до того, как ты вызвал его сюда.
Хайрем широко раскрыл рот от изумления.
Бобби показалось, будто все вокруг него поплыло, странно и неведомо преобразилось, как будто в голове у него включился новый чип. Он посмотрел на Кейт, а та словно бы съежилась – испуганная, шокированная.
А Хайрем, напрочь забыв обо всех своих бедах, сразу понял все, что вытекало из случившегося. Он уставился в пространство:
– Интересно бы узнать, сколько народа сейчас за нами подглядывает?
Мейвенс оторопело проговорил:
– Какого еще народа?
– Из будущего, – отозвался Хайрем. – Не уловили? Если он прав, то это поворотный момент в истории. Этот момент, здесь и сейчас, – изобретение этого… этого объектива прошлого. Может быть, воздух вокруг нас просто-таки кишит фокусами червокамер, в окуляры которых смотрят историки будущего. Биографы. Агиографы. – Он запрокинул голову и осклабился. – Что, глазеете на меня? Да? Помните, как меня зовут? Я – Хайрем Паттерсон! Ха! Смотрите, что я вытворил, тупицы вы эдакие!
И бесчисленные наблюдатели в коридорах будущего встретились с его вызывающим взглядом.

/Часть вторая/
ГЛАЗА БОГА
История… на самом деле не более чем летопись преступлений, ошибок и неудач человечества.
Эдуард Гиббон (1737-1794)

/13/
СТЕКЛЯННЫЕ СТЕНЫ
Кейт находилась под арестом в ожидании суда. Суд должен был состояться не так скоро, поскольку случай был непростой, а юристы Хайрема по договоренности с представителями ФБР вдобавок выговорили разрешение отложить суд до того времени, когда будут закончены эксперименты с новыми возможностями червокамеры, позволяющими заглядывать в прошлое.
В действительности вокруг дела Кейт была поднята такая шумиха, что было решено принять будущее постановление как прецедент.
Еще до окончательного выяснения способности червокамеры смотреть в прошлое было совершенно ясно, что эта технология окажет непосредственное воздействие почти на все принятые в последнее время к рассмотрению исковые уголовные дела. Многие крупные процессы были отложены или приостановлены в ожидании новых улик, а в судах продолжалось ведение только второстепенных дел, не связанных с исками одной стороны против другой.
Каким бы ни был исход процесса, Кейт еще долго предстояло сидеть на месте. Она никуда не могла деться.
Поэтому Бобби решил разыскать мать.
Хетер Мейз жила в местечке под названием Томас-сити, неподалеку от границы между штатами Аризона и Юта. Бобби долетел самолетом до Сидар-сити, а оттуда поехал на машине. Добравшись до Томаса, он оставил автомобиль в нескольких кварталах от дома Хетер и пошел пешком.
Рядом медленно ехала полицейская машина, и полисмен-здоровяк поглядывал из окошка на Бобби. Физиономия полисмена была похожа на широченную недобрую луну, испещренную множеством кратеров базально-клеточных карцином. Но стоило ему узнать Бобби, и его лицо сразу подобрело. Бобби прочитал по губам: «Здравствуйте, мистер Паттерсон».
Полицейский ехал рядом, а Бобби зазнобило от угрызений совести. Червокамера превратила Хайрема в самого известного человека на планете, и для всевидящего ока народа Бобби стоял рядом с ним.
На самом деле он отлично понимал, что уже сейчас, когда он приближается к дому своей матери, у него над головой вьются сотни червокамер, заглядывают ему в лицо в эти, такие трудные для него мгновения, – невидимые эмоциональные вампиры.
Он пытался не думать об этом – только это и было единственно возможной защитой от червокамер. Он шел по центру маленького городка.
Поздний апрельский снег падал на деревья в садах и крыши дощатых домиков, стоявших тут уже, наверное, лет сто. Бобби прошел мимо небольшого пруда, по льду которого на коньках катались дети, описывали круг за кругом и громко смеялись. И хотя солнце светило бледно, как зимой, дети были в темных очках и их лица были смазаны серебристым кремом, отталкивавшим солнечные лучи.
Томас был мирным, спокойным, безликим городком.
«Наверное, таких сотни здесь, в огромном пустом сердце Америки», – думал Бобби.
Еще три месяца назад покажи кто-то ему этот городок – и он счел бы его невыносимо скучным, а если бы его сюда каким-то ветром занесло, он бы, конечно, постарался поскорее смыться в Лас-Вегас. А вот теперь гадал, каково бы это было – вырасти здесь.
Полицейская машина все ехала вдоль по улице, и Бобби обратил внимание на то, что при появлении полицейских люди вдруг начинают по-мелкому хулиганить. Мужчина, вышедший из магазинчика, где продавались суши-бургеры, скомкал бумагу, в которую была завернута еда, и бросил ее на тротуар прямо под носом у колов. На перекрестке пожилая женщина нагло нарушила правила перехода и пошла на красный свет, задиристо поглядывая на ветровое стекло полицейского авто. И так далее. Копы терпеливо на все это взирали. А как только машина проезжала мимо них, люди возвращались к мирной, законопослушной жизни.
На самом деле это явление распространилось довольно широко. Возникло что-то вроде приглушенного бунта против нового режима невидимых надзирателей, вооруженных червокамерами. С мыслью о том, что у власти появилось такое мощное оружие подглядывания, не желали мириться, похоже, многие американцы, и по всей стране прокатилась волна мелких хулиганств. В остальном законопослушных людей вдруг охватило желание совершать не слишком серьезные противоправные действия – мусорить на улице, нарушать правила перехода улиц. И все словно бы только ради того, чтобы доказать: они свободны, невзирая на кажущуюся всесильность властей. И местным полицейским приходилось учиться все это терпеть.
Это был всего лишь символ защиты собственных прав. И Бобби казалось, что это вполне здоровое поведение.
Он добрался до главной улицы. Бегущие строчки на автоматах для просмотра новейших бульварных новостей умоляли его облегчить их закрома – всего-то за десять долларов за сюжет. Бобби пробежал глазами соблазнительные заголовки. Попадались и серьезные новости – местные, внутренние и международные. В городке была зарегистрирована вспышка холеры, вызванная недостатком водоснабжения. Томас-сити, похоже, с трудом приспосабливался к своей квоте, связанной с подъемом уровня моря в районе острова Галвестон. И все же серьезные проблемы отступали под наплывом скандальных новостей.
Местная конгрессменша была вынуждена подать в отставку из-за того, что червокамера уличила ее в сексуальных подвигах. Ее засняли в тот момент, когда она пыталась склонить старшеклассника, посланного в Вашингтон в награду за крупные достижения в футболе, к совсем иному виду физкультуры… Правда, парень был вполне взрослый, и, насколько понимал Бобби, главное преступление члена палаты представителей сейчас, на заре применения червокамеры, состояло исключительно в собственной глупости.
Что ж, она не одна была такая. Сообщалось о том, что двадцать процентов членов Конгресса и почти треть сенаторов объявили, что не станут переизбираться на следующий срок или до окончания нынешнего уйдут в отставку. Некоторые уже подали прошения. По оценке ряда комментаторов, практически половина избранных официальных лиц Америки вынуждены были покинуть свои посты до того, как национальное и индивидуальное сознание вместило бы такое понятие, как червокамера.
Некоторые говорили, что это хорошо – что от страха люди будут вести себя прилично. Другие отмечали, что у большинства людей бывают в жизни моменты, которыми они предпочли бы не делиться с прочим человечеством. Очень могло быть так, что через пару избирательных кампаний на службе могли выжить только те чиновники, либо пожелать занять таковые посты могли только такие соискатели, которые отличались патологической скучностью и не имели ровным счетом никакой личной жизни.
А истина, как обычно, лежала где-то посередине между этими крайностями.
Все еще были слышны отголоски крупного скандала прошлой недели – попытки сотрудников Белого дома дискредитировать потенциального противника президента Хуарес на следующих выборах. Этого несчастного засняли с помощью червокамеры сидящим на унитазе со спущенными трусами, ковырявшим в носу и вынимающим грязь из пупка.
Но все это было приписано извращенцам-эротоманам, а губернатору Бошану нисколько не повредило. В конце концов, туалетом пользуются все, и, пожалуй, теперь почти все, невзирая на стеснительность, делали это, уже не задумываясь о том, пялится ли на них червокамера сверху вниз (или, того хуже, снизу вверх).
А у Бобби вошло в привычку пользоваться туалетом в темноте.
Это было не так просто даже при наличии нового, на редкость легкого в обращении сантехнического оборудования, которым быстренько обзавелись почти все. И еще Бобби порой гадал, остался ли кто-нибудь в развитом мире, кто еще занимался сексом при включенном свете.
Он сомневался, что даже автоматы, торгующие бульварными записями, не обанкротятся, когда ударная волна схлынет. Поговаривали, будто бы эти записи, еще несколько месяцев назад выглядевшие просто шокирующими, теперь играли всеми красками с рекламных щитов на главных улицах мормонских общин и никто на них даже внимания не обращал – ни молодые, ни старые, ни дети, ни верующие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53