Я начинаю их с памятного дня, когда командор экспедиции академик Николай Алексеевич Анисимов впервые вызвал меня на борт «Ильича» для участия в Совете командора.
Надо ли говорить, как я волновалась? Но нельзя было выдать себя ни моим немецким спутникам, ни даже Спартаку, не говоря уже об его отце, который пристально изучал меня, пока катер шел к ледоколу.
Все мы, приглашенные на Совет, разместились в «адмиральской каюте» (салоне капитана), сверкавшей белизной и червонным золотом начищенной меди. Сидели на вращающихся кожаных креслах под квадратными иллюминаторами.
Прекрасный интерьер! У моряков изысканный вкус!
Академик всегда поражал меня. Обычно я воображала его себе холодным изваянием, воплощением спокойствия и воли, а увидела былинного богатыря, озабоченного исходом предстоящей схватки, хмурого и взволнованного. Он нервно расхаживал по салону. И даже я почувствовала себя нужной ему…
Как бы хотелось написать портрет с него, с такого!..
Говорили капитаны на разных языках. Академик суммировал мысли:
— Итак, капитаны хотят плыть в Австралию и там в портах дожидаться кораблей, которые доставят утраченное оборудование. Авария с «Титаном» признается не случайной. Прежде злоумышленники клали под компас магнит, теперь испортили радиолокатор, и айсберг остался незамеченным перед самым кораблем.
Как страшно это было слушать! Неужели даже в нашу высокогуманную экспедицию проникают подобные изверги!
Академик остановился посредине салона. На миг он показался мне разгневанным Зевсом. Я понимала его. Будь на его месте, я не знаю, что сделала бы. Но он знал.
— Первое: впредь ввести строжайшую охрану навигационных приборов. Второе: спасенные трубы разместить на палубах кораблей, поскольку трюмы заняты. Для перегрузки воспользоваться вертолетами как летающими кранами. Третье: прежде чем думать об Австралии, решить, сорвана ли наша экспедиция.
— Найн, найн, нихт! — поднялся грузный и бородатый Вальтер Шульц. — Экспедиция не есть сорвана, — начал он на неважном русском языке, который старательно изучал. — Я имею указать на запасный вариант «два-бис», который имел быть разработанным еще на Германия. Без энергии — не есть работа. Электростанции есть на дне океана, но на воде остались корабли, мои господа. Немецкие специалисты всегда делают все по правилам. Я имею сказать, что теперь надо действовать без правил.
— Ай да Бармалей! — не удержалась я. Уж очень он, огромный, бородатый, напоминал мне великана из старой сказочки.
Спартак ухмыльнулся и шепнул:
— Поддержим.
Капитаны, услышав про свои корабли, зашумели.
— Общая мощность всех судовых двигателей есть весьма значительная величина…
— Остановитесь, герр Шульц, безумный инженер! — прервал его Денцлер. — Вы хотите вытащить наши суда на берег? — Он стоял перед Шульцем и был таким же огромным, только со многими подбородками вместо бороды, — два великана из разных сказок!
— Зачем на берег? — возразил по-немецки Шульц. — Суда останутся на рейде, но их двигатели будут вращать электрогенераторы, которые находятся в трюмах корабля почтенного капитана Денцлера.
— Не трогайте моего судна! Лучше ответьте, как вы передадите электрический ток с кораблей на сушу?
— Катушки с кабелем есть на вашей палубе, герр Денцлер. Кабель надо размотать и соединить им все корабли, протянув дальше на сушу…
— Вы забыли о плавучести! Кабель утонет.
— Зачем так забывать? — снова перешел на русский язык Шульц. — У меня есть намерение протянуть кабель на поплавках. Их надлежит сделать из деревянных барабанов, которые плавучие есть.
— Каков Кирджали! Разбойничий план! — прошептала я Спартаку, подталкивая его локтем, чтобы он выступил. Ведь академик был демократичен, хотел знать мнение и молодых рабочих.
Спартак засмущался, но вскочил.
— Ч-чертовски здорово! — начал он, слегка заикаясь. — Какова на земном шаре мощность всех двигателей автомобилей и тракторов? Оказывается, чуть ли не больше мощности всех электростанций мира. Разве не стоит использовать хотя бы наши судовые двигатели для энергетики? Молодежь поддержит.
И тут со своего кресла сполз, став от этого лишь чуть выше, отец Спартака, Алексей Николаевич, и сразу удивил всех:
— Нет нужды задерживать корабли. Им плавать надо.
Спартак смущенно посмотрел на меня: ему было неловко за отца, не понявшего дерзостного плана Шульца.
Толстовцев продолжал:
— Капитанов отпустим. Электрооборудование с их кораблей разгрузим. Оно понадобится для ветротруб.
— Имею просить прощения, коллега, — прервал Шульц. — Без стен и крыши — не есть дом. Без дома — не есть электростанция, а только шутка.
— Нет, не шутка. Ветротрубы установим над зданиями.
— Тогда будем иметь необходимость стены и крыши делать новые. Материал — камень, к сожалению, есть только под километровой толщей льда, мои господа.
— Зачем нам делать подледные каменоломни, когда можно воспользоваться просто льдом? Лед — тот же камень, в особенности, если его подвергнуть излучению, над которым мне привелось работать в течение двадцати лет. Уплотненный под влиянием излучения лед теряет свою опасную текучесть и смело может использоваться как строительный материал. Вся необходимая аппаратура для обработки льда имеется. Из льда легко вырубать кирпичи и блоки будущих зданий. Правда, их придется заново запроектировать. Но почему бы нашей зодчей не воплотить достижения своего отца?
Я встрепенулась, словно что-то сверкнуло передо мной, ослепило на миг. Еще в детстве я слышала о папиной мечте.
Академик с присущей ему ясностью уточнил мысль Алексея Николаевича.
— Инженер Толстовцев предлагает создать ледяной карьер на куполе ледника и, надо думать, использовать выемки для первых этажей зданий Ветроцентрали, сооружаемых из блоков вынутого льда.
— Благодарю вас, — поклонился Алексей Николаевич и сел.
— Что скажут архитекторы? — спросил академик, смотря на меня.
Наверное, я вспыхнула как еловая ветка в костре:
— Из архитекторов я одна! Вы простите меня, но строить здания для Ветроцентрали не из камня или железобетона, как всюду, а изо льда! Это же сказка!..
Не помню, что там я еще наговорила, кажется, размечталась вслух о прозрачном дворце, для которого нет лучшего материала, чем лед, подобный хрусталю, назвала лед самоцветным камнем полярных широт, прозрачным мрамором, и я не знаю что еще… Может быть, дядя Миша, мой первый учитель в зодчестве, был бы доволен…
Академик смотрел на меня, улыбался и внимательно слушал. Он понимал, что изо льда надо проектировать особые здания. А архитектор — самый захудаленький — всего один: это я! И дяди Миши нет рядом.
Но когда Анисимов закрывал заседание Совета, я чуть не умерла после его слов:
— Быть посему. От плавучей энергетической базы, предложенной инженером Шульцем, не отказываемся.
Но ведь если будет «плавучая энергетика», то никакие ледяные здания не нужны, пропал весь мой запал!
Даже у Спартака и у того лицо вытянулось.
Академик невозмутимо продолжал:
— В такую базу мы превратим один наш ледокол «Ильич», благо его атомная установка уже дает электрический ток, и вместо того, чтобы питать им двигатели винтов, мы передадим его по кабелю, как предложил Вальтер Шульц, на сушу, для работ в ледяной каменоломне Толстовцева. Ведь выплавлять лед легче, чем выламывать. Не так ли? А фактуру Хрустального Дворца Ветров, который нам спроектирует наш антарктический зодчий Тамара Неидзе, это не испортит. Энергетикам — ознакомиться с методом облучения строительного льда.
Когда мы выходили на палубу, я подошла к Алексею Николаевичу:
— Спасибо вам.
— За что спасибо? — поднял он на меня глаза.
— За все спасибо. За папу спасибо. За спасенные вами трубы спасибо. За желание создать Ветроцентраль на льду спасибо. За ледяные дворцы, которые вам надо спроектировать, спасибо. Можно, я вас поцелую?
— Можно, Вахтанговна, можно. Мы с твоим отцом лед двадцать лет строительным материалом делали.
Но я просто крепко пожала ему руку. На правах соратника…
Спартак смеялся. А я радовалась. И дядя Миша радовался бы, будь он здесь. Его ученица выходила на «оперативный простор». Он любил приводить мне монгольскую пословицу: «Чтобы научиться плавать, надо войти в воду».
Я «поплыла»…»
Глава девятая. ДУХ ОКИНАВЫ
В Японии лучше родиться без рук и без ног, чем без родственников.
Они и только они во главе с почтенным Матсубиси помогли Иесуке Танаге закончить медицинское образование.
Он рано остался без родителей. Они стали поствременными жертвами бомбардировки Нагасаки и умерли спустя двадцать лет после атомного взрыва, оставив юного Иесуке на попечение родственников.
Но когда почтенный Матсубиси-сан после возвращения Иесуке Танаги в Японию сообщил племяннику, что хочет видеть его, Танага заволновался. Ничего хорошего от этого свидания он не ждал.
Дядя пригласил его в свой офис на улице, примыкающей к Гинзе.
Обычный деловой небоскреб. Лифты, услужливые лифтеры с почтительными улыбками. Низкие поклоны входящим, пожелания удач выходящим.
Ослепительный паркет коридора. Отделанные пластиком стены, отраженные в них огни плафонов.
Секретарша, в больших очках, одетая, как и все в офисе, по-европейски — в белой кофточке и узкой макси-юбке, тотчас узнала Иесуке и закивала в знак того, что шеф ждет его.
У дяди все было толстым и тяжелым. Тучная фигура, заплывшее лицо с тремя подбородками, брови — две толстые запятые, поднятые к вискам, толстые усы, опущенные скобками по обе стороны толстогубого рта, очки с толстыми стеклами. Он снимал и клал их на тяжелый стол, щурясь близорукими глазами на неимоверной тяжести несгораемый сейф, который без подъемного крана не вытащить…
Матсубиси встретил племянника без особой радости, хотя вежливо справился о здоровье, подняв от деловых бумаг тяжелый взгляд и указав на тяжелый стул напротив, выразительно жесткий. «Посидел, сделал дело — уходи!»
— Иесуке, — начал дядя, — твои почтенные любящие родственники очень недовольны. Ты не оправдал возложенных на тебя надежд, извини. Ты должен перенять у европейцев их приемы, а ты вместо этого стал демонстрировать им свои, которые более уместно применить здесь, на родине. Это не бизнес, извини.
— Я не мог поступить иначе. Я старался спасти великого русского ученого.
— При помощи столь же великой русской женщины?
— Скорее молодой, самоотверженной.
— Я слышал, что ты занялся изучением русского языка?
— Да, дядя, извините. Это «метод погружения». Мы, изучающие, на долгий срок совершенно отключаемся от всего нам знакомого. Мы говорим только по-русски, пишем по-русски, читаем их книги, слушаем русскую музыку, поем русские песни, более того, мы думаем по-русски и даже видим русские сны. Я несколько раз видел Москву. Извините.
Дядя откинулся в кресле, взял в руки очки и, покусывая их дужку, задумался:
— А ты хотел бы увидеть ее не во сне?
— Разумеется, почтенный дядя.
Матсубиси опять погрузился в размышление. Потом вяло заговорил:
— Мои друзья по бизнесу, — Иесуке Танага знал, что дядя связан с военной базой американцев на Окинаве, — могли бы оценить твое знание русского языка. Я ведь угадываю твое тайное желание. Оно тоже может оказаться полезным. Поэтому ты примешь участие в конкурсе изучающих русский язык и получишь премию — поездку в Москву.
— Но если мне ее не присудят? — усомнился Танага.
Дядя выразительно хмыкнул и тяжело поднялся со своего места. Аудиенция закончилась, и оба низко кланялись друг другу. Дядя, тяжело ступая слоновьими ногами, проводил племянника до двери.
Иесуке понял, что на него делается ставка.
Лифтер, открывая перед ним дверцу, с почтительной улыбкой пожелал ему успеха.
«Языковое погружение» закончилось, и Танага принял участие в конкурсе, получил там словно заготовленную для него премию, хотя был не из самых лучших знатоков русского языка, и… приехал в Москву.
Он видел ее лишь во сне и совершенно не знал города. Тем более не представлял, как найти Анисимова и Аэлиту.
И как всегда принято считать, ему помог случай, который отнюдь не был случайностью. К столику японца в отеле «Метрополь» подсел американский журналист Генри Смит.
Они вместе любовались мраморным фонтаном в ресторанном зале, плавающими в нем «красными рыбами», которых услужливые официанты по заказу вылавливали сачками, наблюдали за пестрой разноязычной толпой туристов и разговаривали, по-английски.
Генри Смит восхитился знанием Танагой русского языка. Он побывал на Окинаве и общался там с японскими бизнесменами, но не выучил по-японски ни слова. А тут — свободное общение с русскими! Когда же Смит узнал об интересе Танаги к искусственной пище и ее создателям, восторгу его не было границ. Он готов был оказать Танаге любую помощь — он знал Москву и русских людей. Иесуке Танага, растерявшийся в чужой стране, рад был предложенной помощи расторопного американца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59