Бретон присмотрелся к пленнику.
– Слава Господу! Рад видеть вас, Хронист Адальберт Россенхель.
Второй пленник – пониже ростом, постарше, оказался перемазан землей, словно кто-то специально растер по его лбу и щекам горсть влажной глины. С покрытого подсохшей коркой лица холодно смотрели настороженные глаза.
Ересиарх пригляделся повнимательнее и почти беззлобно рассмеялся:
– Вот это маскировка! Смойте с него грязь.
Заскрипела ворот, бадья упала в прозрачную темноту колодца, разбила гладь воды и вернулась полной. Пикинер, размахнувшись, окатил Людвига из ведра. Советник вытер с лица остатки размазанной жидкой глины, Бретон одобрительно кивнул, осмотрев результат.
– Приветствую тебя, фон Фирхоф, плут из плутов, верный пес императора-беса.
– Здравствуй, Клаус.
– Обыщите его, братья.
Пикинер тщательно обшарил одежду советника.
– У него нет гримуаров, только стилет.
– А теперь поднимите их вон на ту площадку, и капитана Морица тоже. Я поднимусь следом. Солнце взошло, ночь кончилась, пора и нам кончать затянувшееся действо…
Оказавшись наверху, у самого гребня стены, Бретон посмотрел вдаль, на нежно-муаровую морскую дымку, потом перевел взгляд на берег залива; в лагере императорских войск курились костры. Черные точки – солдаты в броне, словно термиты, усеивали склоны холма.
– Тебя, Фирхоф, как пойманного лазутчика, следовало бы немедленно повесить на самом видном месте – повыше, в назидание остальным. Твое счастье, что ты мне нужен, надеюсь проверить, насколько ценит жизнь собственного друга император-бес. Судьба оборачивается по-всякому, наверное, этого хочет Бог. Свяжите ему руки, братья – я не хочу, чтобы он после боя затеял драку.
– Как поступить с Хронистом?
– Держите под охраной в бывшем доме капитана.
– А этого – тоже запереть? – указал кто-то на Людвига.
– Нет, пусть пока останется, у меня есть для него полезное и поучительное зрелище.
Мятежники увели Адальберта и подтащили поближе Морица Беро – при свете солнца стало заметно, что блестящая кольчуга капитана разрублена в нескольких местах; шлем потерялся, смертельно уставший комендант форта нетвердо стоял на ногах, голова его клонилась на плечо, из раненой руки и разбитого носа сочилась кровь.
Бретон задумался, потом почти вежливо обратился к пленнику:
– Я не хочу продлять расправу. Хотите оставить тьму заблуждения, капитан? У вас есть возможность раскаяться перед Богом и присоединиться к нам. Вы хороший солдат – замените мне мертвого Штокмана.
Беро только покачал полуопущенной головой – темная струйка медленно стекала по подбородку. Несколько вишневых капель упало на сапоги ересиарха.
– Это ваше последнее слово?
Беро кивнул и, с трудом выпрямившись, плюнул, стараясь попасть в точеное, правильное, как у статуи, лицо мятежника. Окрашенный кровью плевок лег на воротник Бретона. Тот вытер куртку скомканной перчаткой, отбросил ее в сторону и равнодушно пожал плечами:
– Ну что ж, вы выбрали сами. Вершите справедливость, братья.
Кто-то из еретиков принес веревку, свободный ее конец прикрепили к остову разрушенной катапульты, верный Арно сам накинул на шею Беро наскоро завязанную петлю, подтянул ее потуже и отошел в сторону.
– Вы не передумали?
Комендант молчал, глаза его опустели, оцепеневшему в напряженном ожидании Людвигу показалось, что в прозрачных радужках Морица отражаются мечущиеся над фортом чайки.
– …вы не передумали. Ну что ж, я так и знал. Столкните его со стены.
– Погодите!
– Ты что-то сказал, Фирхоф?
– Не делай этого, Клаус, не вымещай на случайном человеке злость, это плохо кончится.
– Не думаю. Впрочем, если капитан искренне оставит свои заблуждения, я готов…
– Ты ничего не понял, ты все равно будешь разбит и погибнешь.
Ересиарх равнодушно отвернулся.
– Это пустая болтовня. Кончайте его.
Морица Беро подтащили к краю парапета, тело капитана рухнуло со стены и, ярко освещенное солнцем, закачалось на веревке в пяти локтях пониже карниза. Фирхоф закрыл глаза.
– Если бы Господь остудил твой разгоряченный разум, Клаус…
– Не смей лицемерить. Обращаться к Богу надо было раньше – когда рубили руки восставшим крестьянам Риоса или жгли на медленном огне шестерых братьев в Аббевиле. Мерой за меру, по делам и возмездие.
– Ты берешь на себя право Бога. Не тебе отмерять воздаяние.
– Да ладно… Тебе не ослабить мой разум, инквизитор. Запрет на воздаяние ты и твой император относят ко всем, только не к себе. Впрочем, если ты так смел, можешь составить компанию капитану. – Бретон махнул рукой в сторону натянутой веревки, свисавшей с парапета. – Тебя повесить немедленно? Хочешь?
– Нет.
– Тогда пошли.
Клаус взял связанного фон Фирхофа за локоть и слегка подтолкнул вперед.
– Мы поговорим в другом месте.
Людвиг вернулся в разгромленный форт. Раненых убрали, но убитые все еще лежали на запятнанном булыжнике двора. Бретон провел советника в опустевшие апартаменты капитана, сел за деревянный стол и налил себе воды из кувшина.
– Есть будешь, Фирхоф? Если будешь есть и не попытаешься геройствовать, я тебя развяжу. Рад видеть старого знакомого.
– Твои злодеяния вполне способны лишить аппетита.
– Не лги мне в лицо, ты видел и не такое. Не смей изображать ягненка – кто тебе поверит?
Освобожденный от веревки советник без особого желания откусил край черствого пирога. Сухая корка горчила и отдавала плесенью.
– Я служил Империи.
– Ты служил императору-бесу.
– Ты опять ничего не понял. Абстрактной справедливости, которую ты так упорно провозглашаешь, не существует нигде. Малые не могут жить сами по себе – кролики обречены страдать в зубах волков. Империя, справедлива она или нет, дает им защиту.
– Я не против Империи, я против дурного правления, против псов, которые, стяжают и жгут, прикрываясь верой. Бог дает людям равные души, они равны от рождения.
– Ты сумасшедший, Клаус, ты увяз в ненависти. Ты ищешь мести и удовлетворения собственным амбициям, не думая о людях, которых толкнул на гибель. Легко манить малых и беззащитных призраком священного равенства, но веришь ли в него сам? Ремесла и искусство, знание, науки, песни и поэзия, прекрасные здания и статуи – все это Империя, Церковь, власть императора. Если ты разобьешь прекрасное целое, разобьешь на тысячу тысяч равноправных кусков, оно исчезнет, и не будет ни целого, ни прекрасного, ни силы Церена. Справедливости, кстати, не будет тоже.
– Вы все погрязли в стяжании. Если бы я не знал, что ты инквизитор, пусть и бывший, решил бы, что ты безбожник.
– А я удивляюсь, что ты до сих пор надеешься достигнуть своей утопии.
– Если не веришь, не имеет смысла и начинать.
Людвиг налил себе пива – оно оказалось вполне ничего.
– Ты начал в разочаровании и ненависти, продолжил из упрямства. Настанет день, и ты горько пожалеешь о том, что сегодня сотворил.
– Я начал, когда мне не оставили иного выхода. Я продолжил, потому что уверен в своей правоте. Настанет день, и я увижу, как обернется судьба. Не пугай меня, я не боюсь, лучше займемся тобой и твоими делами. Как ты думаешь, инквизитор, отдаст ли твой друг император приказ обстреливать башню или дом, если мы выставим в бойнице тебя, его советника, собственной персоной?
– Не знаю, – откровенно ответил фон Фирхоф, – мне бы не хотелось проверять это на практике.
– Ага, – удовлетворенно кивнул Клаус Бретон, – хорошо, по крайней мере, что ты не врешь. Однако, как ты понимаешь сам, я в случае необходимости не остановлюсь перед тем, чтобы проверить…
– Другие предложения есть?
– Без Хрониста и без потерянной тобою способности колдовать, ты, в сущности, ничто. Если твой император-бес согласится на кое-какие мои условия, можешь считать, что ты уцелел.
– А если он откажется?
– Пойдешь вслед за Беро.
– Клаус, Клаус, а ведь я некогда спас тебя от костра…
Бретон сдвинул брови, слегка нахмурился, но лицо ересиарха не потеряло холодного совершенства, присущего статуям.
– Если Бог пожелал спасти меня и возвысить, в этом нет твоей заслуги, ты только орудие Его.
Людвиг бессильно и бесполезно пытался подобрать слова – и не мог. Его логика и логика Клауса Бретона казались несовместимыми, слишком разные принципы лежали в самой основе.
– Ты наелся? – поинтересовался ересиарх. – Если да, то заведи руки за спину, я тебя снова связываю. Вот так. А теперь пошли.
У окна ересиарх задержался.
– Арно! Что это?
Стяг императора по-прежнему вился на шпиле. Крылья золотого сокола яростно хлопали на морском ветру.
– Снимите это.
– Мы пробовали сделать это, брат, но порвалась веревка, обрывок застрял на самом острие, теперь его так просто не достать. Я искал смельчака влезть туда по крыше, но ребята не хотят ломать себе шеи ради тряпки императора.
– Дайте мне арбалет.
Бретон легко натянул арбалет, наступив в стремя, наложил болт и прицелился, Людвиг замер в ожидании – стрела бесполезно ушла в синеву. Клаус повторно натянул тетиву. Второй выстрел оказался точнее первого – железное жало шаркнуло по шпилю. Фон Фирхоф восхитился меткостью мятежника – третий выстрел ударил прямо в веревку, пеньковый конец отлетел в сторону, чисто срезанный острием. Флаг не падал – застрявшее на шпиле полотнище продолжало виться над городом.
– Добрый брат, – вмешался Арно, – не стоит ради клочка материи тратить славные болты. Я велю оружейникам к завтрашнему дню приготовить зажигательные стрелы.
Бретон кивнул.
– Хорошо. Не забудь об этом. А ты, Фирхоф, следуй за мной…
Людвиг еще раз посмотрел на непокорный стяг и, тихо злорадствуя в душе, послушно двинулся следом за ересиархом.
– … а теперь по лестнице вниз. Осторожно, не сверни себе шею.
Обозленный советник подергал связанными руками.
– Ты бы мне помог, добрый брат всех подряд.
– Молчи, инквизитор, молчи.
Клаус подхватил споткнувшегося пленника и затолкал его в тесную сводчатую камеру.
– Отдыхай пока.
– В таком положении? По части мер предосторожности ты стремишься далеко обогнать Трибунал.
– Ладно, у тебя не будет причины жаловаться перед лицом Господа на мое обращение, – Бретон основательно ослабил веревку на руках фон Фирхофа. – Ужин тебе принесут, завтра я скажу, чем обернется твое дело, а пока видеть тебя не могу – твое лицо напоминает мне о том, что творили в Эбертале люди, называвшиеся псами Бога.
Ересиарх ушел, снаружи задвинув засов. Людвиг содрал веревку с рук, и, как мог, устроился на полу, богохульствуя в душе.
– Дьявол бы побрал тебя, сукин сын Клаус Бретон!
Где-то осыпался песок, в углу возилась крыса. Советник закрыл глаза и решил набраться терпения – “Ну это мы еще посмотрим, кто кого. И почему я больше не маг? Интересно, как обстоят дела у бедняги Адальберта?”.
Ответа не было. Людвиг терпеливо ждал в одиночестве.
* * *
Владыка Церена поднялся резким движением – инкрустированный столик качнулся, кристалл опасно скользнул к краю, Кунц Лохнер заботливо придержал бесценный артефакт.
Император прошелся взад-вперед по тесному пространству палатки, брови его гневно сошлись к переносице. Капитан гвардейцев почтительно молчал, выжидая, пока гнев государя слегка остынет. Гаген с досадой покосился на кристалл.
– Я смотрю туда – зачем? Вместо искомого Адальберта я вижу, как мятежники вешают верных Империи солдат.
– До поры, – хладнокровно ответил Лохнер. – Мы вышибем еретиков из города.
– Ты привел этого человека?
– Да, но он не один, с ним женщина – та самая ведьма, которую пустили по следу Хрониста. Прогнать?
– Она уцелела? Это уже интересно, пусть войдет.
– Ввести обоих – ее и солдата?
– Сначала только ее, послушаем, о чем поведает женский язык. Я не прочь убедиться в надежности или ненадежности вашего человека.
– Она, не дрогнув, наврет.
– Ложь тоже может сделать истину очевидной…
Магдалена вступила в палатку с притворным смирением. Раскосые глаза ведьмы остро сверкали, она склонилась перед императором так низко, что концы прядей длинных смоляных волос коснулись земли. Рана чародейки, укрытая под тщательно заштопанным платьем, почти затянулась под действием наскоро сваренного бальзама, рука в лубке почти не беспокоила ее. Ведьма выглядела отдохнувшей, относительно свежей и, видимо, совершенно не боялась императора.
Гаген, как мог, придал своему круглому, не лишенному доброты лицу простодушное выражение. Колдунья жадно, на грани дерзости рассматривала правителя.
– Кто ты такая? Приказываю – говори, – бесцветным голосом произнес он.
Ведьма закатила глаза, изображая высшую степень верноподданнического восхищения, на вкус Гагена мошенница явно переигрывала, император едва не поморщился с досады. “Я думал, она умнее”. Чертовка подняла голову и затараторила:
– Я бедная женщина, бежавшая от жестоко покалечивших меня мятежников и еретиков…
– Чего ты хочешь? Награды за один лишь побег?
– Ничего я не хочу, кроме как послужить моему государю…
Не расположенный выслушивать длинные речи государь прервал ее жестом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Слава Господу! Рад видеть вас, Хронист Адальберт Россенхель.
Второй пленник – пониже ростом, постарше, оказался перемазан землей, словно кто-то специально растер по его лбу и щекам горсть влажной глины. С покрытого подсохшей коркой лица холодно смотрели настороженные глаза.
Ересиарх пригляделся повнимательнее и почти беззлобно рассмеялся:
– Вот это маскировка! Смойте с него грязь.
Заскрипела ворот, бадья упала в прозрачную темноту колодца, разбила гладь воды и вернулась полной. Пикинер, размахнувшись, окатил Людвига из ведра. Советник вытер с лица остатки размазанной жидкой глины, Бретон одобрительно кивнул, осмотрев результат.
– Приветствую тебя, фон Фирхоф, плут из плутов, верный пес императора-беса.
– Здравствуй, Клаус.
– Обыщите его, братья.
Пикинер тщательно обшарил одежду советника.
– У него нет гримуаров, только стилет.
– А теперь поднимите их вон на ту площадку, и капитана Морица тоже. Я поднимусь следом. Солнце взошло, ночь кончилась, пора и нам кончать затянувшееся действо…
Оказавшись наверху, у самого гребня стены, Бретон посмотрел вдаль, на нежно-муаровую морскую дымку, потом перевел взгляд на берег залива; в лагере императорских войск курились костры. Черные точки – солдаты в броне, словно термиты, усеивали склоны холма.
– Тебя, Фирхоф, как пойманного лазутчика, следовало бы немедленно повесить на самом видном месте – повыше, в назидание остальным. Твое счастье, что ты мне нужен, надеюсь проверить, насколько ценит жизнь собственного друга император-бес. Судьба оборачивается по-всякому, наверное, этого хочет Бог. Свяжите ему руки, братья – я не хочу, чтобы он после боя затеял драку.
– Как поступить с Хронистом?
– Держите под охраной в бывшем доме капитана.
– А этого – тоже запереть? – указал кто-то на Людвига.
– Нет, пусть пока останется, у меня есть для него полезное и поучительное зрелище.
Мятежники увели Адальберта и подтащили поближе Морица Беро – при свете солнца стало заметно, что блестящая кольчуга капитана разрублена в нескольких местах; шлем потерялся, смертельно уставший комендант форта нетвердо стоял на ногах, голова его клонилась на плечо, из раненой руки и разбитого носа сочилась кровь.
Бретон задумался, потом почти вежливо обратился к пленнику:
– Я не хочу продлять расправу. Хотите оставить тьму заблуждения, капитан? У вас есть возможность раскаяться перед Богом и присоединиться к нам. Вы хороший солдат – замените мне мертвого Штокмана.
Беро только покачал полуопущенной головой – темная струйка медленно стекала по подбородку. Несколько вишневых капель упало на сапоги ересиарха.
– Это ваше последнее слово?
Беро кивнул и, с трудом выпрямившись, плюнул, стараясь попасть в точеное, правильное, как у статуи, лицо мятежника. Окрашенный кровью плевок лег на воротник Бретона. Тот вытер куртку скомканной перчаткой, отбросил ее в сторону и равнодушно пожал плечами:
– Ну что ж, вы выбрали сами. Вершите справедливость, братья.
Кто-то из еретиков принес веревку, свободный ее конец прикрепили к остову разрушенной катапульты, верный Арно сам накинул на шею Беро наскоро завязанную петлю, подтянул ее потуже и отошел в сторону.
– Вы не передумали?
Комендант молчал, глаза его опустели, оцепеневшему в напряженном ожидании Людвигу показалось, что в прозрачных радужках Морица отражаются мечущиеся над фортом чайки.
– …вы не передумали. Ну что ж, я так и знал. Столкните его со стены.
– Погодите!
– Ты что-то сказал, Фирхоф?
– Не делай этого, Клаус, не вымещай на случайном человеке злость, это плохо кончится.
– Не думаю. Впрочем, если капитан искренне оставит свои заблуждения, я готов…
– Ты ничего не понял, ты все равно будешь разбит и погибнешь.
Ересиарх равнодушно отвернулся.
– Это пустая болтовня. Кончайте его.
Морица Беро подтащили к краю парапета, тело капитана рухнуло со стены и, ярко освещенное солнцем, закачалось на веревке в пяти локтях пониже карниза. Фирхоф закрыл глаза.
– Если бы Господь остудил твой разгоряченный разум, Клаус…
– Не смей лицемерить. Обращаться к Богу надо было раньше – когда рубили руки восставшим крестьянам Риоса или жгли на медленном огне шестерых братьев в Аббевиле. Мерой за меру, по делам и возмездие.
– Ты берешь на себя право Бога. Не тебе отмерять воздаяние.
– Да ладно… Тебе не ослабить мой разум, инквизитор. Запрет на воздаяние ты и твой император относят ко всем, только не к себе. Впрочем, если ты так смел, можешь составить компанию капитану. – Бретон махнул рукой в сторону натянутой веревки, свисавшей с парапета. – Тебя повесить немедленно? Хочешь?
– Нет.
– Тогда пошли.
Клаус взял связанного фон Фирхофа за локоть и слегка подтолкнул вперед.
– Мы поговорим в другом месте.
Людвиг вернулся в разгромленный форт. Раненых убрали, но убитые все еще лежали на запятнанном булыжнике двора. Бретон провел советника в опустевшие апартаменты капитана, сел за деревянный стол и налил себе воды из кувшина.
– Есть будешь, Фирхоф? Если будешь есть и не попытаешься геройствовать, я тебя развяжу. Рад видеть старого знакомого.
– Твои злодеяния вполне способны лишить аппетита.
– Не лги мне в лицо, ты видел и не такое. Не смей изображать ягненка – кто тебе поверит?
Освобожденный от веревки советник без особого желания откусил край черствого пирога. Сухая корка горчила и отдавала плесенью.
– Я служил Империи.
– Ты служил императору-бесу.
– Ты опять ничего не понял. Абстрактной справедливости, которую ты так упорно провозглашаешь, не существует нигде. Малые не могут жить сами по себе – кролики обречены страдать в зубах волков. Империя, справедлива она или нет, дает им защиту.
– Я не против Империи, я против дурного правления, против псов, которые, стяжают и жгут, прикрываясь верой. Бог дает людям равные души, они равны от рождения.
– Ты сумасшедший, Клаус, ты увяз в ненависти. Ты ищешь мести и удовлетворения собственным амбициям, не думая о людях, которых толкнул на гибель. Легко манить малых и беззащитных призраком священного равенства, но веришь ли в него сам? Ремесла и искусство, знание, науки, песни и поэзия, прекрасные здания и статуи – все это Империя, Церковь, власть императора. Если ты разобьешь прекрасное целое, разобьешь на тысячу тысяч равноправных кусков, оно исчезнет, и не будет ни целого, ни прекрасного, ни силы Церена. Справедливости, кстати, не будет тоже.
– Вы все погрязли в стяжании. Если бы я не знал, что ты инквизитор, пусть и бывший, решил бы, что ты безбожник.
– А я удивляюсь, что ты до сих пор надеешься достигнуть своей утопии.
– Если не веришь, не имеет смысла и начинать.
Людвиг налил себе пива – оно оказалось вполне ничего.
– Ты начал в разочаровании и ненависти, продолжил из упрямства. Настанет день, и ты горько пожалеешь о том, что сегодня сотворил.
– Я начал, когда мне не оставили иного выхода. Я продолжил, потому что уверен в своей правоте. Настанет день, и я увижу, как обернется судьба. Не пугай меня, я не боюсь, лучше займемся тобой и твоими делами. Как ты думаешь, инквизитор, отдаст ли твой друг император приказ обстреливать башню или дом, если мы выставим в бойнице тебя, его советника, собственной персоной?
– Не знаю, – откровенно ответил фон Фирхоф, – мне бы не хотелось проверять это на практике.
– Ага, – удовлетворенно кивнул Клаус Бретон, – хорошо, по крайней мере, что ты не врешь. Однако, как ты понимаешь сам, я в случае необходимости не остановлюсь перед тем, чтобы проверить…
– Другие предложения есть?
– Без Хрониста и без потерянной тобою способности колдовать, ты, в сущности, ничто. Если твой император-бес согласится на кое-какие мои условия, можешь считать, что ты уцелел.
– А если он откажется?
– Пойдешь вслед за Беро.
– Клаус, Клаус, а ведь я некогда спас тебя от костра…
Бретон сдвинул брови, слегка нахмурился, но лицо ересиарха не потеряло холодного совершенства, присущего статуям.
– Если Бог пожелал спасти меня и возвысить, в этом нет твоей заслуги, ты только орудие Его.
Людвиг бессильно и бесполезно пытался подобрать слова – и не мог. Его логика и логика Клауса Бретона казались несовместимыми, слишком разные принципы лежали в самой основе.
– Ты наелся? – поинтересовался ересиарх. – Если да, то заведи руки за спину, я тебя снова связываю. Вот так. А теперь пошли.
У окна ересиарх задержался.
– Арно! Что это?
Стяг императора по-прежнему вился на шпиле. Крылья золотого сокола яростно хлопали на морском ветру.
– Снимите это.
– Мы пробовали сделать это, брат, но порвалась веревка, обрывок застрял на самом острие, теперь его так просто не достать. Я искал смельчака влезть туда по крыше, но ребята не хотят ломать себе шеи ради тряпки императора.
– Дайте мне арбалет.
Бретон легко натянул арбалет, наступив в стремя, наложил болт и прицелился, Людвиг замер в ожидании – стрела бесполезно ушла в синеву. Клаус повторно натянул тетиву. Второй выстрел оказался точнее первого – железное жало шаркнуло по шпилю. Фон Фирхоф восхитился меткостью мятежника – третий выстрел ударил прямо в веревку, пеньковый конец отлетел в сторону, чисто срезанный острием. Флаг не падал – застрявшее на шпиле полотнище продолжало виться над городом.
– Добрый брат, – вмешался Арно, – не стоит ради клочка материи тратить славные болты. Я велю оружейникам к завтрашнему дню приготовить зажигательные стрелы.
Бретон кивнул.
– Хорошо. Не забудь об этом. А ты, Фирхоф, следуй за мной…
Людвиг еще раз посмотрел на непокорный стяг и, тихо злорадствуя в душе, послушно двинулся следом за ересиархом.
– … а теперь по лестнице вниз. Осторожно, не сверни себе шею.
Обозленный советник подергал связанными руками.
– Ты бы мне помог, добрый брат всех подряд.
– Молчи, инквизитор, молчи.
Клаус подхватил споткнувшегося пленника и затолкал его в тесную сводчатую камеру.
– Отдыхай пока.
– В таком положении? По части мер предосторожности ты стремишься далеко обогнать Трибунал.
– Ладно, у тебя не будет причины жаловаться перед лицом Господа на мое обращение, – Бретон основательно ослабил веревку на руках фон Фирхофа. – Ужин тебе принесут, завтра я скажу, чем обернется твое дело, а пока видеть тебя не могу – твое лицо напоминает мне о том, что творили в Эбертале люди, называвшиеся псами Бога.
Ересиарх ушел, снаружи задвинув засов. Людвиг содрал веревку с рук, и, как мог, устроился на полу, богохульствуя в душе.
– Дьявол бы побрал тебя, сукин сын Клаус Бретон!
Где-то осыпался песок, в углу возилась крыса. Советник закрыл глаза и решил набраться терпения – “Ну это мы еще посмотрим, кто кого. И почему я больше не маг? Интересно, как обстоят дела у бедняги Адальберта?”.
Ответа не было. Людвиг терпеливо ждал в одиночестве.
* * *
Владыка Церена поднялся резким движением – инкрустированный столик качнулся, кристалл опасно скользнул к краю, Кунц Лохнер заботливо придержал бесценный артефакт.
Император прошелся взад-вперед по тесному пространству палатки, брови его гневно сошлись к переносице. Капитан гвардейцев почтительно молчал, выжидая, пока гнев государя слегка остынет. Гаген с досадой покосился на кристалл.
– Я смотрю туда – зачем? Вместо искомого Адальберта я вижу, как мятежники вешают верных Империи солдат.
– До поры, – хладнокровно ответил Лохнер. – Мы вышибем еретиков из города.
– Ты привел этого человека?
– Да, но он не один, с ним женщина – та самая ведьма, которую пустили по следу Хрониста. Прогнать?
– Она уцелела? Это уже интересно, пусть войдет.
– Ввести обоих – ее и солдата?
– Сначала только ее, послушаем, о чем поведает женский язык. Я не прочь убедиться в надежности или ненадежности вашего человека.
– Она, не дрогнув, наврет.
– Ложь тоже может сделать истину очевидной…
Магдалена вступила в палатку с притворным смирением. Раскосые глаза ведьмы остро сверкали, она склонилась перед императором так низко, что концы прядей длинных смоляных волос коснулись земли. Рана чародейки, укрытая под тщательно заштопанным платьем, почти затянулась под действием наскоро сваренного бальзама, рука в лубке почти не беспокоила ее. Ведьма выглядела отдохнувшей, относительно свежей и, видимо, совершенно не боялась императора.
Гаген, как мог, придал своему круглому, не лишенному доброты лицу простодушное выражение. Колдунья жадно, на грани дерзости рассматривала правителя.
– Кто ты такая? Приказываю – говори, – бесцветным голосом произнес он.
Ведьма закатила глаза, изображая высшую степень верноподданнического восхищения, на вкус Гагена мошенница явно переигрывала, император едва не поморщился с досады. “Я думал, она умнее”. Чертовка подняла голову и затараторила:
– Я бедная женщина, бежавшая от жестоко покалечивших меня мятежников и еретиков…
– Чего ты хочешь? Награды за один лишь побег?
– Ничего я не хочу, кроме как послужить моему государю…
Не расположенный выслушивать длинные речи государь прервал ее жестом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58