почти ежедневно.
Утром 5-го числа К. созвал еще одно совещание, которое попросил Скотта записать. Нас присутствовало 14 человек. К. начал с сообщения о том, что сказал врач накануне, — никаких больше бесед и путешествий. В тот момент боль отпустила, и он сказал, что мозг был «очень, очень и очень ясным». «Так может продолжаться месяцы, пока живет это тело, — продолжал он, — Я все еще учитель. К. здесь, будто на сцене... Я все еще во главе. Я хочу, чтобы это очень ясно себе представляли. Пока живет тело, К. здесь. Мне это известно, потому что у меня все время идут чудесные сновидения — не сны, а предсказание будущего». Он хотел, чтобы его подробно информировали о том, сказал он, что происходит в Индии и Броквуде: «Не говорите что все идет нормально». Затем он попросил, как обычно вежливо, чтобы все посетители уехали. Когда он умрет, он не хочет, чтобы приходили люди, «отдавая честь телу». Затем он попросил Скотта не менять записанных на пленку слов. Он заставил Скотта, державшего около кровати микрофон, повернуться к нам и сказать: «Клянусь, что ничего не изменено на пленках. Ничего не было и ничего не будет изменено».
Нас поразило то, что К. сказал: «Я все еще учитель. К. здесь, будто на сцене». Можно ли было сомневаться? Хотя во время совещания он время от времени замолкал от физической усталости, он, вне сомнения, оставался самим собой. Никто не мог исказить правды, сказав, что он не был «весь здесь» в это время.
Выполняя пожелания К., мы с мужем на следующий день уехали. Я попрощалась с ним, не веря до конца, что никогда больше не увижу его; он по своему обычаю, послал Мери посмотреть, на какой марке машины нас доставят в аэропорт; он был доволен, когда узнал, что машина хорошая. Вскорости уехали и другие посетители. Азид Чайндмал уехал также, но скоро он вернется и останется до самой смерти К. Чего жаждал К., так это посещений доктора Дойтча, хотя он беспокоился, что отрывает его от других пациентов. Врача принимали как друга, не специалиста. К. подарил ему красивые часы фирмы Патек-Филипп (Врач не прислал счета за лечение К. во время его последней болезни.) Узнав, что К. почитатель Иствуда, как и он сам, врач привез несколько видеозаписей его фильмов, а также слайдов с видами Мосемайта, зная, как К. сильно любит деревья и горы.
Утром 7-го числа Мери Зимбалист спросила К. не хочет ли он дать ответ на вопрос, заданный в письме Мери Кадоган. К. попросил Мери прочесть вопрос. Он звучал так: «Когда Кришнаджи умрет, что действительно случится с исключительной концентрацией понимания и энергии, составляющих К.?» К. тут же ответил, а Мери набросала его слова на бумагу: «Это уйдет. Если кто-то войдет полностью в учение, возможно, он сможет прикоснуться к этому; но не надо пытаться дотронуться до этого». Затем, подумав, он добавил: «Если бы вы знали, что потеряли — это безмерная пустота».
Вопрос Мери Кадоган, вероятно, все еще занимал К., когда посреди утра он послал за Скоттом, попросив его кое-что записать на пленку. «Голос был слаб,» — замечает Мери, — но говорил он убедительно. Он делал паузы между словами, как будто требовалось усилие, чтобы их произнести.
«Я говорил им этим утром — в течение 70 лет, что сверхэнергия — нет, огромная энергия, огромный разум использовали это тело. Не думаю, что люди осознают, какая огромная энергия и разум проходили через это тело, словно 12-цилиндровый мотор. И так в течение 70 лет — какой длительный отрезок времени — теперь же тело более не в состоянии. Никто, пока тело не было тщательнейшим образом подготовлено, защищено и т.д. — никто не мог бы понять, что проходило через тело. Никто, не притворяйтесь. Никто, повторяю следующее: никто среди нас или слушателей не знает, что происходило. Мне известно, что это так. Через семьдесят лет пришел конец. Не разуму и энергии — они еще здесь каждый день, особенно ночью. Но после 70 лет тело не в состоянии выдержать — более не в состоянии. Не может. У индийцев множество суеверий на сей счет — что пожелаешь, и тело уходит. Это все чепуха. Не удастся найти подобное этому тело, или такой высший разум, действующий в теле сотни лет. Вы не увидите это снова. Когда он уйдет, это уйдет вместе с ним. Никакого сознания не остается за тем состоянием. Только делают вид или воображают, что могут соприкоснуться с этим. Возможно, и смогут каким-то образом, если они будут жить учением. Но никому не удалось. Никому. Вот так».
Когда Скотт попросил кое-что разъяснить, опасаясь, что мысль поймут неправильно, К. сильно огорчился, сказав: «У вас нет права вмешиваться». Когда он просил Скотта не вмешиваться, он явно хотел, чтобы данное заявление стало известно всем заинтересованным.
К. осталось прожить девять дней. Он хотел умереть, и спросил, что произойдет, если уберут трубку для искусственного кормления. Ему сказали, что произойдет быстрое обезвоживание организма. Он знал, что у него есть право на удаление трубки, но он не хотел причинять беспокойства Мери и врачу; кроме того, тело «все еще было поручено ему», следовательно, до самого конца он продолжал заботиться о нем — чистить зубы, небо и язык три-четыре раза в день, как делал всегда; занимаясь ежедневными упражнениями Бейтса для глаз; закапывая левый глаз каплями против глаукомы. Когда доктор Дойтч сообщил, что продувание хирургической перчаткой поможет очистить основание легкого от жидкости, собравшейся из-за того, что К. был прикован к постели, К. надувал перчатку каждый час, пока не иссякли силы.
Ежедневно после полудня по рекомендации доктора Дойтча, К. вывозили в каталке в большую гостиную, где он сидел, наблюдая за пламенем в камине. Когда его впервые вывезли, он попросил оставить его, хотя разрешил Скотту стоять сзади, если вдруг откинется назад. Впоследствии Скотт писал: «Он сделал что-то с комнатой. Можно было видеть, что он что-то делает, и с тех пор комната не была той же самой. У него была вся присущая ему сила и значительность, несмотря на то, что он сидел в кресле-коляске, укутанный в одеяла, с капельницей, он был великолепен и величественен, заполняя полностью комнату и заставляя все вибрировать. Он излучал яркий свет». Когда через полчаса К. пожелал прилечь, он удивил всех, пройдя без посторонней помощи в свою комнату.
10 февраля пришел ответ от Пандита Яганната Упадхьяя на запрос К. о традиционном обращении с телом религиозного человека после смерти. Узнав об этом, К. заявил, что ничего подобного не желает. Он не хотел, чтобы после смерти видели его тело, а на кремации должно присутствовать совсем ограниченное число людей.
Когда он совсем ослаб, чтобы садиться в кресло-каталку, его выносили в гостиную на диван в гамаке из постельного белья. 14 февраля боль возвратилась, и ему снова ввели морфий. В те десять минут, пока лекарство не начало действовать, он сказал Мери: «Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — печаль, я думал, что потерял тебя». Мери уверена, что он имел в виду следующее: «Я думал, что избавился от страдания; слишком хорошо, чтобы быть правдой». На следующий день он заговорил со Скоттом о состоянии мира, спросив: «Думаете, обо всем этом известно Доктору Дойтчу? Думаете, он понимает это? Надо бы поговорить с ним на эту тему». Так он и сделал, когда днем врач пришел. Скотт вспоминает:
«То, что Кришнаджи сказал на ту тему доктору, было десяти-пятнадцатиминутным экстрактом всего того, что он говорил о природе мира. Изложено выразительно, точно, полно. Удивленный и пораженный я слушал, стоя в ногах кровати, в то время как доктор Дойтч сидел рядом у его постели. Помню как Кришнаджи сказал доктору Дойтчу: „Я не боюсь смерти, потому что жил со смертью всю жизнь. Я никогда не приносил с собой никаких воспоминаний“. Позже врач скажет: „Я чувствовал себя, словно был последним учеником Кришнаджи“. Действительно прекрасно. Необыкновенно поражало то, что Кришнаджи, несмотря на слабость и близкую кончину нашел в себе силы подвести итог всему, что совершил. Это также говорит о Любви, которую он испытывал к врачу».
К. умер во сне вскоре после полуночи в ночь 17 февраля. Его конец опишем со слов Мери:
«Как обычно, там находились Пачуре, Скотт и я; как обычно, К. думал о благополучии „другого“. Он велел мне: „Иди спать, спокойной ночи, иди ложись, поспи“. Я сказала, что пойду, но буду неподалеку. Он заснул, а когда я сделала движение, чтобы сесть слева от него и взяла его руку, он не пробудился. Верхняя часть кровати была приподнята, чтобы было удобнее. Глаза приоткрыты. Мы сидели с ним. Скотт справа, а я слева; доктор Пачуре дежурил, входя и выходя, а медбрат Патрик Линвилль находился в соседней комнате. Медленно сон Кришнаджи перешел в кому, дыхание замедлилось. Доктор Дойтч тихонько прибыл в 11 часов. Ночью отчаянное желание, чтобы наступило улучшение, сменилось на желание чтобы он в конце концов освободился от страдания; доктор Дойтч, Скотт и я находились в комнате, когда сердце Кришнаджи перестало биться в десять минут первого.
В соответствии с его волей, лишь несколько человек увидело его после смерти и горстка людей присутствовала на кремации, состоявшейся в Вентуре в восемь часов наступившего утра».
МОЗГ НЕ МОЖЕТ ПОНЯТЬ
Смерть Кришнамурти в некотором роде так же загадочна, как и его жизнь. По иронии судьбы, чувствуя большую часть своей жизни, что легче «ускользнуть», чем оставаться живым, он был вынужден жить, стремясь «ускользнуть». Он верил, что знает, когда умрет; и все же смерть подступила, удивив его. Когда в своей последней записи в Охай он говорил о «проклятых индийских суевериях», он, естественно, имел в виду традиционную веру индийцев в то, что святой человек может вызвать, смерть по желанию. К. мог умереть, попросив отсоединить трубку для искусственного питания, но это, как он осознавал, означало самоубийство, насилие над вверенным ему телом — святое доверие.
К. выразил удивление, что «другой» желает оставаться в больном теле; почему он не отпустит его? Он интересовался, не вызвана ли болезнь каким-то неправильным поступком. Можно спросить, разрешил ли «другой» умереть, потому что тело стало бесполезным, или он позволил развиться смертельной болезни потому что все было уже сказано, а учение завершено? И в том, и в другом случае «другой» явно не оставил его в конце.
К. верил, что нечто решает, какие события произойдут с К., нечто, о чем он не мог говорить; в то же самое время он повторял как удивительно бы было, если бы было нечто, которое абсолютно все решало бы за К. Возникает противоречие, правда? Тогда, может найти еще ряд несоответствий в заявлении К. о самом себе.
К. никогда не сомневался, что всегда был защищен. Он был убежден, что с ним ничего не может случиться, когда он летит самолетом или перемещается другим образом, поскольку ему приказано говорить; подобная защищенность распространяется и на его спутников. То была его обязанность, вот почему он не подвергал себя опасности даже ради удовольствия, как в случае с дельтапланом. Он никогда не сомневался в важности своего учения и тела, порученного его заботам. Он даже говорил, что потребовались века, чтобы создать такое тело. (Всегда говорилось «учение», «тело», но никогда «мое учение», «мое тело».) Казалось, он был как внутри, так и снаружи собственной тайны. Он не хотел делать тайны; тем не менее, тайна существовала; он, казалось, не мог разрешить ее сам, не считая это своим делом, хотя побуждая к этому других, когда смог бы подтвердить их решение.
К. говорил, что учение пришло как «откровение»; если бы он сидел, обдумывая его, оно бы не пришло к нему. Но, однако, очевидно, что откровение приходило к нему ежедневно, когда он писал «Записные книжки». Что побудило его внезапно написать «Записные книжки»? Не принимая во внимание содержание, это огромная рукопись объемом в 323 страницы, без единой помарки. Как говорил К., напрашивается вывод, что он был средством, которым пользовалось нечто, и от которого исходило учение. Однако он большей частью был настолько пропитан этим «нечто», что слился с ним, а когда оно удалялось, то всякий раз возвращалось, когда о нем говорили серьезно, открывая себя К. особенно во время ночных незваных медитаций. Иногда К. как бы выражает удивление, появлениям «нечто», например, когда он описывает в «Записных книжках», как прибыл из мирного Гштаада в парижскую квартиру на восьмом этаже, где «сидя спокойно во второй половине дня, разведывая крыши домов... совершенно неожиданно благословение, сила, иное пришли с мягкой ясностью, заполнив комнату и оставшись в ней. Это здесь, когда я пишу эти строки».
Я слышала, что высказывалось мнение, в котором откровение К. сравнивалось с даром художника, особенно музыканта; ведь точно также можно попытаться выяснить, как возникла гениальность Моцарта. Если учение является плодом мысли К., в такой точке зрения есть доля истины; но я никогда не слыхала, чтобы гений проходил через «процесс», подобно К.
Загадка Кришнамурти сразу же будет разгадана, если принять теорию о том, что Лорд Майтрейя занял приготовленное для него тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37