— Нет, это, пожалуй, не помешало бы.
— Так вот, Степан Тарасович! Для Советского Союза это и есть наша задача! Кроме того, в мире есть немало всегда голодающих стран, не обеспеченных продуктами питания, без развитого сельского хозяйства.
— Это все верно, товарищ академик, только земля, она всегда останется землей-кормилицей.
— Никто на нее не покушается. Упаси боже. Никто не собирается землю, как кормилицу, отменять, — убежденно продолжал Анисимов. — Вопрос лишь в том, что должно на ней расти? Очевидно, то, чего нельзя получить более простым и дешевым способом. Например, яблоки, как у вас, фрукты мичуринские в садах и апельсины там всякие — пусть на земле растут, а не в колбах.
— Верно они говорят, Степан, ты слушай, — вступил в разговор дед Тарас. — Пошто я на старости за химию взялся? А ведь невдомек, почему меня, садового сторожа…
— Хранителя совхозного сада, — поправил директор совхоза.
— Ну хранителя совхозного сада, почему меня химия за ум зацепила? Да потому, что твою пашню, которая к моему саду примыкает, деревьями засадить надобно. И домов на ей понастроить удобных. И чтобы люди из городов по своей воле на землю нашу кормилицу переселялись жить. Вот! А тебя — обратно на Урал. Вот какая стратегия.
— Стратегия — вещь хорошая, — не сдавался директор. — Но вот взять тоже академика Вильямса. Он что говорил, чему учил? По сто центнеров с гектара зерна! Вот через сто лет, которые вы нам, хлебопашцам, оставите, по сто центнеров с гектара! Это задача! Ее решить нам помогите, товарищи ученые, с помощью агротехники, удобрений, машин прытких… Вот в чем актуальность. На все сто лет.
— Но засухи за эти сто лет могут быть? Так почему же не иметь запас белковых веществ? Ведь покупное зерно не закрывает вашего сельского хозяйства.
— Ну, это вам виднее, что выгоднее: покупать у буржуев или зерно из микробов делать.
— Не только зерно. Все виды пищи.
— А по мне, — вдруг вмешался Остап, — так в страдную пору трактора с трактористами в виде воздушного десанта с неба сбросить. И пошла писать! Земля — дыбом! А потом в другое место, где требуется. Вот и сто центнеров с гектара, как выпить дать!
— Ай да внучек! Трактора на пашню с воздуха! Ну сказанул!
— А что? — вмешался Спартак. — Во время таежного пожара так оно и было. Всех нас с машинами — прямо с воздуха. Просеку прорубили — гореть нечему стало.
— И машины с воздуха можно — перекидные механизаторские бригады, и белковый запас из микробов можно, пожалуйста, только землю-кормилицу, вы мне поверьте, покуда что рано в отставку выводить, — заключил директор совхоза.
— На пенсию! — подхватил Остап. — Читай «Мурзилку» и подмигивай.
— А ты помолчи, хиппи-язычник модный, — рассердился вдруг на Остапа отец.
— Молчу, как в рот квасу…
Спартак вскочил и отошел от костра.
Уже стемнело, но среди деревьев виднелась стройная фигурка девушки в берете.
Аэлита проводила взглядом брата, потом перевела глаза на Анисимова. Она любила смотреть на него, любовалась, когда Николай Алексеевич оживлялся, как во время этой беседы, что-то доказывал.
С костра сыпались искры, словно спорщики, подкрепляя свои слова, били по костру палками.
Подул ветерок. По примеру Анисимова и деда Тараса все стали вытаскивать запеченные картофелины.
Посыпали солью. И были они отменно вкусны.
— Мы придем к вам, Николай Алексеевич! — донесся из темноты голос Спартака. — Этюд принесем.
Глава шестая. КРУТОЙ ПОВОРОТ
Искры остались позади. Далекие мужские голоса подчеркивали тишину леса. Николай Алексеевич и Аэлита пробирались в непроглядной тьме. Он взял ее руку, чтобы провести по корням.
Тепло ее пальцев взволновало.
— Какой переворот нужен в народном хозяйстве, чтобы перейти от земледелия к совсем иному способу получения продуктов питания, — сказала Аэлита. — Право!
Пальцы Аэлиты почему-то дрожали.
— Нужен крутой поворот, — отозвался Анисимов. — Крутой поворот, который невозможно провести сразу, но когда-то сделать его необходимо.
Он, казалось, говорил о крутом повороте в сторону создания пищевой индустрии, но, сам того не замечая, ответил своим внутренним мыслям об Аэлите, ее дрожащих пальцах, о теплоте, которую ощущал.
Он был к себе преувеличенно жесток: какая запоздалая любовь и, как ее следствие, мальчишеское, совсем не соответствующее его возрасту тщеславие. Ну зачем понадобилось в Терсколе кружить эту хорошенькую головку лихостью снежных спусков, масштабностью научных замыслов (ну это куда ни шло!) и, наконец, глупой демонстрацией дилетантских способностей скульптора! Зачем? Для себя? Не ждал ли, что она отыщет его на склоне? Знал, что найдет. И нечего хитрить перед собой! Ведь даже загадал по-детски: если увидит свой портрет, их знакомство продолжится. И хотел продолжения, хотел! ……
И Аэлита отыскала вчерашнего знакомого, восхитилась портретом и расцеловала ваятеля.
Следовало бы правильно понять непосредственный порыв молодой женщины, вовремя остановить себя, помня о непреодолимом барьере времени. А он?.. Он продолжил знакомство в Москве. Заинтересовал ее своими идеями. И в результате… В результате она не только перешла на работу в его институт, но и ушла из семьи. Разве он не несет за это ответственности? Более того, не отвечает ли он теперь за ее будущее? Он, который ничего не может предложить ей, кроме своей старости. Не время ли, пока совсем не поздно, положить всему этому конец?
И Николай Алексеевич Анисимов, посвятив свою научную деятельность выводу человечества из тупика, в своей личной жизни оказался в безвыходном тупике.
Ночной лес, где под ногами что-то шуршит и где на каждом шагу натыкаешься то на узловатый корень, то на трухлявый пень, казался таким же безысходным тупиком.
Николай Алексеевич выпустил пальцы Аэлиты, смутившись тем, что они с Аэлитой идут в темноте, взявшись за руки. Но Аэлита требовательно сжала его руку, не желая отпустить.
Николай Алексеевич считал себя честным человеком, потому дал себе клятву объясниться с Аэлитой, убедить ее, что в их отношениях необходим, именно необходим крутой поворот. И всякий раз не хватало Анисимову силы воли, решительности или, если сказать начистоту, даже жестокости.
Все эти мысли, владевшие Анисимовым, были так же беспросветны, как и окружающий его лес.
Аэлита думала о другом, но, строго говоря, о том же самом. Пыталась разобраться, почему не отпускает руки Николая Алексеевича: из-за боязни темноты или радуясь неизвестно чему и ожидая чего-то важного, желанного, что скажет сейчас Николай Алексеевич?
Она призналась в любви к пожилому, но замечательному человеку не только своему брату Спартаку, призналась самой себе. И это было так же ужасно, как и радостно. О барьере же времени, разделявшем их, и думать не хотелось.
А если подумать, то станет ясно, что не остановится она ни перед какой жертвой. Правда, ей и в голову не могла прийти та жертва, о которой размышлял рядом идущий, любимый человек.
Аэлита давно собиралась приехать к брату. Дача Анисимова находилась совсем рядом с совхозом, где стали работать трактористами Спартак и Остап.
Добираться туда — поездом, нерегулярно курсирующим автобусом, поэтому Аэлита не без некоторой женской хитрости пожаловалась на такие трудности Анисимову, когда докладывала об опытах, проведенных с Бемсом. Джентльменская натура Николая Алексеевича заставила его сразу же предложить совместную поездку на дачу.
Но прямого приглашения Аэлита так и не могла дождаться. Не считал Анисимов возможным ехать с ней в пустую дачу. Ждал, когда переедет туда на лето дочь-актриса Софья Николаевна с детьми, мальчиком и девочкой, младшими школьниками.
Они переехали как раз к цветению яблонь, и Анисимов сразу предложил Аэлите отвезти ее в совхоз.
Глава седьмая. БАРЬЕР ВРЕМЕНИ
Столь неравная по возрасту пара, взявшись за руки, шла в полной лесной темноте.
Ах, если бы Николай Алексеевич не медлил, а сказал все, что ждала Аэлита! Если бы он снова стал таким близким (пусть слабым!), как в особой палате немецкого госпиталя!
Но Анисимов молчал, и Аэлита с ужасом догадывалась почему. Не подозревал он о ее готовности даже стать (будь то возможно) его ровесницей!
И Аэлита засмеялась своим мыслям.
— Вам весело? — спросил Николай Алексеевич.
— Я счастлива! Право! На минуту, но счастлива, — ответила Аэлита, легко сжимая пальцы Анисимова.
И тогда открылось чистое поле и небосвод, усеянный звездами. То самое поле, с которого днем дохнуло русским простором.
«Самое место для крутого поворота», — подумал Анисимов и решил, что именно сейчас откроет Аэлите все: и что любит ее, и что отказывается от нее и своего счастья.
Но привычная сдержанность предотвратила непоправимое. Анисимов не сказал рубящих все слов, а произнес совсем иное:
— У меня к вам просьба, Аэлита. Дела складываются так, что мне предстоит весьма длительная поездка за границу. Сначала в Нью-Йорк на Ассамблею Организации Объединенных Наций, а потом…
Аэлита отпустила руку Анисимова и вся похолодела.
— Уезжаете? Зачем?
— Чтобы… В том весь смысл моей жизни. И вашей тоже.
Аэлита зажмурилась. Вот оно главное, что сейчас услышит!
— И вашей тоже, как участницы нашей научной разработки.
Аэлите хотелось помочь ему, подсказать.
— И вам понадобятся помощники. И даже такие, как я. Впрочем, какая же я помощница?
— К сожалению, речь идет о другой помощи. В моем выступлении в Организации Объединенных Наций от имени советских ученых вы не поможете.
— О той идее, которая зарождалась в Западной Германии, в госпитале?
— Да. В особой палате, при вас. Мы мечтали предложить ООН создать Город-лабораторию, как бы перенесенный из будущего.
— Какой замечательный город! Как бы мне хотелось попасть в него!
— Если наш проект пройдет, если ООН выделит необходимые средства и укажет место создания города, мне придется пробыть там, по крайней мере, несколько лет.
— Несколько лет? — ужаснулась Аэлита, останавливаясь, словно наткнулась на дерево.
— Потому-то я и обращаюсь к вам с просьбой.
— Поехать с вами?
— Увы, совсем наоборот. Я знаю, что хозяйка квартиры, в которой вы живете, возвращается с Севера.
— Да. Возвращается.
— А как думаете жить в дальнейшем? Вернее, где?
— В институте предложили вступить в стройкооператив.
— И деньги есть для внесения пая?
— Я не решалась рассказать, Николай Алексеевич. Юрий Сергеевич во время своего последнего посещения, оказывается, оставил на кухне конверт со слезным письмом и моими деньгами, которые я швырнула ему в лицо за Бемса.
— Чем же вызван такой поступок?
— Видимо, даже в таком человеке есть доброе начало. Честное слово! Я всегда считала Мелхова безукоризненно честным. Правда, честность могла диктоваться расчетом. Ему хотелось восстановить наши отношения. Но это невозможно.
— Невозможно?
— Я люблю другого человека.
Еще одно слово — и Аэлита назвала бы, кого любит, но вековое представление женщины, что о любви первым говорит мужчина, удержало ее.
Николай Алексеевич все прекрасно понял и тем решительнее продолжил свою мысль:
— Я не знаю, когда вы можете въехать в свою кооперативную квартиру… но совсем не поэтому я хотел просить вас об одолжении.
— Николай Алексеевич, я на все готова. Кооперативную квартиру временно можно и не заселять. Право!
— Почти угадали мою просьбу.
— Почти?
— В том смысле, что на время моего отсутствия вы с Алешей и Бемсом, конечно, могли бы пожить в моей пустой многокомнатной квартире. Словом, постережете ее.
— На время многолетнего отсутствия?
— Да, речь идет о длительном времени.
Аэлита сразу сникла.
— Могу я рассчитывать? — спросил Николай Алексеевич, голос его перехватило от волнения, он боялся, что схватит сейчас Аэлиту в объятия и забудет о своем решении уехать от нее навсегда в надежде, что она устроит свою жизнь. Ведь, любя ее, он желал счастья любимой.
— Я бы сделала все, чего бы вы ни пожелали, — прошептала Аэлита. — Честное слово!..
Они пошли вдоль поля. И оба молчали, хотя мысли каждого были обращены к другому.
На даче ждала дочь Николая Алексеевича Софья Николаевна. Спартак и Тамара уже сидели за чайным столом и светились таким внутренним светом, что электричество казалось излишним.
Софья Николаевна, дородная русская красавица с таким же иконописным лицом, как у отца, очень страдала оттого, что один глаз у нее был больше другого. Умелой косметикой она скрашивала свой недостаток, но у нее выработалась привычка садиться к собеседнику в профиль. У незнакомых создавалось несколько неприятное впечатление, будто она избегает смотреть в глаза, но непринужденная сердечность сглаживала все.
— Ну вот и папа! — обрадовалась Софья Николаевна. — А ваш брат, Аэлита, прекрасно разбирается в театре — так разделал нашу последнюю постановку, что я предложила ему перейти к нам режиссером.
— Только на тракторе, — рассмеялся Спартак.
— Этюд Тамары чудесен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59