Монахи пытались пугать зверюгу молитвами и псалмами, но медведь от них только жиреет и наглеет. Потом была мода на девственниц…
Лакомка оживился.
– Это как?
– Отцы из обители св. Регинвальда объявили, что медведь – кара господняя за грехи наши и победить его, стало быть, может только дева пречистая…
– Ну и?..
Мулоторговец неопределенно хрюкнул и почесал кончик толстого носа:
– А никак. Девственниц не нашлось.
– Не может быть!
– Еще как может. Я бы свою дочку на такое ни в жизнь не отпустил. Как монахи о деле с суровостью объявили, так девки, кто покраше – замуж выскочили, кто побойчее – те в шлюхи, а прочие попрятались.
Лакомка с силой ударил кулаком по дубовой крышке стола:
– И ни одной?!
– Ни одной, – печально подтвердил торговец.
Друзья помолчали.
– Пошли отсюда, друг Хайни.
Они вывалились под жаркое солнце полудня. Чистая улица покачивалась под ногами как палуба корабля.
– Что скажешь, друг?
– Безнадежное дело.
Хайни привалился спиной к стене кабака, потер шрам на месте отрубленного некогда уха и вздохнул. Потом хлопнул себя кулаком по лбу.
– Дрот святого Регинвальда!
– Не богохульствуй подле стен монастыря, тупая башка.
– То, что уже случилось, куда как хуже богохульства. Глянь-ка. – Он приоткрыл подвешенную к поясу котомку.
Лакомка отшатнулся.
– Ты украл питейный рог святого Николая!
– Тихо, не ори, я и сам не знаю, как это приключилось. Когда этот брат Медардус отвернулся, чтобы достать зуб великого еретика, у меня рука поднялась и – хвать! И за пазуху. Ночью, когда все спали, в котомку переложил. Потом забыл о нем и сейчас только вспомнил.
Рихард в который раз вцепился в собственную бороду, выдирая ее клочьями.
– Ты, помесь свиньи с отродьем ростовщика, помет бешеного хряка, жаба, поселившаяся в нусбаумском болоте! Ты – кровь скупердяя, пущенная в полнолуние, ты вошь в бороде святого Иоанна! Да поразит тебя проклятие вечного похмелья и чирей на носу…
– Заткнись, пивное брюхо. Никто не поверит, что я провернул такое в одиночку. Соображаешь, чем дело оборачивается?
– Тех, кто тащит святые реликвии, пусть даже и апокрифической природы, не вешают.
– Правильно, за такое либо четвертуют, либо в масле варят живьем. А теперь – лезь в котел с малом заранее, приятель, или слушайся меня.
– Бежать надо.
– У нас лошадей нет – поймают.
– Я нельзя ли этот рог на место положить? Может, пропажи никто и не заметил.
– Медардус нас второй раз в хранилище не пустит.
– Тайком пролезем.
– Поймают. Разве что…
В этот момент, должно быть, сообразительный Хайни Ладер превзошел самого себя, идея, осенившая его, оказалась блестящей словно новенькая монета:
– Убьем медведя. Или хоть попытаемся. Тогда доступ в монастырь снова откроется, положим рог потихоньку назад да и дело с концом.
Лакомка угрюмо скривился и почесал бороду.
– Жить хочу. Я солдат, а не охотник на дьявола.
– Найдем девственницу.
– Их же не осталось в Поэтере.
– Ерунда. Здесь нет, зато в других местах остались. Кто сказал, что девка должна быть местная? Выйдем на дорогу, будем встречать и расспрашивать проезжих…
Лакомка призадумался.
– Чует мое сердце, что затея этакая выйдет боком…
* * *
Первая девушка была хороша яркой, горячей красотой, редкостной для западного Церена – крепкие, как яблоки, щеки покрывал свойственный брюнеткам кирпично-смуглый румянец, чистый лоб золотился ровным загаром, блестящие, цвета воронова крыла, волосы ровными волнами ниспадали из-под крахмального чепчика. Талия у красавицы была тонкой и гибкой, тесная шнуровка выгодно подчеркивала аккуратный бюстик.
– День добрый, славная девица!
Славная девица пристойно улыбнулась, обнажив острые зубки и представилась Гирмундой.
– Не будешь ли любезна, красавица, поучаствовать с нами в богоугодном деле? – расцвел улыбкой Ладер.
Рихард Лакомка серьезно закивал.
– Не подумай чего дурного. Святое дело, как раз под стать такой красавице!
– Не расскажите ли, добрые люди, в чем же именно заключается богоугодность этого деяния? – поинтересовалась дева.
Хайни набожно закатил глаза.
– Наша тетушка, святой жизни женщина, не чая избавления от многолетнего недуга, именуемого прострел, обратилась к сестрам обители святой Гирмунды и было ей дано знамение… Да, знамение.
– Объясните попроще для простой девушки.
– В общем, монашки сказали моей тетке, пусть земля ей будет пух… то есть, я хотел сказать, долгие ей лета, моей тетушке. В общем, сказали, что поправится она, если найдется непорочная девица именем Гирмунда, которая с молитвой трижды обойдет вкруг крепостных стен Поэтера.
– Ну и? – кокетливо спросила красавица.
Лакомка густо покраснел.
– Ну…
– Две марки. – нашелся Ладер.
– Право, я не знаю…
– Вход в город, ужин и ночлег за наш счет.
Гирмунда милостиво согласилась, щечки ее раскраснелись, глаза блестели. Хайни нехотя отсчитал въездную пошлину. В зале гостиницы девушка проворно утроилась за столом.
– Я люблю пирог с поросенком.
Ладер расщедрился и вместо пива заказал местного фруктового вина. Красавица уплетала поросенка не чинясь, облизывала свои длинные гибкие пальчики розовым языком. Перепивший Рихард хриплым голосом тянул заунывную песню наемника:
На спинах наших лошадей сидим мы плотно задом,
Таких отчаянных парней не запугаешь адом.
Гирмунда, кажется, пыталась подпевать, потом, захмелев, замурлыкала и уронила черноволосую головку на стол. Блестящая прядь отделилась от ее прически и упала в лужицу вина.
– Отведи отважную деву в комнату к служанке проспаться, – буркнул Хайни, – и не вздумай по дороге…
Лакомка честно округлил глаза. Девушка, внезапно сделавшись сварливой, принялась вырываться и даже легонько прикусила наемнику палец. Рихард, насупившись, подхватил на руки легонькую, как кукла, Гирмунду. Вскоре он вернулся за стол.
Остатки вина друзья допивали в одиночестве.
– Знаешь, – сказал Лакомка другу, – мне будет жаль, если медведь ее съест.
– Он не ест девственниц, – авторитетно возразил Хайни.
Рихард недоверчиво покачал головой и вздохнул:
– Может, отпустим ее от греха подальше? Такая красивая… У нее глаза, как лиловые маки.
– А рог?
– Обойдется как-нибудь…
– Сволочь ты, Рихард, баба тебе дороже друга.
Наемники заказали себе пива и еще помолчали. Шли часы, день склонился к вечеру и смутно было на душе.
– Пора.
– Может, утра дождемся?
– Ни к чему тянуть. Зови ее сюда и пойдем. Медведь, он вечер любит.
Лакомка встал и пошел, опустив голову и шаркая ногами. В женской спальне не было никого. Общий зал тоже почти опустел, только в углу ужинал вчерашний заезжий мулоторговец.
– Где Гирмунда?!
– Порскнула через заднюю дверь.
Хайни проворно выкатился во двор, оставив за спиной медлительного Лакомку. Длинная, щепастая, грубо сколоченная лестница оказалась приставленной к круглому отверстию чердака, в пыли двора смущенно почесывались куры. Ладер легко одолел полтора десятка скрипучих ступеней.
– Эй, что там?
Лакомка, наконец, выбрался наружу и едва не прыгал на месте от нетерпения.
– Э…
– Ну, что ты там увидел, разрази тебя святой Регинвальд?
– Заслони мои глаза золотуха, если я вижу там не…
Хайни почесал обрубок уха и густо покраснел – его белесые брови прямо-таки зазолотились на фоне багровой обветренной физиономии. Он еще раз оглядел открывшуюся картину.
Все пространство чердака занимала огромная копна сена. Колкие стебли люцерны перемежались высохшими, темно-синими венчиками васильков, смятыми одуванчиками, плоскими, сухими листьями подорожника. Копна подсыхающих трав шевелилась как живая. И не зря.
– Мессир Персиваль – ласково щебетала Гирмунда. – вы такой доблестный рыцарь! С вас еще три марки.
Хайни скатился с лестницы и угрюмо побрел в гостиницу, Лакомка сменил его на наблюдательном посту у чердачного отверстия. Он некоторое время осуждающе покачивал головой в такт, потом присоединился к приятелю.
– Раззява. Ты ее просмотрел.
Хайни грустно вздохнул – мрачное растрепанное солнце висело над излучиной реки, казалось, оно комком разгневанного пламени собирается покарать город. Чистые и тревожные краски небесного огня опалили усталую землю. В умирающем дне наемнику почудилось нечто трагическое. Он неповоротливым разумом поискал подходящие слова, но не нашел и на всякий случай добавил:
– Я сам не лучше, тупая башка. Вот так благородные господа по праву благородства урезают наши доходы. Он предложил ей больше, чем мы. Три марки – цена девичьей добродетели! Ты знаешь, друг, что опечалило меня больше всего?
– Нет…
– Он даже не снял доспех.
– Ну, я просто так не сдамся! – внезапно рявкнул Хайни. – Должна же в этой дьявольской дыре найтись хоть одна девственница?
Он, сурово выпятив челюсть, зашагал вдоль чисто подметенной улицы.
Смеркалось. Возле лавки гончара, в кучке пыли, играла черепками худая некрасивая девочка лет восьми. Ее руки до самых локтей покрывали царапины.
– По-моему, подходит.
– Башка дырявая, это же младенец.
– Вот и хорошо. Вот и правильно.
Ладер подхватил девочку на руки.
– С нами пойдешь.
Девчонка, разинув треугольный ротик, неожиданно басисто заорала.
Ладер извлек из кошеля комочек жевательной смолы и засунул ей в рот.
– Молчи – героем будешь.
Дверь лачуги отворилась настежь.
– Соседи, на помощь! Жгут! Убивают!
Рослая бабища, видом вылитая фурия, вылетела наружу и ловко вцепилась в рыжую бороду Хайни Ладера. Тот вырвался, от неожиданности и боли уронив ребенка. Девчонка ловко приземлилась на ноги и что было сил ухватилась за материнский подол, продолжая реветь. Фурия в рваном чепце, выпятив могучую грудь и плотно сжимая сильные кулаки прачки, шла в бой. Наемники отступали. Шум стоял невообразимый, в нем слились бранные выкрики, обращения к святым угодникам, рев дочки гончара и уханье избиваемых смутьянов.
Друзья бежали. Прачка под неистовый хохот стражи преследовала их до самых городских ворот…
Лес за воротами мрачно шумел, почти совершенно стемнело, в зарослях горели огоньки звериных глаз.
– Хайни, Хайни, здесь кто-то есть.
– Не вижу.
– И я не вижу, я его слышу. Он дышит.
– Трузепой… – брякнул Ладер.
Туша медведя в кустах с заворочалась, с треском ломая ветви.
– Господи! Помилуй нас в прегрешениях наших!
Медведь чихнул, у Лакомки не выдержали нервы, он бросился в темноту, но, кажется, убежал не далеко, Ладер услышал звук падения тяжелого тела.
– Эй, друг, ты жив?
– …
– Не богохульствуй. Медведь тебя не задрал?
– Это не медведь.
Ладер подпалил сухую ветку. В траве ворочалось существо.
– Это женщина, бродяжка.
Наемник, ругаясь, сгреб сухие ветви в кучу и разжег костер. Круг света и треск огня внушали уверенность.
– Дождемся утра. Садись с нами, женщина. Я благодарю святого Иоанна, что ты не Трузепой.
Толстая, белесая девица растянула в улыбке толстые губы, обнажив нехватку переднего резца.
Они так и просидели до утра. Трузепой так и не появился. Девица-перестарок оказалась дочерью покойного лесника из соседнего графства. Вопрос о ее девственности даже не поднимался. Озлобившийся на весь свет Лакомка мастерил незаконченный арбалет.
– В конце концов. – заявил он Ладеру. – попытка не пытка. Пускай деваха рискнет, я не против.
Девушка, говорившая лишь на своем местном диалекте, едва ли наполовину понимала, о чем речь. Она кивала и глупо улыбалась. Ладер подавил угрызения совести.
– Красавица страшна как смертный грех, сирота и наверняка не девственна. Ее никто не хватится. Быть может, мы вообще совершаем благо. Лучше геройски помереть, чем под ореховым кустом тешить по дешевке негодяев.
Лакомка вздохнул.
– Отведем ее к отцу Медардусу, скажем, мол, вызвалась на подвиг чистая дева. А там – как получится, Главное, попасть в кладовку с реликвиями.
Они печально помолчали. Девушка что-то лопотала.
– Как хоть тебя зовут-то?
– Ханна.
– Это имя, созданное для славы. – заявил расхрабрившийся Хайни Ладер.
К утру погасли в кустах огоньки звериных глаз…
* * *
Итак, еще одна история близилась к закономерному финалу.
Занималось теплое утро. Широкое поле, простиравшееся по обе стороны ручья, от опушки леса до самых стен монастыря, заполнила редкая, но пестрая толпа – горожане собрались получить удовольствие от редкостного зрелища. Ждали долго, трава успела высохнуть от росы, когда, наконец, в пыли дороги показалась двуконная повозка. Девушка в белой рубашке девственницы неловкой грудой сидела на тележке, держа на коленях узелок. При виде ее высокий худой рыцарь, в искусной работы кольчуге, но без шлема, мрачно покачал седой головой:
– Медвежья охота – не женское дело, если, конечно, Трузепой – зверь. Если же он дьявол, то изгнание бесов – честное дело монаха.
Крестьянка неловко спрыгнула с телеги, прихватив с собою узелок. Настоятель печально посмотрел на нее, а потом жестом поманил подойти поближе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Лакомка оживился.
– Это как?
– Отцы из обители св. Регинвальда объявили, что медведь – кара господняя за грехи наши и победить его, стало быть, может только дева пречистая…
– Ну и?..
Мулоторговец неопределенно хрюкнул и почесал кончик толстого носа:
– А никак. Девственниц не нашлось.
– Не может быть!
– Еще как может. Я бы свою дочку на такое ни в жизнь не отпустил. Как монахи о деле с суровостью объявили, так девки, кто покраше – замуж выскочили, кто побойчее – те в шлюхи, а прочие попрятались.
Лакомка с силой ударил кулаком по дубовой крышке стола:
– И ни одной?!
– Ни одной, – печально подтвердил торговец.
Друзья помолчали.
– Пошли отсюда, друг Хайни.
Они вывалились под жаркое солнце полудня. Чистая улица покачивалась под ногами как палуба корабля.
– Что скажешь, друг?
– Безнадежное дело.
Хайни привалился спиной к стене кабака, потер шрам на месте отрубленного некогда уха и вздохнул. Потом хлопнул себя кулаком по лбу.
– Дрот святого Регинвальда!
– Не богохульствуй подле стен монастыря, тупая башка.
– То, что уже случилось, куда как хуже богохульства. Глянь-ка. – Он приоткрыл подвешенную к поясу котомку.
Лакомка отшатнулся.
– Ты украл питейный рог святого Николая!
– Тихо, не ори, я и сам не знаю, как это приключилось. Когда этот брат Медардус отвернулся, чтобы достать зуб великого еретика, у меня рука поднялась и – хвать! И за пазуху. Ночью, когда все спали, в котомку переложил. Потом забыл о нем и сейчас только вспомнил.
Рихард в который раз вцепился в собственную бороду, выдирая ее клочьями.
– Ты, помесь свиньи с отродьем ростовщика, помет бешеного хряка, жаба, поселившаяся в нусбаумском болоте! Ты – кровь скупердяя, пущенная в полнолуние, ты вошь в бороде святого Иоанна! Да поразит тебя проклятие вечного похмелья и чирей на носу…
– Заткнись, пивное брюхо. Никто не поверит, что я провернул такое в одиночку. Соображаешь, чем дело оборачивается?
– Тех, кто тащит святые реликвии, пусть даже и апокрифической природы, не вешают.
– Правильно, за такое либо четвертуют, либо в масле варят живьем. А теперь – лезь в котел с малом заранее, приятель, или слушайся меня.
– Бежать надо.
– У нас лошадей нет – поймают.
– Я нельзя ли этот рог на место положить? Может, пропажи никто и не заметил.
– Медардус нас второй раз в хранилище не пустит.
– Тайком пролезем.
– Поймают. Разве что…
В этот момент, должно быть, сообразительный Хайни Ладер превзошел самого себя, идея, осенившая его, оказалась блестящей словно новенькая монета:
– Убьем медведя. Или хоть попытаемся. Тогда доступ в монастырь снова откроется, положим рог потихоньку назад да и дело с концом.
Лакомка угрюмо скривился и почесал бороду.
– Жить хочу. Я солдат, а не охотник на дьявола.
– Найдем девственницу.
– Их же не осталось в Поэтере.
– Ерунда. Здесь нет, зато в других местах остались. Кто сказал, что девка должна быть местная? Выйдем на дорогу, будем встречать и расспрашивать проезжих…
Лакомка призадумался.
– Чует мое сердце, что затея этакая выйдет боком…
* * *
Первая девушка была хороша яркой, горячей красотой, редкостной для западного Церена – крепкие, как яблоки, щеки покрывал свойственный брюнеткам кирпично-смуглый румянец, чистый лоб золотился ровным загаром, блестящие, цвета воронова крыла, волосы ровными волнами ниспадали из-под крахмального чепчика. Талия у красавицы была тонкой и гибкой, тесная шнуровка выгодно подчеркивала аккуратный бюстик.
– День добрый, славная девица!
Славная девица пристойно улыбнулась, обнажив острые зубки и представилась Гирмундой.
– Не будешь ли любезна, красавица, поучаствовать с нами в богоугодном деле? – расцвел улыбкой Ладер.
Рихард Лакомка серьезно закивал.
– Не подумай чего дурного. Святое дело, как раз под стать такой красавице!
– Не расскажите ли, добрые люди, в чем же именно заключается богоугодность этого деяния? – поинтересовалась дева.
Хайни набожно закатил глаза.
– Наша тетушка, святой жизни женщина, не чая избавления от многолетнего недуга, именуемого прострел, обратилась к сестрам обители святой Гирмунды и было ей дано знамение… Да, знамение.
– Объясните попроще для простой девушки.
– В общем, монашки сказали моей тетке, пусть земля ей будет пух… то есть, я хотел сказать, долгие ей лета, моей тетушке. В общем, сказали, что поправится она, если найдется непорочная девица именем Гирмунда, которая с молитвой трижды обойдет вкруг крепостных стен Поэтера.
– Ну и? – кокетливо спросила красавица.
Лакомка густо покраснел.
– Ну…
– Две марки. – нашелся Ладер.
– Право, я не знаю…
– Вход в город, ужин и ночлег за наш счет.
Гирмунда милостиво согласилась, щечки ее раскраснелись, глаза блестели. Хайни нехотя отсчитал въездную пошлину. В зале гостиницы девушка проворно утроилась за столом.
– Я люблю пирог с поросенком.
Ладер расщедрился и вместо пива заказал местного фруктового вина. Красавица уплетала поросенка не чинясь, облизывала свои длинные гибкие пальчики розовым языком. Перепивший Рихард хриплым голосом тянул заунывную песню наемника:
На спинах наших лошадей сидим мы плотно задом,
Таких отчаянных парней не запугаешь адом.
Гирмунда, кажется, пыталась подпевать, потом, захмелев, замурлыкала и уронила черноволосую головку на стол. Блестящая прядь отделилась от ее прически и упала в лужицу вина.
– Отведи отважную деву в комнату к служанке проспаться, – буркнул Хайни, – и не вздумай по дороге…
Лакомка честно округлил глаза. Девушка, внезапно сделавшись сварливой, принялась вырываться и даже легонько прикусила наемнику палец. Рихард, насупившись, подхватил на руки легонькую, как кукла, Гирмунду. Вскоре он вернулся за стол.
Остатки вина друзья допивали в одиночестве.
– Знаешь, – сказал Лакомка другу, – мне будет жаль, если медведь ее съест.
– Он не ест девственниц, – авторитетно возразил Хайни.
Рихард недоверчиво покачал головой и вздохнул:
– Может, отпустим ее от греха подальше? Такая красивая… У нее глаза, как лиловые маки.
– А рог?
– Обойдется как-нибудь…
– Сволочь ты, Рихард, баба тебе дороже друга.
Наемники заказали себе пива и еще помолчали. Шли часы, день склонился к вечеру и смутно было на душе.
– Пора.
– Может, утра дождемся?
– Ни к чему тянуть. Зови ее сюда и пойдем. Медведь, он вечер любит.
Лакомка встал и пошел, опустив голову и шаркая ногами. В женской спальне не было никого. Общий зал тоже почти опустел, только в углу ужинал вчерашний заезжий мулоторговец.
– Где Гирмунда?!
– Порскнула через заднюю дверь.
Хайни проворно выкатился во двор, оставив за спиной медлительного Лакомку. Длинная, щепастая, грубо сколоченная лестница оказалась приставленной к круглому отверстию чердака, в пыли двора смущенно почесывались куры. Ладер легко одолел полтора десятка скрипучих ступеней.
– Эй, что там?
Лакомка, наконец, выбрался наружу и едва не прыгал на месте от нетерпения.
– Э…
– Ну, что ты там увидел, разрази тебя святой Регинвальд?
– Заслони мои глаза золотуха, если я вижу там не…
Хайни почесал обрубок уха и густо покраснел – его белесые брови прямо-таки зазолотились на фоне багровой обветренной физиономии. Он еще раз оглядел открывшуюся картину.
Все пространство чердака занимала огромная копна сена. Колкие стебли люцерны перемежались высохшими, темно-синими венчиками васильков, смятыми одуванчиками, плоскими, сухими листьями подорожника. Копна подсыхающих трав шевелилась как живая. И не зря.
– Мессир Персиваль – ласково щебетала Гирмунда. – вы такой доблестный рыцарь! С вас еще три марки.
Хайни скатился с лестницы и угрюмо побрел в гостиницу, Лакомка сменил его на наблюдательном посту у чердачного отверстия. Он некоторое время осуждающе покачивал головой в такт, потом присоединился к приятелю.
– Раззява. Ты ее просмотрел.
Хайни грустно вздохнул – мрачное растрепанное солнце висело над излучиной реки, казалось, оно комком разгневанного пламени собирается покарать город. Чистые и тревожные краски небесного огня опалили усталую землю. В умирающем дне наемнику почудилось нечто трагическое. Он неповоротливым разумом поискал подходящие слова, но не нашел и на всякий случай добавил:
– Я сам не лучше, тупая башка. Вот так благородные господа по праву благородства урезают наши доходы. Он предложил ей больше, чем мы. Три марки – цена девичьей добродетели! Ты знаешь, друг, что опечалило меня больше всего?
– Нет…
– Он даже не снял доспех.
– Ну, я просто так не сдамся! – внезапно рявкнул Хайни. – Должна же в этой дьявольской дыре найтись хоть одна девственница?
Он, сурово выпятив челюсть, зашагал вдоль чисто подметенной улицы.
Смеркалось. Возле лавки гончара, в кучке пыли, играла черепками худая некрасивая девочка лет восьми. Ее руки до самых локтей покрывали царапины.
– По-моему, подходит.
– Башка дырявая, это же младенец.
– Вот и хорошо. Вот и правильно.
Ладер подхватил девочку на руки.
– С нами пойдешь.
Девчонка, разинув треугольный ротик, неожиданно басисто заорала.
Ладер извлек из кошеля комочек жевательной смолы и засунул ей в рот.
– Молчи – героем будешь.
Дверь лачуги отворилась настежь.
– Соседи, на помощь! Жгут! Убивают!
Рослая бабища, видом вылитая фурия, вылетела наружу и ловко вцепилась в рыжую бороду Хайни Ладера. Тот вырвался, от неожиданности и боли уронив ребенка. Девчонка ловко приземлилась на ноги и что было сил ухватилась за материнский подол, продолжая реветь. Фурия в рваном чепце, выпятив могучую грудь и плотно сжимая сильные кулаки прачки, шла в бой. Наемники отступали. Шум стоял невообразимый, в нем слились бранные выкрики, обращения к святым угодникам, рев дочки гончара и уханье избиваемых смутьянов.
Друзья бежали. Прачка под неистовый хохот стражи преследовала их до самых городских ворот…
Лес за воротами мрачно шумел, почти совершенно стемнело, в зарослях горели огоньки звериных глаз.
– Хайни, Хайни, здесь кто-то есть.
– Не вижу.
– И я не вижу, я его слышу. Он дышит.
– Трузепой… – брякнул Ладер.
Туша медведя в кустах с заворочалась, с треском ломая ветви.
– Господи! Помилуй нас в прегрешениях наших!
Медведь чихнул, у Лакомки не выдержали нервы, он бросился в темноту, но, кажется, убежал не далеко, Ладер услышал звук падения тяжелого тела.
– Эй, друг, ты жив?
– …
– Не богохульствуй. Медведь тебя не задрал?
– Это не медведь.
Ладер подпалил сухую ветку. В траве ворочалось существо.
– Это женщина, бродяжка.
Наемник, ругаясь, сгреб сухие ветви в кучу и разжег костер. Круг света и треск огня внушали уверенность.
– Дождемся утра. Садись с нами, женщина. Я благодарю святого Иоанна, что ты не Трузепой.
Толстая, белесая девица растянула в улыбке толстые губы, обнажив нехватку переднего резца.
Они так и просидели до утра. Трузепой так и не появился. Девица-перестарок оказалась дочерью покойного лесника из соседнего графства. Вопрос о ее девственности даже не поднимался. Озлобившийся на весь свет Лакомка мастерил незаконченный арбалет.
– В конце концов. – заявил он Ладеру. – попытка не пытка. Пускай деваха рискнет, я не против.
Девушка, говорившая лишь на своем местном диалекте, едва ли наполовину понимала, о чем речь. Она кивала и глупо улыбалась. Ладер подавил угрызения совести.
– Красавица страшна как смертный грех, сирота и наверняка не девственна. Ее никто не хватится. Быть может, мы вообще совершаем благо. Лучше геройски помереть, чем под ореховым кустом тешить по дешевке негодяев.
Лакомка вздохнул.
– Отведем ее к отцу Медардусу, скажем, мол, вызвалась на подвиг чистая дева. А там – как получится, Главное, попасть в кладовку с реликвиями.
Они печально помолчали. Девушка что-то лопотала.
– Как хоть тебя зовут-то?
– Ханна.
– Это имя, созданное для славы. – заявил расхрабрившийся Хайни Ладер.
К утру погасли в кустах огоньки звериных глаз…
* * *
Итак, еще одна история близилась к закономерному финалу.
Занималось теплое утро. Широкое поле, простиравшееся по обе стороны ручья, от опушки леса до самых стен монастыря, заполнила редкая, но пестрая толпа – горожане собрались получить удовольствие от редкостного зрелища. Ждали долго, трава успела высохнуть от росы, когда, наконец, в пыли дороги показалась двуконная повозка. Девушка в белой рубашке девственницы неловкой грудой сидела на тележке, держа на коленях узелок. При виде ее высокий худой рыцарь, в искусной работы кольчуге, но без шлема, мрачно покачал седой головой:
– Медвежья охота – не женское дело, если, конечно, Трузепой – зверь. Если же он дьявол, то изгнание бесов – честное дело монаха.
Крестьянка неловко спрыгнула с телеги, прихватив с собою узелок. Настоятель печально посмотрел на нее, а потом жестом поманил подойти поближе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58