Передо мной — не кто иной, как замаскировавшийся под ребенка Дюпон.
Ноги мои вдруг подкашиваются, и если бы я не опирался не парапет, то, наверное, позорно рухнул бы в ноги мерзавцу.
Бормотание Слегина слабой вибрацией отдается в костях черепа:
«Ну что, пора?.. Если да, то проведи рукой по лбу и сразу падай».
Фигушки!.. Я ж еще ничего не узнал от него!
— Ну и что мы будем делать? — спрашиваю я вслух.
— Ноги делать отсюда! — выпаливает Дюпон устами малыша. — И как можно скорее!.. Я тут времени даром не терял, между прочим… Как попал сюда, сразу принялся обследовать наружную стену. На первый взгляд силовое поле у них тут сплошное, но это не так… Они все предусмотрели, гады, кроме одного: поле работает только над поверхностью земли… В общем, мне удалось проделать подкоп. Это недалеко отсюда, так что мы можем уйти прямо сейчас… Ну, как идейка?
Я ответствую в том духе, что идейка и в самом деле неплохая, а сам напряженно размышляю, как мне поступить.
Лучше всего, раз уж так складываются обстоятельства, попробовать выпустить Дюпона на простор — глядишь, на воле, может быть, язык у него развяжется. Но пойдут ли Астратов и Слегин на такой риск?
Что-то еще смущает меня, но я никак не пойму, что именно…
— Но ведь далеко мы не уйдем, — как бы взвешивая вслух все «за» и «против» побега, продолжаю я. — Едва они хватятся нас — а это произойдет очень скоро, — то тут же оцепят весь окрестный район и начнут прочесывание… И если у нас не будет ни транспорта, ни денег, ни людей, готовых нам помочь, то нас возьмут за жабры не позднее завтрашнего утра…
Дюпон должен был бы сказать сейчас что-нибудь вроде: «Не бойся, Виталий, все уже готово», но он почему-то взирает на меня с безмерным удивлением.
— А разве?.. — начинает он, но тут же спохватывается: —Ладно, это неважно… Как-нибудь выкрутимся. В крайнем случае придется действовать старым испытанным методом: когда тебе что-то не дают, надо брать это силой…
«Можешь уходить с ним, Лен. Мы успели пометить его изотопами, так что теперь он от нас никуда не денется!»
Ну что ж…
— Хорошо, — произношу я. — Я готов…
— Тогда — за мной! — с энтузиазмом командует Дюпон и, обойдя меня, направляется в сторону кустов, обступающих поляну с фонтаном.
При этом на его лицо падает свет фонаря с аллеи, и тут я узнаю его.
Это тот самый мальчуган, который уронил в столовой поднос, услышав, как по динамику выкликают Виталия Цвылева. Значит, то, что я принял за неловкость новичка, еще не привыкшего к слабости своих мышц, | в действительности было шоком узнавания…
Но зачем он проговорился Баринову, что я не тот, за кого себя выдаю? Опасался, что Раскрутка ищет не только его самого, но и всех его приближенных и решил пожертвовать мной, чтобы остаться в тени? Нет-нет, что-то тут не вяжется…
А если писатель ссылался не на него, то, значит, был еще кто-то, кто раскусил меня?
Ладно, разберемся…
Стараясь не поднимать шума (наверно, Слегину и прочим наблюдателям такие предосторожности кажутся забавными), мы пробираемся по парку, и в прогале между деревьями, освещаемом лишь светом полной луны, мой спутник внезапно останавливается и, повернувшись ко мне, хихикает: — Вообще, должен сказать, что вы были на грани провала… Ваше счастье, что они не знали моего настоящего имени. Хорошо, что я проявил осторожность!.. Знаете, как я им назвался? Семядубом!.. Если бы у обезовцев было побольше эрудиции, то они сразу бы смекнули, что «цвыль» по-старинному — «семя дуба»!.. Но где уж им, дуболомам!.. Так вот что мне казалось странным в поведении Дюпона! Он упорно продолжает обращаться ко мне на «вы», хотя, помнится, с настоящим Цвылевым он не церемонился… Что же заставляет его играть в вежливость? А что, если он давно раскусил меня и теперь «накручивает сюжет», как выражаются «раскрутчики»? В шахматной партии, когда над позициями одного из игроков нависает угроза, он может начать нервничать и допускает грубую ошибку.
Однако я, как неумелый шахматист, забываю об этом правиле. Я говорю:
— Послушайте, шеф, а я и сам не знал, что моя фамилия имеет ботаническое происхождение!..
Мои слова производят поистине магический эффект. Мой спутник замирает, словно оглушенный ударом дубинки по голове, а потом ошарашенно повторяет:
— «Шеф»? Ваша фамилия?.. И тогда я прозреваю.
Но он, хотя и на долю секунды, опережает меня. В руке его возникает металлический блеск. Не осознанно, а, скорее, инстинктивно я поднимаю перед собой левую руку, и в тот же миг ее обжигает пронзительная боль. Правда, мне удается ее превозмочь. Настолько, что правой рукой я перехватываю запястье своего противника и, кривясь от боли, из последних сил не даю ему нанести еще один удар ножом…
Откуда ни возьмись вокруг нас появляются силуэты с парализаторами наперевес, и лучи фонарей скрещиваются на нас, и раздаются крики: «Стоять! Брось нож!», и тогда он пинает меня в пах (я скрючиваюсь еще от одной боли) и освобождается…
А потом падает ничком, держа руку с ножом перед собой, и до меня доносится странный хлюпаюший звук, и остается лежать неподвижно, совсем неподвижно, неестественно вывернув тонкую шейку и раскинув ноги… Я склоняюсь над ним, пытаясь перевернуть его на спину, но в свете фонарей видно, что глаза его закатились под лоб, а потом ладонь моя пачкается горячей липкой жидкостью, и я не сразу понимаю, что кровь течет не из моей раны, а из груди лежащего.
Силуэты окружают меня, и кто-то берет меня под руку, и кто-то истошно кричит: «Врача! Быстрее давайте сюда врача!», а голос Слегина спрашивает: «Ты в порядке, Лен?.. Прости, мы не думали…»
И тут приступ, который я испытал недавно, повторяется, и мне становится совсем невмоготу, и я, вырвавшись из цепких объятий, отворачиваюсь и, дрожа всем телом, бреду на негнущихся, ставших будто фанерными ногах куда-то во тьму, ничего не видя и не слыша вокруг…
Глава 6. ЕЩЕ ОДИН УЛЬТИМАТУМ
— Значит, ты уверен, что это был не Дюпон? — спрашивает меня Астратов.
Вид у него — не ахти какой. Глаза красные, как будто он много плакал в последнее время. Но это вряд ли. Скорее, он просто давно не спал.
Я усмехаюсь:
— Юра, вы со Слегиным задаете мне этот вопрос уже в третий раз за последние двенадцать часов… Да, я уверен!.. Случилось то, чего мы не могли предположить, потому что таких совпадений в жизни не бывает! Мы оба принимали друг друга за своего шефа. Но я прикидывался Цвылевым, а он БЫЛ им в прошлой жизни!.. Конечно, в первую очередь в его смерти виноват я. Мне с самого начала надо было догадаться, что тут что-то не так… он же до самого конца меня на «вы» называл!..
— Да не казни ты себя! — машет рукой Астратов. — Что говорить: мы все лопухнулись по-крупному… Булату не следовало тебя пускать на эту встречу, и ничего бы не произошло. Все равно мы вычислили бы. что автором записки является Семядуб, а на допросе выяснилось бы и все остальное… Все дело в том, что последнее время мы судорожно хватаемся за первую попавшуюся соломинку.
Он делает паузу, а потом неуклюже шутит: — И вообще, все началось с Лабецкого! Это ему, разгильдяю, пришло в голову вызвать тебя по громкой трансляции. Неудивительно, что настоящий Цвылев был шокирован, узнав, что под его именем, отчеством и фамилией существует кто-то другой. Пока ты отсутствовал в Доме, он навел о тебе справки и убедился, что ты — не однофамилец, а самозванец. Видимо, сначала он заподозрил в тебе того, кем ты являешься на самом деле, — нашего человека, который маскируется под бывшего Слепого Снайпера. Он даже не устоял перед искушением проговориться о своем открытии Баринову… А потом ему пришло в голову, что его личность мог использовать в качестве прикрытия сам Дюпон, и тогда Цвылев решил: надо подготовить побег для шефа… А лаз под стеной он рыл по ночам обычной пластиковой детской лопаткой для игр в песочнице. Это я так, к слову…
Он умолкает, словно ждет моей реакции, но я молчу, и Астратов продолжает свой монолог:
— Интересно, знал ли он о том, какую участь Дюпон уготовил для планеты? Если нет, то куда он собирался бежать вместе с Дюпоном? И почему так срочно?..
— Теперь это так и останется загадкой, — комментирую я. И не удерживаюсь от шпильки в адрес своего собеседника: — Если, конечно, вы не реинкарнируете его еще раз…
Однако Астратов не улавливает иронию.
— Каким образом? — поднимает он брови.
— Очень просто, — пожимаю плечами я. — Для этого надо собрать всех младенцев, которые появились на свет прошлой ночью, и активировать дремлющие в них ноо-матрицы…
— Еще чего! — возмущается Астратов. — Делать нам больше нечего, что ли?
— А разве есть? — с невинным видом спрашиваю я. — Какие такие неотложные дела вам предстоят за две недели до конца света? Или еще есть надежда найти Дюпона?
Сказать «раскрутчику» на это нечего. Однако сдаваться он не собирается:
— Как бы там ни было, обещаю тебе, Лен: мы будем работать до конца!
— Но ведь вы, кажется, проверили уже всех носителей?
— Да проверить-то проверили… Но у нас остается масса вопросов к некоторым из тех, кто ранее прошел проверку, потому что их показания кое в чем вызывают сомнения. А таких немало, поверь мне… Например, если человек жил один, не имел ни друзей, ни родственников, ни постоянной работы, то о смерти его, особенно если она наступила без свидетелей, мог никто не знать… Такие одиночки безнадежно пропадают без вести, и Вряд ли их ищут. Тем не менее они продолжают числиться во всех базах данных, в реестрах учета граждан, в картотеках и списках… И когда их реинкарнируют, то наш запрос в систему персональной идентификации ничего не дает. Да, был такой Иванов-Петров-Сидоров… Проживал там-то, примерно до такого-то времени. Где сейчас находится — неизвестно. Может, скрывается по каким-то причинам, сменив фамилию, а может, давным-давно сгнил в канализационном люке или до сих пор валяется в морозилке одного из моргов с биркой на ноге «Личность не установлена». И как тогда разобраться, кого мы реинкарнировали: настоящего Иванова-Петрова-Сидорова или кого-то, кто знал о его смерти, а теперь решил выдать себя за него?.. Кроме того, как ты сам убедился, даже если нам удается доказать, что реинкарнированный пытается водить нас за нос, поскольку человека, именем которого он назвался, либо не существует в природе… правда, это бывает редко… либо он живет себе, в ус не дует и его личность может подтвердить добрый десяток объективных свидетелей, то и тогда это еще ни о чем не говорит.. Среди тех, кому мы подарили второй шанс коптить белый свет, попадаются разные субъекты: кто-то был не в ладах с законом и числился в розыске за те или иные правонарушения. А кто-то решил воспользоваться случаем, чтобы начать новую жизнь действительно с нуля, и не желает возвращаться к надоевшим ему до тошноты людям — да-да, не удивляйся, попадались и такие… Ну и, наконец, были еще отдельные типы, которые действовали из корыстных побуждений.
— Это как? Астратов усмехается:
— А представь, что ты жил в нищете, не имея лишнего юма за душой. А, к примеру, сосед твой ни в чем не знал себе отказа, потому что деньги к нему текли рекой, и у него было все, что он хотел: и загородный особняк, и коттедж на морском побережье в курортной зоне, и шикарные любовницы, и тачки, одна другой круче, и все в таком же духе… Но однажды этот счастливчик загибается от инфаркта, и его хоронят на лучшем кладбище. Разве не соблазнительно выдать себя за него, когда ты осознаешь, что вернулся с того света? Соблазн этот тем более велик, потому что вряд ли кто-то, не считая родных покойного соседа, сможет понять, что ты врешь. А поняв — разоблачить тебя. Зато в перспективе ты можешь потребовать реституции якобы принадлежавшей тебе собственности — как движимой, так и недвижимой. И даже если твое состояние успели за это время промотать «наследнички», то предъявить им иск, урвать то, что осталось, и так далее…
Астратов прикуривает очередную сигарету — в последнее время он курит по-страшному, почти без перерывов, и порой мне кажется, что лицо его пожелтело не от недосыпания, а от никотина.
— Бывают и самозванцы другого рода, — продолжает он, с отвращением выпуская изо рта клуб сизого дыма и откашливаясь. — Им не нужно богатство, но они гонятся за чужой славой… хотя бы посмертной… Кстати, мы все-таки допросили твоего литератора… Нет-нет, не бойся, раскололся он без всяких инъекций и гипноза. Стоило его чуть-чуть припугнуть — и душонка его дрогнула… И оказалось, что никакой он не Баринов.
— А кто? — не удерживаюсь я от естественно риторического вопроса.
— Некто по фамилии Добробабенко, правда, тоже — Никита. И тоже — боец литературного фронта. Пописывал книжки, которые, в силу своей заурядности, не пользовались спросом у читателей и благополучно кончали свою жизнь либо в запасниках библиотек, либо в макулатуре… Но, как всякий графоман, Добробабенко искренне считал себя гением, которого мир не оценивает должным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Ноги мои вдруг подкашиваются, и если бы я не опирался не парапет, то, наверное, позорно рухнул бы в ноги мерзавцу.
Бормотание Слегина слабой вибрацией отдается в костях черепа:
«Ну что, пора?.. Если да, то проведи рукой по лбу и сразу падай».
Фигушки!.. Я ж еще ничего не узнал от него!
— Ну и что мы будем делать? — спрашиваю я вслух.
— Ноги делать отсюда! — выпаливает Дюпон устами малыша. — И как можно скорее!.. Я тут времени даром не терял, между прочим… Как попал сюда, сразу принялся обследовать наружную стену. На первый взгляд силовое поле у них тут сплошное, но это не так… Они все предусмотрели, гады, кроме одного: поле работает только над поверхностью земли… В общем, мне удалось проделать подкоп. Это недалеко отсюда, так что мы можем уйти прямо сейчас… Ну, как идейка?
Я ответствую в том духе, что идейка и в самом деле неплохая, а сам напряженно размышляю, как мне поступить.
Лучше всего, раз уж так складываются обстоятельства, попробовать выпустить Дюпона на простор — глядишь, на воле, может быть, язык у него развяжется. Но пойдут ли Астратов и Слегин на такой риск?
Что-то еще смущает меня, но я никак не пойму, что именно…
— Но ведь далеко мы не уйдем, — как бы взвешивая вслух все «за» и «против» побега, продолжаю я. — Едва они хватятся нас — а это произойдет очень скоро, — то тут же оцепят весь окрестный район и начнут прочесывание… И если у нас не будет ни транспорта, ни денег, ни людей, готовых нам помочь, то нас возьмут за жабры не позднее завтрашнего утра…
Дюпон должен был бы сказать сейчас что-нибудь вроде: «Не бойся, Виталий, все уже готово», но он почему-то взирает на меня с безмерным удивлением.
— А разве?.. — начинает он, но тут же спохватывается: —Ладно, это неважно… Как-нибудь выкрутимся. В крайнем случае придется действовать старым испытанным методом: когда тебе что-то не дают, надо брать это силой…
«Можешь уходить с ним, Лен. Мы успели пометить его изотопами, так что теперь он от нас никуда не денется!»
Ну что ж…
— Хорошо, — произношу я. — Я готов…
— Тогда — за мной! — с энтузиазмом командует Дюпон и, обойдя меня, направляется в сторону кустов, обступающих поляну с фонтаном.
При этом на его лицо падает свет фонаря с аллеи, и тут я узнаю его.
Это тот самый мальчуган, который уронил в столовой поднос, услышав, как по динамику выкликают Виталия Цвылева. Значит, то, что я принял за неловкость новичка, еще не привыкшего к слабости своих мышц, | в действительности было шоком узнавания…
Но зачем он проговорился Баринову, что я не тот, за кого себя выдаю? Опасался, что Раскрутка ищет не только его самого, но и всех его приближенных и решил пожертвовать мной, чтобы остаться в тени? Нет-нет, что-то тут не вяжется…
А если писатель ссылался не на него, то, значит, был еще кто-то, кто раскусил меня?
Ладно, разберемся…
Стараясь не поднимать шума (наверно, Слегину и прочим наблюдателям такие предосторожности кажутся забавными), мы пробираемся по парку, и в прогале между деревьями, освещаемом лишь светом полной луны, мой спутник внезапно останавливается и, повернувшись ко мне, хихикает: — Вообще, должен сказать, что вы были на грани провала… Ваше счастье, что они не знали моего настоящего имени. Хорошо, что я проявил осторожность!.. Знаете, как я им назвался? Семядубом!.. Если бы у обезовцев было побольше эрудиции, то они сразу бы смекнули, что «цвыль» по-старинному — «семя дуба»!.. Но где уж им, дуболомам!.. Так вот что мне казалось странным в поведении Дюпона! Он упорно продолжает обращаться ко мне на «вы», хотя, помнится, с настоящим Цвылевым он не церемонился… Что же заставляет его играть в вежливость? А что, если он давно раскусил меня и теперь «накручивает сюжет», как выражаются «раскрутчики»? В шахматной партии, когда над позициями одного из игроков нависает угроза, он может начать нервничать и допускает грубую ошибку.
Однако я, как неумелый шахматист, забываю об этом правиле. Я говорю:
— Послушайте, шеф, а я и сам не знал, что моя фамилия имеет ботаническое происхождение!..
Мои слова производят поистине магический эффект. Мой спутник замирает, словно оглушенный ударом дубинки по голове, а потом ошарашенно повторяет:
— «Шеф»? Ваша фамилия?.. И тогда я прозреваю.
Но он, хотя и на долю секунды, опережает меня. В руке его возникает металлический блеск. Не осознанно, а, скорее, инстинктивно я поднимаю перед собой левую руку, и в тот же миг ее обжигает пронзительная боль. Правда, мне удается ее превозмочь. Настолько, что правой рукой я перехватываю запястье своего противника и, кривясь от боли, из последних сил не даю ему нанести еще один удар ножом…
Откуда ни возьмись вокруг нас появляются силуэты с парализаторами наперевес, и лучи фонарей скрещиваются на нас, и раздаются крики: «Стоять! Брось нож!», и тогда он пинает меня в пах (я скрючиваюсь еще от одной боли) и освобождается…
А потом падает ничком, держа руку с ножом перед собой, и до меня доносится странный хлюпаюший звук, и остается лежать неподвижно, совсем неподвижно, неестественно вывернув тонкую шейку и раскинув ноги… Я склоняюсь над ним, пытаясь перевернуть его на спину, но в свете фонарей видно, что глаза его закатились под лоб, а потом ладонь моя пачкается горячей липкой жидкостью, и я не сразу понимаю, что кровь течет не из моей раны, а из груди лежащего.
Силуэты окружают меня, и кто-то берет меня под руку, и кто-то истошно кричит: «Врача! Быстрее давайте сюда врача!», а голос Слегина спрашивает: «Ты в порядке, Лен?.. Прости, мы не думали…»
И тут приступ, который я испытал недавно, повторяется, и мне становится совсем невмоготу, и я, вырвавшись из цепких объятий, отворачиваюсь и, дрожа всем телом, бреду на негнущихся, ставших будто фанерными ногах куда-то во тьму, ничего не видя и не слыша вокруг…
Глава 6. ЕЩЕ ОДИН УЛЬТИМАТУМ
— Значит, ты уверен, что это был не Дюпон? — спрашивает меня Астратов.
Вид у него — не ахти какой. Глаза красные, как будто он много плакал в последнее время. Но это вряд ли. Скорее, он просто давно не спал.
Я усмехаюсь:
— Юра, вы со Слегиным задаете мне этот вопрос уже в третий раз за последние двенадцать часов… Да, я уверен!.. Случилось то, чего мы не могли предположить, потому что таких совпадений в жизни не бывает! Мы оба принимали друг друга за своего шефа. Но я прикидывался Цвылевым, а он БЫЛ им в прошлой жизни!.. Конечно, в первую очередь в его смерти виноват я. Мне с самого начала надо было догадаться, что тут что-то не так… он же до самого конца меня на «вы» называл!..
— Да не казни ты себя! — машет рукой Астратов. — Что говорить: мы все лопухнулись по-крупному… Булату не следовало тебя пускать на эту встречу, и ничего бы не произошло. Все равно мы вычислили бы. что автором записки является Семядуб, а на допросе выяснилось бы и все остальное… Все дело в том, что последнее время мы судорожно хватаемся за первую попавшуюся соломинку.
Он делает паузу, а потом неуклюже шутит: — И вообще, все началось с Лабецкого! Это ему, разгильдяю, пришло в голову вызвать тебя по громкой трансляции. Неудивительно, что настоящий Цвылев был шокирован, узнав, что под его именем, отчеством и фамилией существует кто-то другой. Пока ты отсутствовал в Доме, он навел о тебе справки и убедился, что ты — не однофамилец, а самозванец. Видимо, сначала он заподозрил в тебе того, кем ты являешься на самом деле, — нашего человека, который маскируется под бывшего Слепого Снайпера. Он даже не устоял перед искушением проговориться о своем открытии Баринову… А потом ему пришло в голову, что его личность мог использовать в качестве прикрытия сам Дюпон, и тогда Цвылев решил: надо подготовить побег для шефа… А лаз под стеной он рыл по ночам обычной пластиковой детской лопаткой для игр в песочнице. Это я так, к слову…
Он умолкает, словно ждет моей реакции, но я молчу, и Астратов продолжает свой монолог:
— Интересно, знал ли он о том, какую участь Дюпон уготовил для планеты? Если нет, то куда он собирался бежать вместе с Дюпоном? И почему так срочно?..
— Теперь это так и останется загадкой, — комментирую я. И не удерживаюсь от шпильки в адрес своего собеседника: — Если, конечно, вы не реинкарнируете его еще раз…
Однако Астратов не улавливает иронию.
— Каким образом? — поднимает он брови.
— Очень просто, — пожимаю плечами я. — Для этого надо собрать всех младенцев, которые появились на свет прошлой ночью, и активировать дремлющие в них ноо-матрицы…
— Еще чего! — возмущается Астратов. — Делать нам больше нечего, что ли?
— А разве есть? — с невинным видом спрашиваю я. — Какие такие неотложные дела вам предстоят за две недели до конца света? Или еще есть надежда найти Дюпона?
Сказать «раскрутчику» на это нечего. Однако сдаваться он не собирается:
— Как бы там ни было, обещаю тебе, Лен: мы будем работать до конца!
— Но ведь вы, кажется, проверили уже всех носителей?
— Да проверить-то проверили… Но у нас остается масса вопросов к некоторым из тех, кто ранее прошел проверку, потому что их показания кое в чем вызывают сомнения. А таких немало, поверь мне… Например, если человек жил один, не имел ни друзей, ни родственников, ни постоянной работы, то о смерти его, особенно если она наступила без свидетелей, мог никто не знать… Такие одиночки безнадежно пропадают без вести, и Вряд ли их ищут. Тем не менее они продолжают числиться во всех базах данных, в реестрах учета граждан, в картотеках и списках… И когда их реинкарнируют, то наш запрос в систему персональной идентификации ничего не дает. Да, был такой Иванов-Петров-Сидоров… Проживал там-то, примерно до такого-то времени. Где сейчас находится — неизвестно. Может, скрывается по каким-то причинам, сменив фамилию, а может, давным-давно сгнил в канализационном люке или до сих пор валяется в морозилке одного из моргов с биркой на ноге «Личность не установлена». И как тогда разобраться, кого мы реинкарнировали: настоящего Иванова-Петрова-Сидорова или кого-то, кто знал о его смерти, а теперь решил выдать себя за него?.. Кроме того, как ты сам убедился, даже если нам удается доказать, что реинкарнированный пытается водить нас за нос, поскольку человека, именем которого он назвался, либо не существует в природе… правда, это бывает редко… либо он живет себе, в ус не дует и его личность может подтвердить добрый десяток объективных свидетелей, то и тогда это еще ни о чем не говорит.. Среди тех, кому мы подарили второй шанс коптить белый свет, попадаются разные субъекты: кто-то был не в ладах с законом и числился в розыске за те или иные правонарушения. А кто-то решил воспользоваться случаем, чтобы начать новую жизнь действительно с нуля, и не желает возвращаться к надоевшим ему до тошноты людям — да-да, не удивляйся, попадались и такие… Ну и, наконец, были еще отдельные типы, которые действовали из корыстных побуждений.
— Это как? Астратов усмехается:
— А представь, что ты жил в нищете, не имея лишнего юма за душой. А, к примеру, сосед твой ни в чем не знал себе отказа, потому что деньги к нему текли рекой, и у него было все, что он хотел: и загородный особняк, и коттедж на морском побережье в курортной зоне, и шикарные любовницы, и тачки, одна другой круче, и все в таком же духе… Но однажды этот счастливчик загибается от инфаркта, и его хоронят на лучшем кладбище. Разве не соблазнительно выдать себя за него, когда ты осознаешь, что вернулся с того света? Соблазн этот тем более велик, потому что вряд ли кто-то, не считая родных покойного соседа, сможет понять, что ты врешь. А поняв — разоблачить тебя. Зато в перспективе ты можешь потребовать реституции якобы принадлежавшей тебе собственности — как движимой, так и недвижимой. И даже если твое состояние успели за это время промотать «наследнички», то предъявить им иск, урвать то, что осталось, и так далее…
Астратов прикуривает очередную сигарету — в последнее время он курит по-страшному, почти без перерывов, и порой мне кажется, что лицо его пожелтело не от недосыпания, а от никотина.
— Бывают и самозванцы другого рода, — продолжает он, с отвращением выпуская изо рта клуб сизого дыма и откашливаясь. — Им не нужно богатство, но они гонятся за чужой славой… хотя бы посмертной… Кстати, мы все-таки допросили твоего литератора… Нет-нет, не бойся, раскололся он без всяких инъекций и гипноза. Стоило его чуть-чуть припугнуть — и душонка его дрогнула… И оказалось, что никакой он не Баринов.
— А кто? — не удерживаюсь я от естественно риторического вопроса.
— Некто по фамилии Добробабенко, правда, тоже — Никита. И тоже — боец литературного фронта. Пописывал книжки, которые, в силу своей заурядности, не пользовались спросом у читателей и благополучно кончали свою жизнь либо в запасниках библиотек, либо в макулатуре… Но, как всякий графоман, Добробабенко искренне считал себя гением, которого мир не оценивает должным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59