Возы были пушистые и пахучие, киргизы, завернутые в
овчины, любили подолгу торговаться. Из степи с озер везли соль - называ-
лась она экибастукская. Верблюдов гнали, тяжелокурдючных овец. Мясо про-
давалось по три копейки фунт, а сало курдючное - по двадцать. В степь
увозили "Цейлонские" и "N 42" чаи - крепкие, пахучие, степных трав, от-
того-то должно быть любили их киргизы. Везли ситца, цветные, как степные
озера или как табуны; полосатые фаевые кафтаны; бархат на шапки и сереб-
ро в косы.
Бывало - торговали этим казаки и татары. Губы у них были толстые и,
наверное, пахучие. По вечерам они сидели на заваленках, ели арбузы и ды-
ни и рассказывали о сумасшедшем приискателе Дерове; о конях; о конских
бегах и о борцах. (Однажды приехал сюда цирк с борцами. В цирк ехали
киргизы со всей степи дарить борцам баранов).
Обо всем ушедшем - горевали (и не мне рассказать и понять это горе, я
о другом), обо всем ушедшем - плакали казаки. Что ж?
Радость моя - золотистохохлый Запус, смуглощекая Олимпиада, большеви-
ки с мельницы, с поселков новоселов и казаков. Степи, лога, - в травах и
снегах - о них скажу, что знаю потому, что в меру свершили они зла и
счастья - себе и другим, и в меру любовь им моя!
XV.
Говорили мещане в продовольственной лавке, когда пошла Олимпиада по-
лучать по карточке:
- Поди комиссар твой возами возит провьянты... Вон товарищи-то на
мельнице Пожиловской всю муку поделили.
- Житье!
Молчала Олимпиада. Если бы отошла от мужа к другому, к офицеру хотя -
поднять эту тяжесть ей легко и просто. Помогли б. Здесь же, кроме Запу-
са, который и к кровати приходил редко (все спал в Совете), нужно было в
сердце впустить и тех, что отобрали мельницы, кирпичные заводы, построй-
ки, дома, погоны и жалованье, людей прислуживающих раньше. И когда дума-
ла о Запусе, свершалось это вхождение тепло и радостно.
Саженовых встретила как-то на окраине. Мать спросила ее:
- Кирилл Михеич сидит?
- Да, арестован.
- Отнесу хоть ему передачу. Кто о нем позаботится!
Оттянула в сторону длинную, темную юбку и сердито ушла.
Протоиерей Митров, вместо расстрелянного о. Степана, мимо Олимпиады,
гневно сложив на груди руки и опустив глаза, проходил.
А у ней тугое и острое полыхало сердце. Хотелось стоять молчаливо под
бранью, под насмешками, чтоб вечером, засыпая, находить в ответ смешные
и колкие слова и хохотать.
Например:
- Большевики бабами меняются...
- Тебя бы на дню десять раз меняли.
Однажды Запус сказал ей, что Укому нужен заведующий информационным
отделом, ее могут взять туда. Олимпиада пошла.
XVI.
Шмуро схоронили Саженовы. Гроб везла коротконогая киргизская лошаден-
ка. Варвара и мать ее, генеральша, плакали не о Шмуро, а об арестованных
братьях. Арестованные же сидели в подвалах белых, базарных магазинов.
В Народном Доме, на сцене, где заседал Совет, к декорациям гвоздиками
прибили привезенные из Омска плакаты.
На эти плакаты смотрел Запус, когда т. Яковлев, предусовдепа, говорил
ему:
- Признаете ли вы виновным себя, товарищ Запус, что в ночь на семнад-
цатое декабря, в доме Бикметжанова, будучи в нетрезвом виде, убили скры-
вавшегося от Революционного Суда, архитектора Шмуро?
Смотрел на розовое веселое лицо Запуса предусовдепа т. Яковлев и было
ему обидно: в день заседания об организации армии революционной, напил-
ся, дрался и убил.
- Убил, - ответил Запус.
- Признаете ли вы, товарищ Запус, что по показаниям гражданина Кача-
нова Кирилла, в уезде, самовольно приговорили его к смерти и занимались
реквизициями без санкции штаба?
Поглядел опять Запус на плакат: огромную руку огромный рабочий тянул
через колючие проволоки, через трупы другому рабочему в клетчатой кепке.
Подумал о Кирилле Михеиче: "наврал", а вслух:
- Сволочь!
Еще радостнее вспомнил наполненной розовой тишиной Олимпиаду, ее лег-
кие и упругие шаги. Сдвинул шапку на ухо, ответил звонко:
- Признаю. Если это вредно революционному народу, раскаиваюсь.
Яковлев свернул из махорки папироску. Ему было неприятно повторять
мысли (хотя и по другому), сказанные сегодня, эс-эром городским учите-
лем, Отчерчи. Он оглядел членов Совета и сказал хмуро:
- Садитесь, товарищ Запус.
Закурил, погасил спичку о рукав своего полушубка и начал говорить.
Сначала он сказал о непрекращающихся белогвардейских волнениях, о рево-
люционном долге, об обязанностях защитников власти советов. Дальше: об
агитации над трупом Шмуро: эс-эры положили ему на гроб венок с надписью:
"борцу за Учредительное Собрание"; о резолюции лазарета с требованием
удаления военкома Запуса: о неправильно приговоренном подрядчике Качано-
ве, который заявил, что арестован был по личным счетам: Запусом увезена
жена Качанова, Фиеза Семеновна...
- Курва, - сказал весело Запус. - Вот курва!
- Прошу выслушать.
Говорил, качая лохматыми (полушубок был грязен и рван) плечами, опять
о революционном долге, о темных слухах, о необходимости постановки само-
го важного для республики дела - организации Красной армии - руками на-
дежными. Предложил резолюцию: отстранить Запуса от должности военкома,
начатое дело, из уважения революционным его заслугам, прекратить.
Табурет под Запусом хлябал. За окнами трещали досками заборов снега.
Запус думал о крепко решенном: выгонят, зачем же говорят? И оттого долж-
но быть не находилось слов таких, какие говорил всегда на подобных соб-
раниях. Крепким и веселым жаром наполнялось тело и, когда выпячивая
грудь, инструктор из Омска, т. Бритько, взял слово в его защиту, Запусу
стало совсем жарко. Он расстегнул шинель, закрывая ею выпачканный крас-
ками табурет, достал мандат, выданный Советом, сказал:
- У меня все с добра. Грешен. Бабы меня любят, а мужья нет. В центр
не отправите? Я отряд могу организовать...
Бритько подумал: "хитрит", надписал на мандате: "счит. недействит.
Инстр. Бритько" - вслух же:
- Всякая анархическая организация отрядов прекращена. Мы боремся про-
тив анархии посредством Красной армии и подчинения в безусловности цент-
ру переферий...
- А вы в Китай меня пустите?
Бритько встал и высоким тенором проговорил:
- Революционный народ умеет ценить заслуги, товарищ Запус, однако же
говорю вам: не время организовывать единичную борьбу... Пролетариат Ки-
тая сам выйдет на широкую дорогу борьбы за социализм...
- Разевай рот пошире!..
- Тише, товарищ Запус!
Встал, надавил на табурет. Пополам. Еще раз и резко, сбивая щепки,
отнес табурет к железной печи. Все молчали. Тогда Яковлев кивнул сторо-
жу, тот сложил доски от табурета в печь.
- Смолистый! - сказал тенорком Бритько.
Запус посмотрел на его отмороженную щеку. Вспомнил его ссылку и вяло
улыбнулся:
- Извиняюсь, товарищи!.. Сидеть мне перед вами не на чем. Пока проле-
тариат Китая организуется и подарит товарищу Бритько табуретов... Се-
час... Я стоя скажу...
Он оглянулся и, вдруг надевая шапку, пошел:
- Впрочем, я ничего не имею.
Яковлев узкими казачьими глазками посмотрел ему вслед. Не то обрадо-
вался, не то сгоревал. Сказал же тихо:
- Обидели парня.
Тов. Бритько, очень довольный организующейся массой (он так подумал),
проговорил веско и звонко:
- Эпоха авантюров окончена. Конспиративная мерка неуместна, мы должны
беспокоиться за всю революцию. Переходим к следующему...
Дорога обледенела. У какого-то длинного палисадника Запус пос-
кользнулся и упал. Под ноги подвернулась сабля. Он сорвал ее вместе с
ремнями и матерно ругаясь ударил ею о столб. Ножны долго не разрывались.
А через час вернулся собрал при свете спички, осколки и в мешке при-
нес домой. Мешок, перевязанный бичевкой, спрятал в чемодан. Чемодан же
швырнул в кладовую. Накрылся тулупом и заснул на диване.
В спальне тихо - так горит свеча - плакала Олимпиада.
XVII.
Матрос Егорко Топошин принес бумажку от Павлодарского Укома об исклю-
чении из партии с.-д. большевиков, комиссара Василия Запуса.
Бумажку приняла Олимпиада, а Запус лежал в кабинете и стрелял в стену
из револьвера. Вместо мишени на гвоздик он прикреплял найденные в
письменном столе Кирилл Михеича порнографические открытки. Прострелянные
открытки валялись по полу. От каждого выстрела покрывались они пылью,
щебнем.
- В себя не запустит? - спросил Егорко.
Олимпиада молчаливо посмотрела в пол.
Егорко, словно нарочно раскачиваясь, пошел:
- Парень опытнай, опустошит патронташ и уедет. Не жизнь, а орлянка...
Ракообразные!
XVIII.
Расстреляв патроны, Запус не уехал.
Запус обошел комнаты. Для того, чтобы обойти, узнать и запомнить на
всю жизнь четыре комнаты, нужна неделя; если делать это быстро - четыре
дня. Запусу для чего торопиться? Он запомнил ясно: где, какая и почему
стоит мебель, где оцарапаны стены - человеком или кошкой. Отчего в зале
замерзает, настегивая синий лед, окно. Как нужно ходить, когда злишься и
как - когда сыт: в одном случае мебель попадает под ноги, в другом она
бежит мимо.
Запус обошел ограду. В холодной пимокатной спал Поликарпыч. Запус
сыграл с ним в карты и обыграл. Старик молчал и почему-то все посматри-
вал на его руки.
- Кирилла Михеича выпустили, - сообщил Запус.
Старик закашлял, замахал руками:
- Не надо мне его... пущай не приходит... ничего я не перепрятывал!
Запус не стал расспрашивать и согласился быстро:
- Смолчу.
- Ты гони... гони его!.. какие они бережители!..
- Выгнать мне теперь ничего не стоит.
- Разве так берегут!.. так?
Запус скоро ушел от него. В пимокатной пахло плохо. "Умрет, - подумал
Запус: - чего-нибудь отслужить хочет"...
Хотел сказать Олимпиаде и забыл.
Инструктор из Омска тов. Бритько уехал.
В ограду (из степи должно быть) забегали лохматые мордой, тощие соба-
ки. Запус долго смотрел, как скреблись они на помойке и когда он махал
рукой, они далеко отпрыгивали. Тогда он жалел: "растранжирил патроны".
Сугробы подымались выше заборов. В шинели становилось холодно. Олим-
пиада принесла толстое пальто на сером меху.
- Артюшкино?
- Зачем тебе знать?
- Надену не потому, что от твоего мужа, а потому, что бежавший бур-
жуй. Он мне на пароход контребуцию не приносил? Вместо...
В шубе было тепло. Он положил в карманы руки и стал говорить протяж-
но:
- Через десять лет революции, Олимпиада, люди в России будут говорить
другим языком, чем сейчас. Как газеты... У меня много времени и я привы-
каю философствовать... Они будут воевать, а я научусь говорить, как про-
фессор...
Олимпиада заговорила об Упарткоме. Запуса вспоминают часто и дело его
будет пересмотрено в Омске. Уныло отозвался:
- До пересмотров им!.. Они буржуев ловят. Газеты принесла?
Он унес газеты. Читать их не стал, а взял нож и обрезал бобровый во-
ротник у шубы. Достал в кухне сала, вымазал воротник и отнес на помойку.
Тощие собаки рыча и скребя снег вцепились. Прибежал Поликарпыч и, разма-
хивая поленом, отнял огрызки воротника.
- Берегешь! - крикнул Запус.
- Грабитель!.. Во-ор!..
Старик махал поленом.
Ночью Запус зажег фонарь, взял лом и пошел по пригонам, по амбарам,
погребам. Стучал ломом в мерзлую землю, откидывал лом и высоко кричал
Поликарпычу:
- Здесь?
Поликарпыч стоял позади его, заложив руки за спину. Лицо у него было
сонное, в седых бровях торчала сероватая шерсть. Он кашлял, егозил лицом
и притворно смеялся:
- И чо затеял!
- Найду! Клад ваш найду, - кричал Запус.
Уже совсем светало. Поликарпыч засыпал стоя, просыпаясь от звяканья
брошенного лома. А не уходил. Запус с силой вбил лом и сказал:
- Здесь, старик!
Поликарпыч отступил, шоркнул пим о пим.
- Копай, посмотрю.
- Через пятьдесят лет, батя, все твои спрятанные сокровища ни чорта
ни потянут. Через пятьдесят лет у каждого автомобиль, моторная лодка и
прожектор. Сейчас же с этим барахлом распростись. Во имя будущего...
Возможно ведь: их этого я бабе какой-нибудь штаны теплые выдам, а она
нам Аристотеля родит... в благодарность. Прямая выгода мне потрудиться.
- Вот и копай.
- Тебе прямая выгода после этого умереть. Не уберег и вались колбас-
кой! Преимущество социальных катастроф состоит в уничтожении быстрейшем
и вернейшем, всякой дряни и нечисти.
Он внезапно откинул прочь топор. Поднимая лом, сказал, отходя:
- Брошу. Не верю я в клады и не к чему их! Я сколько кладов выкопал,
а еще ни одного не пропил. Прямая выгода мне - не копать... пулю в самое
сердце чтоб, и на сороковом разе не промахнуться, пули так пускать - то-
же клад большой... а говорят не надо, миноги!
Он вышел и со свистом швырнул лом в помойную яму. Воя побежали в сне-
га тощие псы.
Поликарпыч выровнял изрубленную, изломанную землю. Закидал соломой
изорванное место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
овчины, любили подолгу торговаться. Из степи с озер везли соль - называ-
лась она экибастукская. Верблюдов гнали, тяжелокурдючных овец. Мясо про-
давалось по три копейки фунт, а сало курдючное - по двадцать. В степь
увозили "Цейлонские" и "N 42" чаи - крепкие, пахучие, степных трав, от-
того-то должно быть любили их киргизы. Везли ситца, цветные, как степные
озера или как табуны; полосатые фаевые кафтаны; бархат на шапки и сереб-
ро в косы.
Бывало - торговали этим казаки и татары. Губы у них были толстые и,
наверное, пахучие. По вечерам они сидели на заваленках, ели арбузы и ды-
ни и рассказывали о сумасшедшем приискателе Дерове; о конях; о конских
бегах и о борцах. (Однажды приехал сюда цирк с борцами. В цирк ехали
киргизы со всей степи дарить борцам баранов).
Обо всем ушедшем - горевали (и не мне рассказать и понять это горе, я
о другом), обо всем ушедшем - плакали казаки. Что ж?
Радость моя - золотистохохлый Запус, смуглощекая Олимпиада, большеви-
ки с мельницы, с поселков новоселов и казаков. Степи, лога, - в травах и
снегах - о них скажу, что знаю потому, что в меру свершили они зла и
счастья - себе и другим, и в меру любовь им моя!
XV.
Говорили мещане в продовольственной лавке, когда пошла Олимпиада по-
лучать по карточке:
- Поди комиссар твой возами возит провьянты... Вон товарищи-то на
мельнице Пожиловской всю муку поделили.
- Житье!
Молчала Олимпиада. Если бы отошла от мужа к другому, к офицеру хотя -
поднять эту тяжесть ей легко и просто. Помогли б. Здесь же, кроме Запу-
са, который и к кровати приходил редко (все спал в Совете), нужно было в
сердце впустить и тех, что отобрали мельницы, кирпичные заводы, построй-
ки, дома, погоны и жалованье, людей прислуживающих раньше. И когда дума-
ла о Запусе, свершалось это вхождение тепло и радостно.
Саженовых встретила как-то на окраине. Мать спросила ее:
- Кирилл Михеич сидит?
- Да, арестован.
- Отнесу хоть ему передачу. Кто о нем позаботится!
Оттянула в сторону длинную, темную юбку и сердито ушла.
Протоиерей Митров, вместо расстрелянного о. Степана, мимо Олимпиады,
гневно сложив на груди руки и опустив глаза, проходил.
А у ней тугое и острое полыхало сердце. Хотелось стоять молчаливо под
бранью, под насмешками, чтоб вечером, засыпая, находить в ответ смешные
и колкие слова и хохотать.
Например:
- Большевики бабами меняются...
- Тебя бы на дню десять раз меняли.
Однажды Запус сказал ей, что Укому нужен заведующий информационным
отделом, ее могут взять туда. Олимпиада пошла.
XVI.
Шмуро схоронили Саженовы. Гроб везла коротконогая киргизская лошаден-
ка. Варвара и мать ее, генеральша, плакали не о Шмуро, а об арестованных
братьях. Арестованные же сидели в подвалах белых, базарных магазинов.
В Народном Доме, на сцене, где заседал Совет, к декорациям гвоздиками
прибили привезенные из Омска плакаты.
На эти плакаты смотрел Запус, когда т. Яковлев, предусовдепа, говорил
ему:
- Признаете ли вы виновным себя, товарищ Запус, что в ночь на семнад-
цатое декабря, в доме Бикметжанова, будучи в нетрезвом виде, убили скры-
вавшегося от Революционного Суда, архитектора Шмуро?
Смотрел на розовое веселое лицо Запуса предусовдепа т. Яковлев и было
ему обидно: в день заседания об организации армии революционной, напил-
ся, дрался и убил.
- Убил, - ответил Запус.
- Признаете ли вы, товарищ Запус, что по показаниям гражданина Кача-
нова Кирилла, в уезде, самовольно приговорили его к смерти и занимались
реквизициями без санкции штаба?
Поглядел опять Запус на плакат: огромную руку огромный рабочий тянул
через колючие проволоки, через трупы другому рабочему в клетчатой кепке.
Подумал о Кирилле Михеиче: "наврал", а вслух:
- Сволочь!
Еще радостнее вспомнил наполненной розовой тишиной Олимпиаду, ее лег-
кие и упругие шаги. Сдвинул шапку на ухо, ответил звонко:
- Признаю. Если это вредно революционному народу, раскаиваюсь.
Яковлев свернул из махорки папироску. Ему было неприятно повторять
мысли (хотя и по другому), сказанные сегодня, эс-эром городским учите-
лем, Отчерчи. Он оглядел членов Совета и сказал хмуро:
- Садитесь, товарищ Запус.
Закурил, погасил спичку о рукав своего полушубка и начал говорить.
Сначала он сказал о непрекращающихся белогвардейских волнениях, о рево-
люционном долге, об обязанностях защитников власти советов. Дальше: об
агитации над трупом Шмуро: эс-эры положили ему на гроб венок с надписью:
"борцу за Учредительное Собрание"; о резолюции лазарета с требованием
удаления военкома Запуса: о неправильно приговоренном подрядчике Качано-
ве, который заявил, что арестован был по личным счетам: Запусом увезена
жена Качанова, Фиеза Семеновна...
- Курва, - сказал весело Запус. - Вот курва!
- Прошу выслушать.
Говорил, качая лохматыми (полушубок был грязен и рван) плечами, опять
о революционном долге, о темных слухах, о необходимости постановки само-
го важного для республики дела - организации Красной армии - руками на-
дежными. Предложил резолюцию: отстранить Запуса от должности военкома,
начатое дело, из уважения революционным его заслугам, прекратить.
Табурет под Запусом хлябал. За окнами трещали досками заборов снега.
Запус думал о крепко решенном: выгонят, зачем же говорят? И оттого долж-
но быть не находилось слов таких, какие говорил всегда на подобных соб-
раниях. Крепким и веселым жаром наполнялось тело и, когда выпячивая
грудь, инструктор из Омска, т. Бритько, взял слово в его защиту, Запусу
стало совсем жарко. Он расстегнул шинель, закрывая ею выпачканный крас-
ками табурет, достал мандат, выданный Советом, сказал:
- У меня все с добра. Грешен. Бабы меня любят, а мужья нет. В центр
не отправите? Я отряд могу организовать...
Бритько подумал: "хитрит", надписал на мандате: "счит. недействит.
Инстр. Бритько" - вслух же:
- Всякая анархическая организация отрядов прекращена. Мы боремся про-
тив анархии посредством Красной армии и подчинения в безусловности цент-
ру переферий...
- А вы в Китай меня пустите?
Бритько встал и высоким тенором проговорил:
- Революционный народ умеет ценить заслуги, товарищ Запус, однако же
говорю вам: не время организовывать единичную борьбу... Пролетариат Ки-
тая сам выйдет на широкую дорогу борьбы за социализм...
- Разевай рот пошире!..
- Тише, товарищ Запус!
Встал, надавил на табурет. Пополам. Еще раз и резко, сбивая щепки,
отнес табурет к железной печи. Все молчали. Тогда Яковлев кивнул сторо-
жу, тот сложил доски от табурета в печь.
- Смолистый! - сказал тенорком Бритько.
Запус посмотрел на его отмороженную щеку. Вспомнил его ссылку и вяло
улыбнулся:
- Извиняюсь, товарищи!.. Сидеть мне перед вами не на чем. Пока проле-
тариат Китая организуется и подарит товарищу Бритько табуретов... Се-
час... Я стоя скажу...
Он оглянулся и, вдруг надевая шапку, пошел:
- Впрочем, я ничего не имею.
Яковлев узкими казачьими глазками посмотрел ему вслед. Не то обрадо-
вался, не то сгоревал. Сказал же тихо:
- Обидели парня.
Тов. Бритько, очень довольный организующейся массой (он так подумал),
проговорил веско и звонко:
- Эпоха авантюров окончена. Конспиративная мерка неуместна, мы должны
беспокоиться за всю революцию. Переходим к следующему...
Дорога обледенела. У какого-то длинного палисадника Запус пос-
кользнулся и упал. Под ноги подвернулась сабля. Он сорвал ее вместе с
ремнями и матерно ругаясь ударил ею о столб. Ножны долго не разрывались.
А через час вернулся собрал при свете спички, осколки и в мешке при-
нес домой. Мешок, перевязанный бичевкой, спрятал в чемодан. Чемодан же
швырнул в кладовую. Накрылся тулупом и заснул на диване.
В спальне тихо - так горит свеча - плакала Олимпиада.
XVII.
Матрос Егорко Топошин принес бумажку от Павлодарского Укома об исклю-
чении из партии с.-д. большевиков, комиссара Василия Запуса.
Бумажку приняла Олимпиада, а Запус лежал в кабинете и стрелял в стену
из револьвера. Вместо мишени на гвоздик он прикреплял найденные в
письменном столе Кирилл Михеича порнографические открытки. Прострелянные
открытки валялись по полу. От каждого выстрела покрывались они пылью,
щебнем.
- В себя не запустит? - спросил Егорко.
Олимпиада молчаливо посмотрела в пол.
Егорко, словно нарочно раскачиваясь, пошел:
- Парень опытнай, опустошит патронташ и уедет. Не жизнь, а орлянка...
Ракообразные!
XVIII.
Расстреляв патроны, Запус не уехал.
Запус обошел комнаты. Для того, чтобы обойти, узнать и запомнить на
всю жизнь четыре комнаты, нужна неделя; если делать это быстро - четыре
дня. Запусу для чего торопиться? Он запомнил ясно: где, какая и почему
стоит мебель, где оцарапаны стены - человеком или кошкой. Отчего в зале
замерзает, настегивая синий лед, окно. Как нужно ходить, когда злишься и
как - когда сыт: в одном случае мебель попадает под ноги, в другом она
бежит мимо.
Запус обошел ограду. В холодной пимокатной спал Поликарпыч. Запус
сыграл с ним в карты и обыграл. Старик молчал и почему-то все посматри-
вал на его руки.
- Кирилла Михеича выпустили, - сообщил Запус.
Старик закашлял, замахал руками:
- Не надо мне его... пущай не приходит... ничего я не перепрятывал!
Запус не стал расспрашивать и согласился быстро:
- Смолчу.
- Ты гони... гони его!.. какие они бережители!..
- Выгнать мне теперь ничего не стоит.
- Разве так берегут!.. так?
Запус скоро ушел от него. В пимокатной пахло плохо. "Умрет, - подумал
Запус: - чего-нибудь отслужить хочет"...
Хотел сказать Олимпиаде и забыл.
Инструктор из Омска тов. Бритько уехал.
В ограду (из степи должно быть) забегали лохматые мордой, тощие соба-
ки. Запус долго смотрел, как скреблись они на помойке и когда он махал
рукой, они далеко отпрыгивали. Тогда он жалел: "растранжирил патроны".
Сугробы подымались выше заборов. В шинели становилось холодно. Олим-
пиада принесла толстое пальто на сером меху.
- Артюшкино?
- Зачем тебе знать?
- Надену не потому, что от твоего мужа, а потому, что бежавший бур-
жуй. Он мне на пароход контребуцию не приносил? Вместо...
В шубе было тепло. Он положил в карманы руки и стал говорить протяж-
но:
- Через десять лет революции, Олимпиада, люди в России будут говорить
другим языком, чем сейчас. Как газеты... У меня много времени и я привы-
каю философствовать... Они будут воевать, а я научусь говорить, как про-
фессор...
Олимпиада заговорила об Упарткоме. Запуса вспоминают часто и дело его
будет пересмотрено в Омске. Уныло отозвался:
- До пересмотров им!.. Они буржуев ловят. Газеты принесла?
Он унес газеты. Читать их не стал, а взял нож и обрезал бобровый во-
ротник у шубы. Достал в кухне сала, вымазал воротник и отнес на помойку.
Тощие собаки рыча и скребя снег вцепились. Прибежал Поликарпыч и, разма-
хивая поленом, отнял огрызки воротника.
- Берегешь! - крикнул Запус.
- Грабитель!.. Во-ор!..
Старик махал поленом.
Ночью Запус зажег фонарь, взял лом и пошел по пригонам, по амбарам,
погребам. Стучал ломом в мерзлую землю, откидывал лом и высоко кричал
Поликарпычу:
- Здесь?
Поликарпыч стоял позади его, заложив руки за спину. Лицо у него было
сонное, в седых бровях торчала сероватая шерсть. Он кашлял, егозил лицом
и притворно смеялся:
- И чо затеял!
- Найду! Клад ваш найду, - кричал Запус.
Уже совсем светало. Поликарпыч засыпал стоя, просыпаясь от звяканья
брошенного лома. А не уходил. Запус с силой вбил лом и сказал:
- Здесь, старик!
Поликарпыч отступил, шоркнул пим о пим.
- Копай, посмотрю.
- Через пятьдесят лет, батя, все твои спрятанные сокровища ни чорта
ни потянут. Через пятьдесят лет у каждого автомобиль, моторная лодка и
прожектор. Сейчас же с этим барахлом распростись. Во имя будущего...
Возможно ведь: их этого я бабе какой-нибудь штаны теплые выдам, а она
нам Аристотеля родит... в благодарность. Прямая выгода мне потрудиться.
- Вот и копай.
- Тебе прямая выгода после этого умереть. Не уберег и вались колбас-
кой! Преимущество социальных катастроф состоит в уничтожении быстрейшем
и вернейшем, всякой дряни и нечисти.
Он внезапно откинул прочь топор. Поднимая лом, сказал, отходя:
- Брошу. Не верю я в клады и не к чему их! Я сколько кладов выкопал,
а еще ни одного не пропил. Прямая выгода мне - не копать... пулю в самое
сердце чтоб, и на сороковом разе не промахнуться, пули так пускать - то-
же клад большой... а говорят не надо, миноги!
Он вышел и со свистом швырнул лом в помойную яму. Воя побежали в сне-
га тощие псы.
Поликарпыч выровнял изрубленную, изломанную землю. Закидал соломой
изорванное место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25