Поддельный оптимизм, чтобы избавиться от ужаса и чудовищной ледяной изоляции снов.
Он вручил медсестре одежду и предметы личной гигиены для Адель и остановился в дверях; тихо работал телевизор, на который почти никто не обращал внимания. Кто-то из пациентов взглянул на него, но как будто ничего не увидел. Каванах говорила об эффекте сужения реакции, апатии, в которую иногда погружались шизофреники. Крайним выражением этого было состояние, о котором Джеймс уже слышал: кататония, продолжительное состояние полной неподвижности, не вследствие паралича, а в результате атрофии всех желаний или сильнейшего страха перед любым действием. Доктор рассказала Джеймсу о пациентах, застывающих в позе статуй на часы и дни. Иногда встречается состояние, которое она назвала восковой податливостью: пациент позволяет придать себе любую позу и сохраняет ее сколь угодно долго. (Доктор Каванах явно не щадила его нервы, подумал он. Она спокойно описывала самые тяжелые случаи, запущенных шизофреников, украшающих свои тела марками, монетами и спичечными коробками; и других — страдающих недержанием, неподвижных или непрестанно повторяющих одни и те же движения.)
Но это редкие, крайние случаи. Большинство пациентов страдает от более легких форм заболевания, успокоила его доктор Каванах. Адель находилась в нескольких вселенных от этих бесчувственных, скрытных, таинственных душ; если ей будет сопутствовать удача, если хватит терпения и надежды (снова надежда; это слово доктор Каванах употребляла так же спокойно, как хлорпромазин, и с точно такой же уверенностью в ее эффективности), она никогда не зайдет так далеко. Они остановят развитие болезни, избавят ее от симптомов, пробьются к ней, уговорят, умаслят, вытащат ее оттуда; она поправится. Доктор Каванах сказала, что, по ее мнению, некоторым людям порой необходимо проходить через определенные периоды шизофрении, чтобы избавиться от накопившегося невыносимого напряжения. У некоторых просто не было другого выхода, а симптомы можно уподобить расчесыванию ноющей раны. (Правда, она не дошла до того, чтобы прямо предписать это.)
Вот что сказала доктор Каванах. Господи, хорошо бы она оказалась права.
Адель оторвалась от работы, слабо улыбнулась и снова углубилась в живопись. Он не понял, заметила она его или нет. Она явно не была рада его видеть. Не обижена, не удивлена. Он не смог заметить на ее лице никаких эмоций.
— Адель?
Он говорил тихим добрым голосом, словно боялся ее потревожить.
— Я думала, тебя здесь нет, — сказала она, прикасаясь к картине кистью. — Но раз уж ты здесь, ты должен знать. Все это делала не я, а ты сам знаешь кто. — Она сообщнически ему улыбнулась и неожиданно подмигнула. — Я бы такого никогда не сделала.
— Адель? — Он не знал, что сказать, не мог найти слов. — Они хорошо тебя лечат, Дель?
Она замерла.
— Они лечат меня лекарствами. А ты как думал? Мороженое и ежевика, все, к сожалению, отравлено.
Джеймсу хотелось прикоснуться к Адель, обнять — если он к ней прикоснется, может быть, она вернется к нему. Он изнемогал от тоски, но ему мешала мысль о том, что здесь, может быть, запрещено прикасаться к пациентам, что войдет сестра и остановит его. Джеймс с ужасом подумал о том, как она могла воспринять его прикосновение: с омерзением или даже хуже — вообще ничего не почувствовать. А какой она покажется ему, восковой? Его рука бессмысленно дернулась.
Это был пейзаж. Небольшой по ее стандартам. Вместо холста она использовала кусок картона. Вместо масла — акварель. Повсюду были овцы с дикими от ужаса глазами. Некоторые как будто хотели убежать с картины, другие оборачивались на что-то, находившееся на заднем плане. Кроме того, здесь было то, чего он до сих пор никогда не видел на ее картинах: человеческая фигура. Именно на нее оглядывались овцы, именно от нее они бежали. Очень неопределенная фигура, но совершенно точно человеческая. Казалось, что она выбивается из композиции, но такое ощущение могло возникнуть из-за перспективы.
— Ближе, — сказала она. — Я почти могу разглядеть лицо.
Она вытерла руки салфеткой и отбросила ее в сторону. Одна из манерных привычек художницы. «Она здесь! — промелькнуло в его голове. — Здесь!»
— Ну, как машина?
Вопрос был настолько неуместным, что Джеймс не удержался и рассмеялся.
— Все прекрасно, только трос ручника немного истрепался.
— Наверняка сломана. Здесь ни одна машина нормально не работает, спроси кого хочешь.
Она склонила голову набок, подумала и продолжила:
— Понимаешь, все поломано и разбросано, но все еще появится, все должно снова появиться. Появиться и молиться, молиться, чтобы всеми грехами забыться. Понимаешь?
— Адель.
— Тайная лощина, скрытая в ветвях. Там ты его спрятал? Элвис под ветвями боярышника. Он почувствовал, что цепенеет.
— Нежный цветок выброшен в урну.
Доктор Каванах говорила о таком явлении, как психотический инсайт, но она имела в виду неоправданные, бессмысленные связи, которые шизофреники начинали видеть во всем. Это же был настоящий инсайт. Два раза в точку. Будет ли третий?
— Взрослые такими вещами не занимаются.
Он снова расслабился. Просто слова, словесный салат, если употребить выражение доктора Каванах. Слова сталкивались друг с другом, бессмысленно звеня, как звонок в дверь разрушенного дома.
— Образцы почерка. Со стены.
Она неуловимо, но совершенно определенно дала ему понять, что разговор окончен, и вернулась к своей картине. Окошко закрылось.
Джеймс вышел из комнаты в коридор и сел в кресло возле двери. Когда мимо проходила сестра, он извинился и расплакался. Сестра за руку отвела его в небольшую комнату для посетителей и приготовила для него чашку чая.
* * *
Льюин залез за диван, а Сэм с повязкой на глазах полз за ним на четвереньках.
— Бе-е-е-е!
Льюин выбрался из-за дивана, обогнул телевизор и выполз в холл.
— Бе-е-е!
Сэм повернул голову, определяя направление по звуку.
Игра получилась на удивление удачной, решил Льюин, хотя достаточно тяжелой для коленей и мышц ног. Целью человека с повязкой на глазах было догнать и коснуться второго, по звукам угадывая, где тот находится. Сэм был проворнее и в отличие от Льюина не забыл опыт ползания, поэтому ему игра давалась легче и уставал он меньше.
Джеймс уехал в десять часов и не должен был вернуться до четырех. Шесть часов. Льюин начинал понимать, насколько утомительно следить за активным ребенком. Сэм захотел осмотреть все сараи и пристройки с такими, интересными цементными крышами и изогнутыми оконными перемычками. Недавно у Льюина хотели купить все это и организовать что-то вроде «музея опыта сельскохозяйственных искусств». Они были страшно разочарованы, узнав, что здания не принадлежат Льюину: он лишь арендует все строения вместе с землей. Его семья жила здесь из поколения в поколение, но во времена дедушки пострадала от кризиса, поэтому пришлось все продать и взять в аренду.
Сэм покатался на красном тракторе «Мэсси Фергюсон», даже подержался за руль, причем отнесся к этому с невероятной серьезностью. Он забрался по лестнице на сеновал, совершил экскурсию по сараям, выяснил названия и предназначение всех инструментов. Казалось, что его любопытство не имеет границ. Больше всего его потрясло деревянное приспособление, висевшее на гвозде, вбитом в стену.
— А это для чего?
— Это? Это сажальный кол, чтобы делать в земле лунки и сажать туда растения.
Сэм внимательно осмотрел инструмент, толстую палку примерно в восемнадцать дюймов длиной, с одной стороны заостренную, а с другой оснащенную поперечной перекладиной, чтобы удобнее было держать. Заостренный конец был обшит клепаным железом. Сэму пришлось взяться за кол обеими руками, чтобы приподнять его.
— Бе-е-е-е-е!
Льюин стоял на верху лестницы; Сэм на ощупь двигался вперед. Добравшись до ступеньки, он пополз вверх.
Сэма заинтриговал набор тренажеров «Йорк». Он даже смог с помощью Льюина приподнять штангу, правда, одну палку, без груза, гримасничая и кряхтя, как тяжеловес. Тщательно исследована была и мастерская. Сэм заглянул в каждый ящик и шкафчик, выяснил названия всех гвоздиков, винтиков и сверл. Они немного поиграли: Льюин уложил руку в тиски, Сэм их закрутил, и Льюин сделал вид, что умирает от боли.
— Нет, нет! Не надо! А-а-а-а!
Сэм засмеялся и повернул ручку еще раз.
В перерывах между обсуждением технических вопросов Сэм расспрашивал Льюина об Иисусе и Библии. Льюин старался оставаться нейтральным в своих объяснениях: он не хотел ни утверждать, что это правда, ни доказывать, что это ложь. Он, как и Дэйв, подозревал, что Дилайс была слишком ревностна в своем проповедничестве. Льюин подтвердил, что Библия была написана очень давно и что многие люди верили в то, что в ней было написано. Во всем остальном он ограничился словами «возможно» и «не знаю».
Широта познаний ребенка его потрясла: ему было известно намного больше, чем полагается знать семилетнему мальчику. Не только «Пастырь добрый», Нагорная Проповедь, но и Книги пророков, Паралипоменон, Книги Царств. Похоже, Сэм выбирал истории и названия наобум. Но одна тема возникала постоянно — воскресение мертвых. Льюин решил, что этот интерес вызван неожиданной кончиной Элвиса. Если люди могут воскреснуть, то почему собаки не могут? Если собаки могут, то почему не могут овцы, кролики, рыбы? Ребенок невинно сводил великое откровение жизни вечной к ремонтной мастерской, для которой не было формы жизни ничтожной настолько, чтобы она не могла пройти конкурс претендентов на милость Божью. Слизни? Если животные могут, то почему растения не могут? А трава? А если все люди и животные на самом деле вернутся, то что будет с мясом, которое они ели? Оно выйдет из их тел и примет свою прежнюю форму? Льюину становилось все тревожнее и тревожнее, он попытался переключить Сэма на что-нибудь другое.
— Бе-е-е-е!
Он поддался, Сэм поймал его на лестничной площадке. Теперь они должны поменяться ролями.
Казалось, что неожиданный отъезд матери совершенно не травмировал мальчика Он не расстроился и из-за того, что Джеймс отказался взять его с собой в больницу. Он спокойно воспринял тот факт, что маме нужно некоторое время отдохнуть в одиночестве, где-нибудь подальше. Он знал, что мама в больнице и что она может пробыть там достаточно долго. Достаточно долго — это сколько? — спросил он, и Джеймс вплотную приблизился к откровенной лжи: она скоро вернется, может быть, еще до Рождества. А что с ней не так? Еще одна полуправда: Джеймс сказал, что доктора точно не знают. (Хотя это было почти правдой — доктор Каванах ведь не смогла точно объяснить, что такое шизофрения.) Джеймс заверил его, что все сделают все возможное для того, чтобы она выздоровела.
Сэм не казался особенно расстроенным и когда они вчера вечером хоронили Элвиса. В том же углу, где был временно спрятан труп, Джеймс выкопал ямку, завернул Элвиса в одеяло. Сэму разрешили посмотреть, как Джеймс засыпает пса землей. Стоя у могилы, Джеймс сымпровизировал небольшую речь:
— Элвис был очень хорошей собакой. Он был смелым, послушным и верным. Он прожил хорошую жизнь.
— И он никогда не кусался, — очень серьезно вставил Сэм.
— Да. В жизни никого не укусил.
На Джеймса нахлынули воспоминания, он вспомнил, как впервые увидел Элвиса, совсем крохотного щенка. В помете их было девять; если бы они не забрали Элвиса, его пришлось бы усыпить. Он был очень маленьким, его оторвали от матери слишком рано, из-за чего он был труслив и крайне подозрителен. Джеймс принес его домой в коробке из-под обуви, устланной старым свитером. Элвис стоял на нетвердых лапках у плиты и дрожал. Ветеринар дал Джеймсу пипетку и какую-то витаминную смесь. Джеймс выдавил жидкость в крохотную беспомощную пасть: он капнул немного на палец, и острые маленькие зубы хватались за него, но не могли причинить боль. Он вспомнил, как влажно и тепло было в пасти у Элвиса, и, стоя перед холмиком, закрыл глаза. Сэм внимательно наблюдал за ним. Джеймс взял со стены несколько камней и сложил на могиле маленький холмик. Сэм сделал то же самое. На церемонию это не потянуло, и уже не первый раз в жизни Джеймс пожалел, что не умеет молиться. На него нахлынула печаль. Он взял Сэма за руку и повел его к дому.
— Сэм, можешь плакать, если тебе хочется, шеф.
— А, нет, все в порядке, — сказал Сэм, размышляя о воскресении и жизни вечной. Элвис вернется.
Льюин разрешил Сэму надеть на себя повязку, потом немного ослабил ее; он видел, как Сэм уползает, целеустремленно перебирая руками и ногами. Это, конечно, нечестно, но Льюин не будет ползать на четвереньках по дому в темноте: от одной этой мысли у него по коже бегали мурашки. Однажды ночью он проснулся от кошмара: как будто он пытался найти в мастерской выключатель, ощупывал стену в кромешной темноте, а выключателя не было, он двигался вдоль стены в неизвестность, по бесконечному пустому коридору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37