Не дожидаясь от меня ответа, она решительно вырывает из моих рук трубку и швыряет ее на рычаг. Потом гневно шипит:
— Ну, завтра ты у меня получишь, негодный мальчишка! А сейчас — марш в кровать!
Я плетусь в свою комнату, не говоря ни слова. А в спину мне летят обидные своим несоответствием моему действительному статусу фразы:
— Ишь, чего удумал, безобразник ты этакий! Скажи еще спасибо, что отец тебя не застукал у коммуникатора — он бы тебе всю задницу ремнем исполосовал!.. Мне что — к кровати тебя на ночь веревками привязывать? Завтра привяжу, не сомневайся!..
Мелькает мысль дать вздорной бабе достойный отпор, но я вовремя сдерживаюсь.
Когда, как камень, мелочный упрек
тебе в лицо несправедливо брошен,
не опустись до сдачи тем же грошем
обидчику; поверь: настанет срок,
и тот, кто был безжалостен и строг,
отравлен будет злобы тяжкой ношей!..
Молча добираюсь до кровати и ложусь, укрывшись с головой.
Татьяна умолкает, присаживается на краешек моего ложа и совсем другим тоном спрашивает:
— Сашут, ну что с тобой, сыночек? Кому ты собирался звонить? С кем хотел поговорить?
Я стоически храню молчание, и тогда она всхлипывает:
— Горюшко мое луковое, если б ты знал, как ты меня пугаешь своими выходками!.. Неужели тебе меня не жалко, а? Я же тебя с таким трудом выпросила у господа бога! Часами в церкви перед иконами на коленях стояла, поклоны била, чтоб господь послал мне дитятко! Я ж тебя так ждала, глупыш мой маленький, а ты…
Она продолжает говорить бессвязно и горячо, и, отвернувшись, я крепко закусываю палец, потому что каждое ее слово, как раскаленная игла, впивается в мое сердце.
…Она очень хотела ребенка, но судьба запретила ей эту радость. Врачи сказали, что беременность теоретически возможна, но потребуется сложнейшая операция. Татьяна согласилась не раздумывая. Операция прошла успешно, но через некоторое время возникли непредвиденные осложнения. И опять — больничная койка, долгое сражение с невыносимыми болями и страшными мыслями о том, что ничего из ее затеи не выйдет. Виктор уговаривал: «Не надо нам, Танюш, никакого ребенка, ты лучше себя пожалей…» Но она себя не жалела. Собрав в кулак всю свою волю, выкарабкалась из пропасти, куда ее спихивала старуха с косой. Более того — восстановила здоровье так, что все вокруг ахали…
Роды были трудными. Врачам пришлось помучиться, чтобы спасти хотя бы новорожденного. О жизни матери речь уже не шла — все считали ее покойницей. Но и на этот раз Татьяна одержала верх над смертью. Не потому, что была такая здоровая. Ее вытащило из комы сознание того, что ребенку обязательно нужна мать…
Когда Саше исполнилось полтора годика, очередные анализы показали: внешне здоровый и нормальный ребенок на самом деле тяжко болен. Спасти его может только срочное переливание крови. Всей, до последней капли… И основным донором стала опять Татьяна: группы крови у нее и у мальчика совпадали. Врачи предлагали воспользоваться имевшимися запасами кровезаменителя, но Татьяна настояла, чтобы мальчику досталась именно ее кровь. Так что она с полным правом могла его называть: «Кровиночка моя…»
— Ты уже спишь, сынок? — спрашивает Татьяна, прерывая свое повествование, явно не рассчитанное на понимание ее «кровиночки».
Я не отвечаю ей. Боюсь, что дрожащий голос выдаст меня. Ребенок не может воспринимать близко к сердцу рассказы взрослых о жизненных невзгодах. И не потому, что дети изначально черствы и жестоки по своей натуре. Просто они живут одним настоящим, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Этакие прелестные мыслящие одуванчики…
— Ну, спи, роднуля, — вздыхает Татьяна.
Наклоняется, чтобы чмокнуть меня в щеку, и мою макушку щекочет прядь ее душистых волос. Потом она заботливо подтыкает под мои бока одеяло.
Черт возьми, приятно, когда за тобой так ухаживают. Сразу становится так уютно, что тянет в сон… Если бы еще не эта навязчивая мысль, которая гонит прочь дремоту!
Не опрометчиво ли я поступил, позвонив Шепотину?
Глава 4. ПОХИЩЕНИЕ
Я полагал, что мои бывшие коллеги объявятся на следующий же день, но они почему-то не спешили. Прошел день, второй, а вестей от Шепотина не было.
Все это время я маялся, не в силах принять окончательное решение. Разумом я понимал, что поставить Королевых перед фактом трансформации их Саши в бывшего сотрудника Инвестигации было бы самым честным и, наверное, единственно правильным выходом. Но что-то удерживало меня от этого. Я давно отвык доверять самым простым и прямым путям к достижению целей. К тому же я сознавал, какое горе доставит этот факт матери Саши, перенесшей столько страданий ради того, чтобы подарить жизнь своему единственному ребенку.
Тем временем я постепенно обживался, если можно так выразиться, в детском теле. И, с одной стороны, мне это нравилось. Лишь тот, кто дожил до возраста, когда каждый новый день приносит все больше болячек. способен понять, как это здорово — испытывать давным-давно забытые ощущения легкости, энергии, все увеличивающихся сил, которые порой некуда девать; когда не напоминает о себе язва желудка со стажем, не ноет бедолага-печень, не скрипят суставы, зашлакованные отложениями солей, не болят к непогоде шрамы от ран и места переломов.
Теперь можно было носиться кругами по двору и не бояться, что это окажется непосильной нагрузкой для сердца, перенесшего два ранних инфаркта.
А как остро и свежо ребенок воспринимает окружающий мир! Только после реинкарнации удается понять, как сильно с возрастом притупляется наше восприятие. И какое это счастье — снова чувствовать запахи со всеми их оттенками, наслаждаться вкусом даже самой простой еды, различать, будто в бинокль, мельчайшие детали отдаленных объектов, слышать даже самые слабые звуки!..
И я бессовестным образом наслаждался и пользовался этим чудесным состоянием. И частенько ловил себя на том, что поступаю действительно как ребенок. Причем не ради конспирации. Мне действительно хотелось бегать, прыгать, кувыркаться и совершать те глупости, которые присущи детям!
Однажды, поняв, что тело мое поступает как ему заблагорассудится, не дожидаясь команды от мозга, я испугался: а что, если контроль моего сознания над этим переполненным жизненной энергией, буйно растущим не по дням, а по часам организмом постепенно сходит на нет и в один прекрасный день я вообще утрачу контроль над собой?
Потом до меня дошло.
Адаптация — вот что это было такое. В загадочной фразе классиков о том, что бытие определяет сознание, акцент следовало ставить, видимо, на последнее слово. Потому что в моем случае именно сознание приноравливалось к своей новой физической оболочке, стараясь удовлетворять ее потребности. И временами я ловил себя на том, что мне интереснее кататься на велосипеде, чем читать газету. Кстати, чтение являлось для меня запретным плодом, потому что, как я уяснил, Саша успел освоить только азбуку посредством кубиков да научился считать до ста.
В виде основного источника информации для меня оставался телевизор, но и то в весьма урезанном виде. Тот факт, что пятилетний ребенок живо интересуется выпусками новостей, предпочитая их мультфильмам и детским передачам, вызвал бы подозрения у взрослых.
К тому же сообщения о массовых терактах и о Слепых Снайперах исчезли с телеэкранов и со страниц газет, и можно было лишь гадать, что стало с рядовыми членами «Спирали» после гибели их главаря. Покончили ли все они с собой, уйдя в тот прекрасный мир, о котором мне твердил перед смертью Дюпон, или затаились в глухом подполье? Я этого не знал, и, честно говоря, теперь мне на это было наплевать.
В конце концов, кто я теперь такой, чтобы пытаться защитить человечество от горстки ублюдков? Если уж я ничего не сумел сделать, когда был взрослым и обладал способностью дарить людям бессмертие, то что я могу сделать, оказавшись в теле маленького человечка, которого никто еще не воспринимает всерьез?..
В то же время именно оно, мое переспелое сознание, было повинно в том, что бытие в ипостаси ребенка доставляло мне массу проблем.
Например, порой я испытывал невыносимое желание закурить. Особенно тогда, когда в моем присутствии отец Саши смолил сигарету за сигаретой, старательно задымляя тесную кухоньку. Что ж, моя тяга к никотину была естественна для курильщика с двадцатилетним стажем. В то же время я не мог позволить себе пойти на поводу у старой привычки. И не потому, что боялся карательных мер со стороны взрослых, если они застукают меня на месте «преступления». Я относился к телу ребенка, в котором очутился, как к взятой напрокат вещи. Я не имел права причинять вред не принадлежащему мне организму. Возможность того, что когда-нибудь Саша Королев вернется в это тело, была призрачной, но ее нельзя было полностью списывать со счетов.
То же самое относилось и к пиву, которое так хотелось после долгой беготни под палящим солнцем с жадным наслаждением отхлебнуть прямо из горлышка вспотевшей после пребывания в холодильнике бутылки! Но приходилось героически сглатывать слюну и утолять жажду компотом или газировкой. Хорошо, что физиологической потребности в алкоголе и никотине чистый детский организм еще не испытывал. Главное было — перебороть свои прежние низменные пристрастия.
А еще я так и не научился за эти дни питать сыновнюю любовь к людям, которые считались моими родителями. Мне было противно притворяться. Хотя, на мой взгляд, и Виктор, и Татьяна были достойны жалости и уважения, но жалость и любовь — все-таки разные вещи.
Я не знаю, как вел себя по отношению к отцу и матери настоящий Саша. Видимо, все же не так, как я, потому что временами я ловил на себе удивленный взгляд Татьяны — например, когда решительно отказывался от того, чтобы она брала меня на руки, даже если мои неокрепшие мышцы были сведены судорогой от усталости. («Пусть не удивляется — в конце концов, ребенок растет и взрослеет, а она его до самой пенсии носить на руках собирается, что ли?»)
Как ни странно, больше всего меня угнетало общество моих так называемых «сверстников». Нет, в большинстве своем это были вполне нормальные дети, без особых маргинальных наклонностей. Но мне было неинтересно с ними. Не знаю, может быть, я вообще не люблю детей, но увольте меня от того, чтобы подстраиваться под их сюсюканье! И глубоко ошибается тот, кто искренне считает этих жестоких и кровожадных пигмеев ангелочками во плоти!
Они слишком часто бывают назойливы и занудны. Они не могут не вызывать отвращения своим эгоизмом и ярко выраженным себялюбием. Они способны нанести любую моральную и физическую травму тому, кто пришелся им не по душе. Им неинтересно то, чего они не понимают. А интересует их довольно ограниченный набор благ: вкусная еда, игры с утра до ночи и примитивные, ничуть не способствующие взрослению и познанию мира зрелища: телевизионные «мультики» или компьютерные игры, особенно такие, где достаточно нажимать пару кнопок.
Ничего удивительного в этом нет. Дети — это те же взрослые, но еще не научившиеся маскироваться под заботливых родителей, под благородных политиков, пекущихся о счастье народном, и под самоотверженных филантропов.
А теперь скажите: как вести себя нормальному человеку, который по воле судьбы попал в компанию этих дикарей, еще не испорченных культурой и хорошими манерами?
Ответ очевиден — надо держаться от них подальше. Делать вид, что никого не замечаешь. Отмалчиваться, когда кто-то из них нагло посягает на твою личную свободу. С нарочитым равнодушием не обращать внимания, когда кто-то из особо агрессивных, как, например, бузотер Борька, то и дело норовит дать тебе тумака в бок или проломить череп пластмассовой лопаткой. Но есть и другие минусы.
Только находясь в теле ребенка, можно познать сполна, что такое настоящее одиночество. В прошлой жизни его можно было нейтрализовать с помощью суррогатно-дружественного общения с так называемыми друзьями и товарищами по работе. Даже разведчик-нелегал, вынужденный притворяться не тем, кем он является на самом деле, не так одинок, как реинкарнированный. По крайней мере, он не отрезан от полноправного общения с другими людьми, даже если речь идет о врагах.
А тут ни с кем не поговорить по-настоящему. Взрослые видят в тебе лишь не по возрасту серьезного и воспитанного мальчика, а детей не интересуют твои разговоры. Их увлекают вполне практические дела. Игра, стрельба из лука или из пистолета, быстрый бег, умение свистеть в три пальца и ездить на двухколесном велосипеде…
Получается, что мне светит куковать в полной культурно-коммуникативной изоляции от цивилизованного человечества как минимум еще десяток лет.
Может быть, следует еще раз связаться с шефом? Надо же выяснить, в чем причина его медлительности!
И пусть у меня дома больше нет доступа к средствам связи — после того, как Татьяна застукала меня, «родители» стали уносить на ночь аппарат к себе в спальню, — но в детском саду тоже имеется коммуникатор, и при желании можно попросить у Виктории воспользоваться им, придумав какую-нибудь убедительную причину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59