Он вздрогнул, вспомнив этот момент уничтожающей, бессмысленной и нарастающей паники. После этого Льюин никогда не выключал свет в прихожей, на лестнице и в своей комнате. В темноте жил зверь. Он снова слышал его крики в темном пустом доме, они доносились с чердака, из мастерской. Содрогаясь от ужаса, он вернул повязку на место.
— Бе-е-е-е! — крикнул Сэм.
Его голос донесся издалека, он был где-то возле сарая. Льюин пошел за ним.
* * *
Джеймс остановился возле «Голодного путешественника». Он не был голоден, но чувствовал, что ему нужно выйти и подышать свежим воздухом. Припарковать машину, купить кто-нибудь. Вступить в контакт с миром на простом, повседневном уровне. Он не спешил возвращаться; посещение оказалось намного короче, чем он ожидал, а Сэма он обещал забрать только после четырех. Он изучил бессмысленно дорогие сандвичи и пирожки, выбрал себе булочку с изюмом и ролл с креветками и салатом. Женщина пробила в кассе нелепые цифры, не моргнув глазом затребовала эту невозможную сумму и вернула Джеймсу сдачу, так и не встретившись с ним взглядом. Он поблагодарил ее и взял чек: все цифры были сложены другом с другом элегантно простым, арифметическим методом, цена копленых товаров, промежуточный итог, сумма, выданная покупателем, сдача. Никаких гипербол и мрачных, якобы рациональных объяснений. Он сложил чек и аккуратно положил его в бумажник. В последнее время для него стало важным хранить свидетельства порядка и разумности, — Галилей, прижимающий к груди карты звездного неба.
Он чувствовал себя опустошенным, и не только в результате ужасного визита в психиатрическую лечебницу. Он перебрал в уме все, что произошло за последние четыре недели. Выкопанные кости, крики Сэма, рассказы о Рауле и Эдит, внезапное безумие Адель и, в конце концов, самое страшное — смерть Элвиса.
Кто-то — а не что-то — убил Элвиса, и Адель этого не делала. Не просто убил, а подверг его истязаниям, ослепил, искалечил. Джеймс не мог себе представить, чтобы человек мог сделать такое с собакой. И тем не менее кто-то это сделал. Предположительно тот же человек, что подвергал чудовищным истязаниям овец.
Джеймс! Это не я! (Щелк.)
Сердце похолодело от мысли, с какой готовностью он поверил в то, что это дело рук Адель. Она наверняка была в том месте и уже тогда была объята безумием. Но как можно безоговорочно поверить в то, что женщина, с которой он жил, с которой он спал (за несколько часов до этого, Господи!), женщина, которая была матерью его ребенка, могла рвать на куски живое существо! А во что еще ему оставалось верить?
Он перестал отмахиваться от этой мысли; она с бульканьем устремилась наверх из того места, где теплилась уже несколько недель, как болотный газ.
Льюин.
Льюин, который знал, что Джеймс что-то найдет, когда будет копать возле отстойника, и держал наготове истории о Рауле и его костре. Который боролся с Адель на краю утеса рядом со свежим трупом. Который появился в доме с телом несчастного Элвиса на руках.
Который в этот момент сидел с Сэмом.
Джеймс вскочил, стукнувшись коленом о пластиковый стол. От удара подпрыгнули остатки еды на подносе. Голодные путешественники оторвались от своих пончиков, кофе и подносов и стали смотреть, как небритый мужчина, как ненормальный, неистово проталкивается к выходу.
* * *
— Сэм!
Льюин распахивал одну за другой двери в сараи и пристройки и вглядывался в темноту. Встретившие его таинственные помещения неприветливо глядели в ответ. Их как будто раздражало вторжение посреди яркого зимнего дня. Льюин побежал обратно в дом и методично обыскал его сверху донизу. Как обычно, он замешкался у двери в подвал, потом резко распахнул ее и, стараясь не смотреть в сторону лестницы, начал нащупывать выключатель.
Он остановился на лестнице, не спускаясь вниз; ребенку здесь негде было спрятаться, разве что в шкафу. Льюин спустился и открыл один за другим все шкафы. Пусто.
— Сэм!
Он бросился назад и выбежал из дома в аккуратный, огороженный забором палисадник. Семнадцать акров полей, дорога, а потом утес и бесконечность. Каменные стены, деревья, ручьи, трубы, шпалеры. Он постарался сосредоточиться. Скорее всего Сэм прятался в шутку, продолжал играть. Он не мог убежать слишком далеко — он наверняка где-нибудь рядом, в одном из строений. Льюин вернулся к амбару, одну за другой зажег пыльные лампы, повернув ряд выключателей у стены. Даже в яркий солнечный день высокие маленькие окна давали очень мало света. Этот амбар когда-то был коровником, до сих пор между двумя рядами стойл проходил коридор. Здание пережило долгий период обветшания. В нем было огромное количество боковых комнаток и пристроек. Льюин по очереди с преувеличенной тщательностью осмотрел каждое стойло, пиная ногами кучки разломанной мебели. В глубине души он чувствовал, что ему предстоит встретиться с кучей деревяшек. Он не торопил эту встречу.
— Сэм! Где ты?
Звук его голоса тонул и замирал в отвратительном темном здании. Льюин прошел вдоль рядов пустых и полупустых стойл, осматривая их, методично и яростно.
* * *
Не снижая скорости, Джеймс встроился в оживленный ряд трассы М4. Старая машина надрывалась на пределе своих возможностей. Первая поездка на этой машине двенадцать лет назад уже стала далеким, смутным воспоминанием с налетом ностальгии и сожаления; левую дверцу однажды пришлось приподнимать рычагом и вставлять на место, сцепление начало издавать противный звук, как будто старик, отхаркивающий мокроту. Иногда просто нельзя было нащупать задний ход, как хитроумно ни двигай ручкой передач.
Его знания об устройстве двигателя строго ограничивались общим представлением о том, какая деталь что делала и сколько стоила, если ломалась. Адель уверяла — и она шутила лишь наполовину, — что машиной управлял некий капризный дух, который можно успокоить и умиротворить лестью и ласковыми словами. Иногда Джеймсу почти казалось, что так оно и было.
— Давай же, — ожесточенно бормотал он, пока сцепление кашляло и скрипело, — давай, моя славная, чудная машинка, чудо труда человеческого и точного машиностроения, давай же, сволочь!
* * *
В конце одной из комнат пристройки лежала груда ломаной мебели, огромная куча балок, досок, планок разной степени твердости и разложения. Она всегда была здесь, сколько Льюин себя помнил; разборка этой кучи была одним из тех дел, которые по различным причинам откладываются год за годом. Его отец постоянно что-то к ней добавлял; в конце концов она стала главным складом для ненужного деревянного хлама и постепенно приблизилась к увитому паутиной потолку.
Эта куча всегда была в жизни Льюина, она была частью его внутреннего пейзажа, частью, которую он не посещал никогда. Он не мог точно определить время, когда появился зверь и поселился здесь: зверь собрал себя в прогнившем сердце кучи из предательских серебряных нитей сухой трухи, отлетевшей от грубых поверхностей. Он рос, заполнял темные пространства, как эмбрион в матке, в пространстве между досками вытягивались его члены, у него появились глаза и уши. И пасть.
Льюин прислонился спиной к наружной стене. Минутку, сказал он себе. Через минуту я войду и все осмотрю. Сам того не замечая, он пощупал свой пульс, провел большим пальцем по запястью, хотя совершенно отчетливо чувствовал, как кровь бурлит по сосудам шеи и ушей. Казалось, что в любую минуту она горячими струями захлещет из глаз и носа.
— Сэм! — отчаянно закричал он страшным осипшим голосом. — Сэм, ты здесь?
Он отчаянно напрягал слух, но слышал лишь, как шумит у него в ушах и в голове.
— Лучше бы тебе выйти. Я не шучу, Сэм, ты можешь там пораниться!
Ты поранишься, твой мозг вытечет пережеванным мягким месивом. Его рука ритмично сжимала член; он смотрел на стену перед собой и понимал, что куча всего в двух шагах от него, за углом.
— Сэм!
Его голос замер, Льюин представил себе, как зверь сидит под досками, как блестят его красные глазки, улыбается влажная сырая пасть. Скоро ему надоест сидеть в неподвижности и довольствоваться редким кроликом, которого можно поймать в темноте, он захочет сочного и нежного мяса. Сейчас он с радостным предвкушением слушает дикие крики Льюина.
Через минуту, сказал он себе. Через минуту я покончу с этим. Он сосчитал про себя до шестидесяти.
* * *
Она кричала, изгибала спину, билась. Два санитара держали ее за руки.
— Я вижу его лицо! Я вижу его лицо! Я вижу...
В комнату быстро вошла сестра и, увидев, что происходит, так же быстро вышла.
— ...вижу его лицо! Я вижу его лицо!
Сестра вернулась, проткнула иглой шприца крышку стеклянного пузырька. Санитары, державшие буйную больную, что-то бормотали то успокаивающе, то жестко:
— Ну, все в порядке, сейчас все будет в порядке.
— ...ЛИЦО!
Сестра посмотрела на обезумевшую женщину с улыбкой и громко заговорила, стараясь перекричать ее:
— Адель? Я хочу кое-что сделать, от чего тебе станет лучше. Пожалуйста, постарайся расслабиться.
— Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.
Один из санитаров закатал рукав Адель и вывернул ей руку. Сестра выпустила из шприца тонкую струйку, крепко взялась за руку Адель и воткнула иглу в мышцу.
— Посмотрите на его лицо! О, о, о, о, о, о-о-о-о-о! — Последний звук был исполнен совершенного ужаса. Взгляд Адель застыл на картине: мерцающие зрачки, окруженные яркими пенистыми пятнами белого.
Сестра держала ее за руку, нащупывая большим пальцем пульс; она неодобрительно посмотрела на маску страха, застывшую на лице Адель, на рот, искаженный отчаянием и ужасом. Адель вдруг резко обмякла; санитары с трудом удержали ее в вертикальном положении. Сестра внимательно рассмотрела ее, проверила глаза.
— Я вижу его лицо.
Адель оторвала взгляд от картины и умоляюще посмотрела на сестру.
— Вы видите, кто это?
Сестра улыбнулась. Она кивнула санитарам, и они увели Адель. Сестра тихо говорила, не выпуская ее руки:
— Все в порядке, вам не о чем беспокоиться. Вот так.
* * *
— ...четыре, три, два, один.
Льюин прижался к стене.
— Сэм?
Теперь его голос стал тихим, кровь стыла в жилах, медленно ворочаясь, как взбитые сливки перед самым загустением.
Бе-е-е-е-е.
Он открыл глаза, чувствуя, как на ногах встал дыбом каждый волосок. Ему показалось, что его сердце перестало биться, руки приняли абсурдно неестественное положение, чуть согнутые вперед. Он попытался собрать все свои жизненные силы и сконцентрировал взгляд на руке. Он действительно слышал это?
Бе-е-е-е-е.
Точно. Но издалека, откуда-то из далеких просторов вне сарая. И это не детский голос. Это овцы. Перепуганные.
Он оторвал себя от стены и побежал. В его ушах звучали скрип и хруст гнилого дерева — зверь, обманутый своей жертвой, вылезал из гнезда, ломал доски лапами. Льюин пробежал вдоль сарая, протянул руку к двери и выбежал на свет угасающего дня. Он выронил замок из рук. Пот стекал по нему ручьями, холодные капли стекали по ногам и животу. Он постоял немного, задыхаясь и шумно глотая.
Бе-е-е-е-е.
Блеяние доносилось с верхнего поля; высокий слабый звук, много голосов одновременно. Такое он обычно слышал только во время ягнения, когда к отаре подходила собака или лиса. Льюин промчался по тропе, выбежал на дорогу и понесся прямо через поле. Пока он бежал, он смог разобрать еще один звук, тоже высокий. Как будто кто-то играл в ковбоев и индейцев. Ребенок.
* * *
Джеймс не сбрасывал скорости на поворотах и постоянно сигналил. Если кто-то поедет ему навстречу, его ждет сюрприз. Дорога извивалась, как лапша в китайском рагу. И именно китайское рагу будет наиболее подходящим описанием того, во что он превратится, если что-нибудь умудрится пересечь ему дорогу.
Он последний раз повернул, не отнимая руки от гудка, ударил по тормозам и вцепился в дверцу, которая застонала под его неуклюжими руками и отказалась открываться. Так ее не открыть. Он сжал руки в кулаки и потом аккуратно, аккуратно взялся за ручку, медленно поднял ее вверх и нажал, именно так, как он всегда учил Адель. Дверь со щелчком открылась, осела на полдюйма, он выпрыгнул из машины.
— Сэм! Льюин!
Он неосознанно почувствовал какое-то движение где-то неподалеку; ноги сами понесли его в нужном направлении, какой-то голос будто шептал: «Он там». Инстинкт.
* * *
Даже в лучшие дни ступеньки, ведшие вниз, к камням, были опасными, неровными, заросшими вьющимися растениями и крошились под ногами. Льюин понял, что в тусклом вечернем свете, на подкашивавшихся от спешки ногах может упасть вниз и превратиться в красочное пятно на камнях. Он заставил себя двигаться медленнее, крепко держаться руками за ярко-розовый поручень, контролировать свой порыв. Он хорошо видел мальчика внизу, бившегося в темно-зеленых волнах.
— Я иду! — крикнул он. — Держись!
Что-то показалось ему странным, но у него не было времени постоять и подумать. Он спускался по предательскому серпантину ступенек, потом прыгнул. От холода воды перехватило дыхание, о берег глухо бился злой прибой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Бе-е-е-е! — крикнул Сэм.
Его голос донесся издалека, он был где-то возле сарая. Льюин пошел за ним.
* * *
Джеймс остановился возле «Голодного путешественника». Он не был голоден, но чувствовал, что ему нужно выйти и подышать свежим воздухом. Припарковать машину, купить кто-нибудь. Вступить в контакт с миром на простом, повседневном уровне. Он не спешил возвращаться; посещение оказалось намного короче, чем он ожидал, а Сэма он обещал забрать только после четырех. Он изучил бессмысленно дорогие сандвичи и пирожки, выбрал себе булочку с изюмом и ролл с креветками и салатом. Женщина пробила в кассе нелепые цифры, не моргнув глазом затребовала эту невозможную сумму и вернула Джеймсу сдачу, так и не встретившись с ним взглядом. Он поблагодарил ее и взял чек: все цифры были сложены другом с другом элегантно простым, арифметическим методом, цена копленых товаров, промежуточный итог, сумма, выданная покупателем, сдача. Никаких гипербол и мрачных, якобы рациональных объяснений. Он сложил чек и аккуратно положил его в бумажник. В последнее время для него стало важным хранить свидетельства порядка и разумности, — Галилей, прижимающий к груди карты звездного неба.
Он чувствовал себя опустошенным, и не только в результате ужасного визита в психиатрическую лечебницу. Он перебрал в уме все, что произошло за последние четыре недели. Выкопанные кости, крики Сэма, рассказы о Рауле и Эдит, внезапное безумие Адель и, в конце концов, самое страшное — смерть Элвиса.
Кто-то — а не что-то — убил Элвиса, и Адель этого не делала. Не просто убил, а подверг его истязаниям, ослепил, искалечил. Джеймс не мог себе представить, чтобы человек мог сделать такое с собакой. И тем не менее кто-то это сделал. Предположительно тот же человек, что подвергал чудовищным истязаниям овец.
Джеймс! Это не я! (Щелк.)
Сердце похолодело от мысли, с какой готовностью он поверил в то, что это дело рук Адель. Она наверняка была в том месте и уже тогда была объята безумием. Но как можно безоговорочно поверить в то, что женщина, с которой он жил, с которой он спал (за несколько часов до этого, Господи!), женщина, которая была матерью его ребенка, могла рвать на куски живое существо! А во что еще ему оставалось верить?
Он перестал отмахиваться от этой мысли; она с бульканьем устремилась наверх из того места, где теплилась уже несколько недель, как болотный газ.
Льюин.
Льюин, который знал, что Джеймс что-то найдет, когда будет копать возле отстойника, и держал наготове истории о Рауле и его костре. Который боролся с Адель на краю утеса рядом со свежим трупом. Который появился в доме с телом несчастного Элвиса на руках.
Который в этот момент сидел с Сэмом.
Джеймс вскочил, стукнувшись коленом о пластиковый стол. От удара подпрыгнули остатки еды на подносе. Голодные путешественники оторвались от своих пончиков, кофе и подносов и стали смотреть, как небритый мужчина, как ненормальный, неистово проталкивается к выходу.
* * *
— Сэм!
Льюин распахивал одну за другой двери в сараи и пристройки и вглядывался в темноту. Встретившие его таинственные помещения неприветливо глядели в ответ. Их как будто раздражало вторжение посреди яркого зимнего дня. Льюин побежал обратно в дом и методично обыскал его сверху донизу. Как обычно, он замешкался у двери в подвал, потом резко распахнул ее и, стараясь не смотреть в сторону лестницы, начал нащупывать выключатель.
Он остановился на лестнице, не спускаясь вниз; ребенку здесь негде было спрятаться, разве что в шкафу. Льюин спустился и открыл один за другим все шкафы. Пусто.
— Сэм!
Он бросился назад и выбежал из дома в аккуратный, огороженный забором палисадник. Семнадцать акров полей, дорога, а потом утес и бесконечность. Каменные стены, деревья, ручьи, трубы, шпалеры. Он постарался сосредоточиться. Скорее всего Сэм прятался в шутку, продолжал играть. Он не мог убежать слишком далеко — он наверняка где-нибудь рядом, в одном из строений. Льюин вернулся к амбару, одну за другой зажег пыльные лампы, повернув ряд выключателей у стены. Даже в яркий солнечный день высокие маленькие окна давали очень мало света. Этот амбар когда-то был коровником, до сих пор между двумя рядами стойл проходил коридор. Здание пережило долгий период обветшания. В нем было огромное количество боковых комнаток и пристроек. Льюин по очереди с преувеличенной тщательностью осмотрел каждое стойло, пиная ногами кучки разломанной мебели. В глубине души он чувствовал, что ему предстоит встретиться с кучей деревяшек. Он не торопил эту встречу.
— Сэм! Где ты?
Звук его голоса тонул и замирал в отвратительном темном здании. Льюин прошел вдоль рядов пустых и полупустых стойл, осматривая их, методично и яростно.
* * *
Не снижая скорости, Джеймс встроился в оживленный ряд трассы М4. Старая машина надрывалась на пределе своих возможностей. Первая поездка на этой машине двенадцать лет назад уже стала далеким, смутным воспоминанием с налетом ностальгии и сожаления; левую дверцу однажды пришлось приподнимать рычагом и вставлять на место, сцепление начало издавать противный звук, как будто старик, отхаркивающий мокроту. Иногда просто нельзя было нащупать задний ход, как хитроумно ни двигай ручкой передач.
Его знания об устройстве двигателя строго ограничивались общим представлением о том, какая деталь что делала и сколько стоила, если ломалась. Адель уверяла — и она шутила лишь наполовину, — что машиной управлял некий капризный дух, который можно успокоить и умиротворить лестью и ласковыми словами. Иногда Джеймсу почти казалось, что так оно и было.
— Давай же, — ожесточенно бормотал он, пока сцепление кашляло и скрипело, — давай, моя славная, чудная машинка, чудо труда человеческого и точного машиностроения, давай же, сволочь!
* * *
В конце одной из комнат пристройки лежала груда ломаной мебели, огромная куча балок, досок, планок разной степени твердости и разложения. Она всегда была здесь, сколько Льюин себя помнил; разборка этой кучи была одним из тех дел, которые по различным причинам откладываются год за годом. Его отец постоянно что-то к ней добавлял; в конце концов она стала главным складом для ненужного деревянного хлама и постепенно приблизилась к увитому паутиной потолку.
Эта куча всегда была в жизни Льюина, она была частью его внутреннего пейзажа, частью, которую он не посещал никогда. Он не мог точно определить время, когда появился зверь и поселился здесь: зверь собрал себя в прогнившем сердце кучи из предательских серебряных нитей сухой трухи, отлетевшей от грубых поверхностей. Он рос, заполнял темные пространства, как эмбрион в матке, в пространстве между досками вытягивались его члены, у него появились глаза и уши. И пасть.
Льюин прислонился спиной к наружной стене. Минутку, сказал он себе. Через минуту я войду и все осмотрю. Сам того не замечая, он пощупал свой пульс, провел большим пальцем по запястью, хотя совершенно отчетливо чувствовал, как кровь бурлит по сосудам шеи и ушей. Казалось, что в любую минуту она горячими струями захлещет из глаз и носа.
— Сэм! — отчаянно закричал он страшным осипшим голосом. — Сэм, ты здесь?
Он отчаянно напрягал слух, но слышал лишь, как шумит у него в ушах и в голове.
— Лучше бы тебе выйти. Я не шучу, Сэм, ты можешь там пораниться!
Ты поранишься, твой мозг вытечет пережеванным мягким месивом. Его рука ритмично сжимала член; он смотрел на стену перед собой и понимал, что куча всего в двух шагах от него, за углом.
— Сэм!
Его голос замер, Льюин представил себе, как зверь сидит под досками, как блестят его красные глазки, улыбается влажная сырая пасть. Скоро ему надоест сидеть в неподвижности и довольствоваться редким кроликом, которого можно поймать в темноте, он захочет сочного и нежного мяса. Сейчас он с радостным предвкушением слушает дикие крики Льюина.
Через минуту, сказал он себе. Через минуту я покончу с этим. Он сосчитал про себя до шестидесяти.
* * *
Она кричала, изгибала спину, билась. Два санитара держали ее за руки.
— Я вижу его лицо! Я вижу его лицо! Я вижу...
В комнату быстро вошла сестра и, увидев, что происходит, так же быстро вышла.
— ...вижу его лицо! Я вижу его лицо!
Сестра вернулась, проткнула иглой шприца крышку стеклянного пузырька. Санитары, державшие буйную больную, что-то бормотали то успокаивающе, то жестко:
— Ну, все в порядке, сейчас все будет в порядке.
— ...ЛИЦО!
Сестра посмотрела на обезумевшую женщину с улыбкой и громко заговорила, стараясь перекричать ее:
— Адель? Я хочу кое-что сделать, от чего тебе станет лучше. Пожалуйста, постарайся расслабиться.
— Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.
Один из санитаров закатал рукав Адель и вывернул ей руку. Сестра выпустила из шприца тонкую струйку, крепко взялась за руку Адель и воткнула иглу в мышцу.
— Посмотрите на его лицо! О, о, о, о, о, о-о-о-о-о! — Последний звук был исполнен совершенного ужаса. Взгляд Адель застыл на картине: мерцающие зрачки, окруженные яркими пенистыми пятнами белого.
Сестра держала ее за руку, нащупывая большим пальцем пульс; она неодобрительно посмотрела на маску страха, застывшую на лице Адель, на рот, искаженный отчаянием и ужасом. Адель вдруг резко обмякла; санитары с трудом удержали ее в вертикальном положении. Сестра внимательно рассмотрела ее, проверила глаза.
— Я вижу его лицо.
Адель оторвала взгляд от картины и умоляюще посмотрела на сестру.
— Вы видите, кто это?
Сестра улыбнулась. Она кивнула санитарам, и они увели Адель. Сестра тихо говорила, не выпуская ее руки:
— Все в порядке, вам не о чем беспокоиться. Вот так.
* * *
— ...четыре, три, два, один.
Льюин прижался к стене.
— Сэм?
Теперь его голос стал тихим, кровь стыла в жилах, медленно ворочаясь, как взбитые сливки перед самым загустением.
Бе-е-е-е-е.
Он открыл глаза, чувствуя, как на ногах встал дыбом каждый волосок. Ему показалось, что его сердце перестало биться, руки приняли абсурдно неестественное положение, чуть согнутые вперед. Он попытался собрать все свои жизненные силы и сконцентрировал взгляд на руке. Он действительно слышал это?
Бе-е-е-е-е.
Точно. Но издалека, откуда-то из далеких просторов вне сарая. И это не детский голос. Это овцы. Перепуганные.
Он оторвал себя от стены и побежал. В его ушах звучали скрип и хруст гнилого дерева — зверь, обманутый своей жертвой, вылезал из гнезда, ломал доски лапами. Льюин пробежал вдоль сарая, протянул руку к двери и выбежал на свет угасающего дня. Он выронил замок из рук. Пот стекал по нему ручьями, холодные капли стекали по ногам и животу. Он постоял немного, задыхаясь и шумно глотая.
Бе-е-е-е-е.
Блеяние доносилось с верхнего поля; высокий слабый звук, много голосов одновременно. Такое он обычно слышал только во время ягнения, когда к отаре подходила собака или лиса. Льюин промчался по тропе, выбежал на дорогу и понесся прямо через поле. Пока он бежал, он смог разобрать еще один звук, тоже высокий. Как будто кто-то играл в ковбоев и индейцев. Ребенок.
* * *
Джеймс не сбрасывал скорости на поворотах и постоянно сигналил. Если кто-то поедет ему навстречу, его ждет сюрприз. Дорога извивалась, как лапша в китайском рагу. И именно китайское рагу будет наиболее подходящим описанием того, во что он превратится, если что-нибудь умудрится пересечь ему дорогу.
Он последний раз повернул, не отнимая руки от гудка, ударил по тормозам и вцепился в дверцу, которая застонала под его неуклюжими руками и отказалась открываться. Так ее не открыть. Он сжал руки в кулаки и потом аккуратно, аккуратно взялся за ручку, медленно поднял ее вверх и нажал, именно так, как он всегда учил Адель. Дверь со щелчком открылась, осела на полдюйма, он выпрыгнул из машины.
— Сэм! Льюин!
Он неосознанно почувствовал какое-то движение где-то неподалеку; ноги сами понесли его в нужном направлении, какой-то голос будто шептал: «Он там». Инстинкт.
* * *
Даже в лучшие дни ступеньки, ведшие вниз, к камням, были опасными, неровными, заросшими вьющимися растениями и крошились под ногами. Льюин понял, что в тусклом вечернем свете, на подкашивавшихся от спешки ногах может упасть вниз и превратиться в красочное пятно на камнях. Он заставил себя двигаться медленнее, крепко держаться руками за ярко-розовый поручень, контролировать свой порыв. Он хорошо видел мальчика внизу, бившегося в темно-зеленых волнах.
— Я иду! — крикнул он. — Держись!
Что-то показалось ему странным, но у него не было времени постоять и подумать. Он спускался по предательскому серпантину ступенек, потом прыгнул. От холода воды перехватило дыхание, о берег глухо бился злой прибой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37