Ненависть, отвращение и полное доверие – эта противоречивая смесь способна любого довести до сумасшествия.
– Отлично.
Демон поднялся с табурета и на задних лапах, пародируя торжественную поступь, подошел ко мне. Собачьи лапы ступали мягко, словно они принадлежали волку.
– Отлично. Я успел первым, ты моя добыча, причем на законном основании, ты ведь увел мою жену – не правда ли?
– Убери лапы.
– Это почему же? Кто ты такой, чтобы командовать? Ты, Россенхель, не здешний. Почему бы тебе не вернуться туда, откуда ты явился? О да, я дам тебе такую возможность, но, разумеется, не в одиночестве. Иные миры великолепны, это судьба – мы оба, супруги красавицы Гернот, вместе создадим Портал и вместе проделаем этот путь за Грань! Ты и я.
Клистерет щелкнул клыками, облизал тонкие черные губы розовым языком, выпрямился, стал крупнее – двухметрового роста грубая тварь, поросшая грубым мехом. Пасть лукаво смеялась:
– Ты думаешь, мне нужна была эта площадная шлюха, эта титулованная проститутка – моя жена? Нет – мне нужно совсем иное. Души – пища моя, есть души особого рода, кровь и воображение распахивают двери миров…
Я в страхе отступил в угол. Клистерет приблизился вплотную, в своем нынешнем виде эта тварь никому не показалась бы комичной – передо мною стоял неприкрытый, алчный зверь. Плоские, широкие, стальной крепости мышцы перекатывались под жесткой кожей, шерсть стояла дыбом, источая острый запах хищника. Узкая длинная морда волка смотрела на меня мучительно человеческими глазами – это были глаза сумасшедшего.
Я прижался к стене, помешаный демон потерял способность управлять собственной формой – он несуществующими пальцами попытался ухватить меня за отвороты куртки, но вместо этого разодрал мне когтями шею и грудь.
Теплый ток крови заставил сбросить оцепенение. Я дико заорал, холодный влажный нос волка касался моего лица, шершавый мокрый язык жадно лизал рану.
Наверное, этот крик слышал весь форт. Загремел ключ в замке, распахнулась дверь, через плечо беса я видел перекошенное лицо стража – парень и не подумал вмешиваться, его губы шевелились, исступленно и беззвучно шепча бесполезные слова молитвы. Грузная звериная туша вдавила меня в угол, сторож уже исчез, забыв запереть дверь.
Я закричал еще раз – отчаянно, без слов; моего разума уже касалось безумие.
В этот момент появился Клаус Бретон.
Я прекрасно понимал, что милосердие вождя мятежников носит весьма избирательный характер и, в целом, не ждал от него ничего доброго, но тут уж был рад ему, словно ангелу небесному. По-видимому, Клаус оказался единственным, кто не побоялся схватиться с Клистеретом; не зная предыстории страшной сцены, он, не раздумывая, полоснул зверя клинком. Бес нехотя отпустил меня и повернулся к новому противнику. Шкура на спине волка распалась длинным порезом, вместо крови источая дым, но в ту же секунду края раны схватились, она почти мгновенно исчезла, не оставив даже шрама.
– Ты бы не вмешивался, Клаус, – неожиданно буднично заявил Клистерет.
Я с запозданием заметил, что пасть животного произносит слова с заметным усилием – страшное существо поневоле говорило с уэстерским прононсом.
– Провижу будущее – у тебя скоро будет множество собственных проблем, – чуть улыбнувшись волчьей пастью, пообещал Клаусу бес. – Лезть не в свое дело – в высшей степени дурной тон, к тому же этот человек для тебя бесполезен, не надейся, он не сможет изменить ни твою судьбу, ни будущее Церена.
Мне показалось, что Бретон колеблется, но он, оказывается, просто переменил тактику. Ересиарх вложил в ножны бесполезный меч.
– Убирайся, у тебя нет власти над жизнью и смертью.
– А вот и мимо, а вот ты и ошибся! – смех демона походил на мелкий судорожный лай, с желтых клыков стекала тонкая нитка вязкой слюны, – сейчас я перекушу ему глотку, клыки-то у меня настоящие, и он покорно умрет.
Зубы волка плотно взяли меня за горло, а задержал дыхание, чтобы не чувствовать вони.
Клаус, скрестив руки на груди, скептически смотрел на сцену.
– Он берет вас на испуг, Россенхель. Не верьте – это иллюзия, причем довольно пошлая. Демон по сути великий иллюзионист, но и не больше, это шут, впрочем, довольно неприятный, но совершенно безопасный.
Бес выпустил мою шею и снова обернулся к Клаусу, острые уши зверя напряглись, вибрисы на косматых щеках обиженно дрожали.
– Нет, я говорю правду. А врешь именно ты. Ты вероотступник, Клаус, и не можешь практиковать экзорцизмы.
Бретон рассмеялся, явно потешаясь над растерянностью демона.
– Вот это оборот! Черт, оказывается, пребывает в согласии с императорской инквизицией. Экзорцизм для тебя – незаслуженная честь, я не стану тратить на блошливую собаку молитвы.
Бес оскорбленно тявкнул, сходство с волком уменьшилось, предо мною на задних ногах вновь стояла обычная собака – поджарая, с линялой шкурой и источенными шерстяным клещом ушными раковинами.
Я истерически захохотал. Клаус одобрительно кивнул.
– Верно, Россенхель. Оно питалось вашим страхом, на самом деле это агрессивная, но бессильная субстанция, иллюзия, которая держится на обмане, но не заслуживает ничего, кроме презрения.
Клистерет взвыл, вой закончился утробным кашлем, собака опустилась на все четыре лапы и склонила голову, тяжело дыша; слюна продолжала капать с языка, образуя на полу аккуратную лужицу.
– Уходи, – приказал Бретон.
Пес подчинился, но переступив порог, обернулся. Желтые звериные глаза уже утратили человеческое выражение. Тем не менее, слова, которые с трудом вылаивала собачья пасть, еще можно было разобрать.
– А ведь ты скоро умрешь, Клаус, – сказал бес. – Я вижу будущее, ты умрешь и смерть твоя будет очень страшной. А когда явишься за Грань, тогда мы и поспорим о твоей душе…
Бретон не дрогнул, лишь правильное лицо его на секунду окаменело, но он тут же рассмеялся над мрачным пророчеством.
– Слуга лжи всегда остается лжецом. Что бы ни случилось со мною – я-то верую.
Демон уже исчез. Я тем временем опустился прямо на пол – не держали ноги. Проклятая собака отвозила мне слюной щеки и шею.
Клаус осмотрел меня с презрительной жалостью:
– Здорово вас потрепало. Умойтесь – вам принесут воды. Не стоило сначала связываться с чертом, а потом бояться его до дрожи в коленях. Эти твари столь же пакостны, сколь и бессильны.
Он уходил, не слушая моих благодарностей. Гордыни у этого экзорциста хватило бы на троих.
* * *
Весь остаток дня я провел в сумеречном состоянии души и смутной тревоге. Бес больше не появлялся, мой прежний страх перед ним совершенно исчез, но будущее оставалось неопределенным – друзья мои пропали без вести, сам я лишился свободы, а интуиция настойчиво подсказывала, что уже состоявшийся разговор с Клаусом Бретоном – далеко не последний.
Он пока ни словом не обмолвился насчет гримуаров, но я ничуть не сомневался, что ересиарху Толоссы известна моя тайна.
Я решил было, что меня выдал фон Фирхоф, но потом отказался от этой мысли – не сходилось время. Манера, взгляд, все поведение Бретона выдавали его осведомленность уже в тот момент, когда меня только-только схватили на крепостном дворе.
Должно быть, жара и тревога лишили меня сообразительности – я далеко не сразу вспомнил про ведьму Магдалену. После мучительных размышлений истина открылась мне в самом неприглядном свете: я, без сомнения, был выдан Клаусу колдуньей – чертовка спасала свою жизнь и сводила со мною счеты одновременно.
Ее на первый взгляд беспричинная ненависть имела единственное возможное объяснение – она слишком много знала о моих гримуарах и обо мне.
Кто просветил на этот счет нищую знахарку из богом забытого Тинока? Увы, ответ напрашивался сам собой – его мне подсказали жестокие слова беса. Фирхоф не выдавал меня ересиарху, но он был ключом этой интриги, без сомнения, разыгрывая искренний интерес и честную неосведомленность, он с самого начала знал обо мне все.
Я никогда не был вхож в чертоги имперской администрации, не знал имен и лиц советников Гагена, Канцелярия Короны не про таких, как я. Быть может, положение Людвига не афишировалось за пределами узкого круга высших чиновников Империи. Я сидел на шатком табурете, вспоминал Фирхофа, его отточенную манеру держаться, и уже не имел сомнений – трагического толка шутку со мною сыграл не кто иной, как собственной персоной тайный советник церенского императора.
Боже мой, как я был зол! Я, творец подметных гримуаров, чувствовал себя ничтожеством, обманутым мальчишкой, дураком. Мой гнев слегка умеряли лишь мысли о том, что дела самого Фирхофа обстояли, мягко говоря, неважно – Клаус Бретон не из тех, кто любит министров Империи. Я подумал, что Людвига, быть может, уже нет в живых, и моя злость беспредметна…
Но чувствовать себя обманутым от этого я не переставал. Встреча с бесом не поспособствовала умственной устойчивости, мною овладела глубокая тоска – королева всех депрессий.
Мой несчастный друг, румийский кир! – размышлял я с изрядной долей эгоизма. Ты погиб от руки фанатиков, а я – я остался без возможности получить совет от человека, искушенного в тонкостях внутренней жизни Империи. Воистину, о друзьях редко думаешь, когда они есть, и часто сожалеешь – когда их потеряешь!
В этом состоянии духа я пробыл несколько часов. Ближе к вечеру загремел ключ в замке, и снова появился Клаус Бретон. Ересиарх, кажется, был доволен, на этот раз он выглядел почти добродушно, я слегка расслабился, не переставая, однако, подспудно ожидать подвоха.
Помню, мы с ним ужинали (бретонисты, сменив солдат капитана Морица, доедали теперь желтки тех самых бесчисленных яиц, белки которых пошли на фортификацию).
Клаус держался едва ли не по-дружески, потом мы вместе поднялись на гребень стены, я снова рассматривал панораму Толоссы. К вечеру похолодало, дневная жара отступила, масса прозрачного прохладного воздуха с мора накрыла остров, потеснив и прогнав зной. Ветер с моря еще только готовился смениться ночным бризом с суши, а пока что дым костров императорской армии сносило в глубь материка. Мятежный город засыпал, обретая на краткие часы подобие безопасного покоя. Ересиарх стоял, положив руки на парапет и подставив лицо прохладному сквозняку.
– Чего вы хотите от меня? – спросил я напрямую, намереваясь использовать момент.
– Помощи, – просто ответил он. – Мне нужна ваша помощь, я знаю, кто вы такой.
– Боюсь, вас невольно обманули – “совершать невозможное возможно, лишь разрушая существующее”. Я не умею творить настоящих чудес.
– Я представляю, на что вы намекаете, – охотно согласился Бретон. – Поэтому не требую от вас ни уничтожения по мановению пальца вон того вражеского лагеря на холмах, ни чумы на голову императора-беса. Мои желания скромнее – удержать этот город. Если сейчас в кампании наступит перелом, к зиме в наших руках будет весь юг Церена. Тогда есть вероятность, что на нашу сторону перейдут войска. Позже мы справимся сами, если переживем эту неделю. Прошу вас – помогите мне, Россенхель…
Я был поражен и в этот момент понял, как этому человеку удается приобретать сторонников – он не был так хладнокровно циничен, как Фирхоф, даже в махинациях сохранял своеобразную честность. На такие прямые просьбы очень трудно отвечать отказом…
– А почему, собственно, я должен вам помогать?
– Вы сами в душе хотите этого.
– Не уверен. Я далек от богословских разногласий и не вижу причин ради них проливать чью-то кровь, свою ли, чужую – не имеет значения.
Клаус кивнул, не возражая:
– А просто справедливости вам никогда не хотелось?
– А что такое справедливость? – не без умысла спросил я, надеясь посмотреть на непосредственную реакцию ересиарха.
– В Империи изрядная часть владений принадлежат Церкви, это на руку ее формальному главе, Гагену Бесу, императору Церена.
– Не вижу, чем это плохо. Если бы эти земли принадлежали каким-нибудь Финстерам или Виттенштайнам – что бы изменилось?
– Случись война, Финстеры и Виттенштайны сражаются с врагами Церена и отряжают целые отряды за свой счет. Зато церковные доходы оседают без пользы – в виде драгоценных украшений на святых изображениях, которые тем самым превращаются в идолов.
“Что-то ты, Клаус, якшаешься не с имперскими баронами, а с подмастерьями медников,” – не без ехидства подумал я. “Должно быть, Финстерам и Виттештайнам наплевать на преобразования Церкви.” Я из озорства решился подколоть Клауса:
– Вы не тайный атеист, случаем, а, любезный?
– Нет – я не придерживаюсь этого древнего заблуждения, – ответил он с завидным хладнокровием. – Просто пустая золотая мишура не нужна для моей веры.
– А вы не пытались обращаться со своими проектами в Канцелярию Короны, к самому императору, наконец?
Клаус надолго замолчал, внимательно рассматривая мутно темнеющий горизонт.
– Представьте себе, обращался, Россенхель.
– И что?
– Вы знаете, сколько подданных Гагена каждый год имеет дело с Трибуналом по делам веры?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Отлично.
Демон поднялся с табурета и на задних лапах, пародируя торжественную поступь, подошел ко мне. Собачьи лапы ступали мягко, словно они принадлежали волку.
– Отлично. Я успел первым, ты моя добыча, причем на законном основании, ты ведь увел мою жену – не правда ли?
– Убери лапы.
– Это почему же? Кто ты такой, чтобы командовать? Ты, Россенхель, не здешний. Почему бы тебе не вернуться туда, откуда ты явился? О да, я дам тебе такую возможность, но, разумеется, не в одиночестве. Иные миры великолепны, это судьба – мы оба, супруги красавицы Гернот, вместе создадим Портал и вместе проделаем этот путь за Грань! Ты и я.
Клистерет щелкнул клыками, облизал тонкие черные губы розовым языком, выпрямился, стал крупнее – двухметрового роста грубая тварь, поросшая грубым мехом. Пасть лукаво смеялась:
– Ты думаешь, мне нужна была эта площадная шлюха, эта титулованная проститутка – моя жена? Нет – мне нужно совсем иное. Души – пища моя, есть души особого рода, кровь и воображение распахивают двери миров…
Я в страхе отступил в угол. Клистерет приблизился вплотную, в своем нынешнем виде эта тварь никому не показалась бы комичной – передо мною стоял неприкрытый, алчный зверь. Плоские, широкие, стальной крепости мышцы перекатывались под жесткой кожей, шерсть стояла дыбом, источая острый запах хищника. Узкая длинная морда волка смотрела на меня мучительно человеческими глазами – это были глаза сумасшедшего.
Я прижался к стене, помешаный демон потерял способность управлять собственной формой – он несуществующими пальцами попытался ухватить меня за отвороты куртки, но вместо этого разодрал мне когтями шею и грудь.
Теплый ток крови заставил сбросить оцепенение. Я дико заорал, холодный влажный нос волка касался моего лица, шершавый мокрый язык жадно лизал рану.
Наверное, этот крик слышал весь форт. Загремел ключ в замке, распахнулась дверь, через плечо беса я видел перекошенное лицо стража – парень и не подумал вмешиваться, его губы шевелились, исступленно и беззвучно шепча бесполезные слова молитвы. Грузная звериная туша вдавила меня в угол, сторож уже исчез, забыв запереть дверь.
Я закричал еще раз – отчаянно, без слов; моего разума уже касалось безумие.
В этот момент появился Клаус Бретон.
Я прекрасно понимал, что милосердие вождя мятежников носит весьма избирательный характер и, в целом, не ждал от него ничего доброго, но тут уж был рад ему, словно ангелу небесному. По-видимому, Клаус оказался единственным, кто не побоялся схватиться с Клистеретом; не зная предыстории страшной сцены, он, не раздумывая, полоснул зверя клинком. Бес нехотя отпустил меня и повернулся к новому противнику. Шкура на спине волка распалась длинным порезом, вместо крови источая дым, но в ту же секунду края раны схватились, она почти мгновенно исчезла, не оставив даже шрама.
– Ты бы не вмешивался, Клаус, – неожиданно буднично заявил Клистерет.
Я с запозданием заметил, что пасть животного произносит слова с заметным усилием – страшное существо поневоле говорило с уэстерским прононсом.
– Провижу будущее – у тебя скоро будет множество собственных проблем, – чуть улыбнувшись волчьей пастью, пообещал Клаусу бес. – Лезть не в свое дело – в высшей степени дурной тон, к тому же этот человек для тебя бесполезен, не надейся, он не сможет изменить ни твою судьбу, ни будущее Церена.
Мне показалось, что Бретон колеблется, но он, оказывается, просто переменил тактику. Ересиарх вложил в ножны бесполезный меч.
– Убирайся, у тебя нет власти над жизнью и смертью.
– А вот и мимо, а вот ты и ошибся! – смех демона походил на мелкий судорожный лай, с желтых клыков стекала тонкая нитка вязкой слюны, – сейчас я перекушу ему глотку, клыки-то у меня настоящие, и он покорно умрет.
Зубы волка плотно взяли меня за горло, а задержал дыхание, чтобы не чувствовать вони.
Клаус, скрестив руки на груди, скептически смотрел на сцену.
– Он берет вас на испуг, Россенхель. Не верьте – это иллюзия, причем довольно пошлая. Демон по сути великий иллюзионист, но и не больше, это шут, впрочем, довольно неприятный, но совершенно безопасный.
Бес выпустил мою шею и снова обернулся к Клаусу, острые уши зверя напряглись, вибрисы на косматых щеках обиженно дрожали.
– Нет, я говорю правду. А врешь именно ты. Ты вероотступник, Клаус, и не можешь практиковать экзорцизмы.
Бретон рассмеялся, явно потешаясь над растерянностью демона.
– Вот это оборот! Черт, оказывается, пребывает в согласии с императорской инквизицией. Экзорцизм для тебя – незаслуженная честь, я не стану тратить на блошливую собаку молитвы.
Бес оскорбленно тявкнул, сходство с волком уменьшилось, предо мною на задних ногах вновь стояла обычная собака – поджарая, с линялой шкурой и источенными шерстяным клещом ушными раковинами.
Я истерически захохотал. Клаус одобрительно кивнул.
– Верно, Россенхель. Оно питалось вашим страхом, на самом деле это агрессивная, но бессильная субстанция, иллюзия, которая держится на обмане, но не заслуживает ничего, кроме презрения.
Клистерет взвыл, вой закончился утробным кашлем, собака опустилась на все четыре лапы и склонила голову, тяжело дыша; слюна продолжала капать с языка, образуя на полу аккуратную лужицу.
– Уходи, – приказал Бретон.
Пес подчинился, но переступив порог, обернулся. Желтые звериные глаза уже утратили человеческое выражение. Тем не менее, слова, которые с трудом вылаивала собачья пасть, еще можно было разобрать.
– А ведь ты скоро умрешь, Клаус, – сказал бес. – Я вижу будущее, ты умрешь и смерть твоя будет очень страшной. А когда явишься за Грань, тогда мы и поспорим о твоей душе…
Бретон не дрогнул, лишь правильное лицо его на секунду окаменело, но он тут же рассмеялся над мрачным пророчеством.
– Слуга лжи всегда остается лжецом. Что бы ни случилось со мною – я-то верую.
Демон уже исчез. Я тем временем опустился прямо на пол – не держали ноги. Проклятая собака отвозила мне слюной щеки и шею.
Клаус осмотрел меня с презрительной жалостью:
– Здорово вас потрепало. Умойтесь – вам принесут воды. Не стоило сначала связываться с чертом, а потом бояться его до дрожи в коленях. Эти твари столь же пакостны, сколь и бессильны.
Он уходил, не слушая моих благодарностей. Гордыни у этого экзорциста хватило бы на троих.
* * *
Весь остаток дня я провел в сумеречном состоянии души и смутной тревоге. Бес больше не появлялся, мой прежний страх перед ним совершенно исчез, но будущее оставалось неопределенным – друзья мои пропали без вести, сам я лишился свободы, а интуиция настойчиво подсказывала, что уже состоявшийся разговор с Клаусом Бретоном – далеко не последний.
Он пока ни словом не обмолвился насчет гримуаров, но я ничуть не сомневался, что ересиарху Толоссы известна моя тайна.
Я решил было, что меня выдал фон Фирхоф, но потом отказался от этой мысли – не сходилось время. Манера, взгляд, все поведение Бретона выдавали его осведомленность уже в тот момент, когда меня только-только схватили на крепостном дворе.
Должно быть, жара и тревога лишили меня сообразительности – я далеко не сразу вспомнил про ведьму Магдалену. После мучительных размышлений истина открылась мне в самом неприглядном свете: я, без сомнения, был выдан Клаусу колдуньей – чертовка спасала свою жизнь и сводила со мною счеты одновременно.
Ее на первый взгляд беспричинная ненависть имела единственное возможное объяснение – она слишком много знала о моих гримуарах и обо мне.
Кто просветил на этот счет нищую знахарку из богом забытого Тинока? Увы, ответ напрашивался сам собой – его мне подсказали жестокие слова беса. Фирхоф не выдавал меня ересиарху, но он был ключом этой интриги, без сомнения, разыгрывая искренний интерес и честную неосведомленность, он с самого начала знал обо мне все.
Я никогда не был вхож в чертоги имперской администрации, не знал имен и лиц советников Гагена, Канцелярия Короны не про таких, как я. Быть может, положение Людвига не афишировалось за пределами узкого круга высших чиновников Империи. Я сидел на шатком табурете, вспоминал Фирхофа, его отточенную манеру держаться, и уже не имел сомнений – трагического толка шутку со мною сыграл не кто иной, как собственной персоной тайный советник церенского императора.
Боже мой, как я был зол! Я, творец подметных гримуаров, чувствовал себя ничтожеством, обманутым мальчишкой, дураком. Мой гнев слегка умеряли лишь мысли о том, что дела самого Фирхофа обстояли, мягко говоря, неважно – Клаус Бретон не из тех, кто любит министров Империи. Я подумал, что Людвига, быть может, уже нет в живых, и моя злость беспредметна…
Но чувствовать себя обманутым от этого я не переставал. Встреча с бесом не поспособствовала умственной устойчивости, мною овладела глубокая тоска – королева всех депрессий.
Мой несчастный друг, румийский кир! – размышлял я с изрядной долей эгоизма. Ты погиб от руки фанатиков, а я – я остался без возможности получить совет от человека, искушенного в тонкостях внутренней жизни Империи. Воистину, о друзьях редко думаешь, когда они есть, и часто сожалеешь – когда их потеряешь!
В этом состоянии духа я пробыл несколько часов. Ближе к вечеру загремел ключ в замке, и снова появился Клаус Бретон. Ересиарх, кажется, был доволен, на этот раз он выглядел почти добродушно, я слегка расслабился, не переставая, однако, подспудно ожидать подвоха.
Помню, мы с ним ужинали (бретонисты, сменив солдат капитана Морица, доедали теперь желтки тех самых бесчисленных яиц, белки которых пошли на фортификацию).
Клаус держался едва ли не по-дружески, потом мы вместе поднялись на гребень стены, я снова рассматривал панораму Толоссы. К вечеру похолодало, дневная жара отступила, масса прозрачного прохладного воздуха с мора накрыла остров, потеснив и прогнав зной. Ветер с моря еще только готовился смениться ночным бризом с суши, а пока что дым костров императорской армии сносило в глубь материка. Мятежный город засыпал, обретая на краткие часы подобие безопасного покоя. Ересиарх стоял, положив руки на парапет и подставив лицо прохладному сквозняку.
– Чего вы хотите от меня? – спросил я напрямую, намереваясь использовать момент.
– Помощи, – просто ответил он. – Мне нужна ваша помощь, я знаю, кто вы такой.
– Боюсь, вас невольно обманули – “совершать невозможное возможно, лишь разрушая существующее”. Я не умею творить настоящих чудес.
– Я представляю, на что вы намекаете, – охотно согласился Бретон. – Поэтому не требую от вас ни уничтожения по мановению пальца вон того вражеского лагеря на холмах, ни чумы на голову императора-беса. Мои желания скромнее – удержать этот город. Если сейчас в кампании наступит перелом, к зиме в наших руках будет весь юг Церена. Тогда есть вероятность, что на нашу сторону перейдут войска. Позже мы справимся сами, если переживем эту неделю. Прошу вас – помогите мне, Россенхель…
Я был поражен и в этот момент понял, как этому человеку удается приобретать сторонников – он не был так хладнокровно циничен, как Фирхоф, даже в махинациях сохранял своеобразную честность. На такие прямые просьбы очень трудно отвечать отказом…
– А почему, собственно, я должен вам помогать?
– Вы сами в душе хотите этого.
– Не уверен. Я далек от богословских разногласий и не вижу причин ради них проливать чью-то кровь, свою ли, чужую – не имеет значения.
Клаус кивнул, не возражая:
– А просто справедливости вам никогда не хотелось?
– А что такое справедливость? – не без умысла спросил я, надеясь посмотреть на непосредственную реакцию ересиарха.
– В Империи изрядная часть владений принадлежат Церкви, это на руку ее формальному главе, Гагену Бесу, императору Церена.
– Не вижу, чем это плохо. Если бы эти земли принадлежали каким-нибудь Финстерам или Виттенштайнам – что бы изменилось?
– Случись война, Финстеры и Виттенштайны сражаются с врагами Церена и отряжают целые отряды за свой счет. Зато церковные доходы оседают без пользы – в виде драгоценных украшений на святых изображениях, которые тем самым превращаются в идолов.
“Что-то ты, Клаус, якшаешься не с имперскими баронами, а с подмастерьями медников,” – не без ехидства подумал я. “Должно быть, Финстерам и Виттештайнам наплевать на преобразования Церкви.” Я из озорства решился подколоть Клауса:
– Вы не тайный атеист, случаем, а, любезный?
– Нет – я не придерживаюсь этого древнего заблуждения, – ответил он с завидным хладнокровием. – Просто пустая золотая мишура не нужна для моей веры.
– А вы не пытались обращаться со своими проектами в Канцелярию Короны, к самому императору, наконец?
Клаус надолго замолчал, внимательно рассматривая мутно темнеющий горизонт.
– Представьте себе, обращался, Россенхель.
– И что?
– Вы знаете, сколько подданных Гагена каждый год имеет дело с Трибуналом по делам веры?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58