Но между мной и моим противником с быстротой молнии встала Елена; в поднятой руке ее блестел ослепительно сиявший крест, который она протянула к Эвзебио. Тот зашатался, точно от удара в грудь, а потом его образ стал бледнеть, расплываться в черноватое облако и наконец исчез в тумане. Тогда Елена повернулась ко мне и повелительным жестом указала следовать за нею.
Я шел, словно во сне. Непонятно, что хотя я бодрствовал, или мне казалось только, что не спал, – но я видел снова дворец в его прежнем великолепии. Мы прошли целый ряд галерей и покоев, одни прелестнее других. Наконец, в одной из комнат, с скульптурными – голубое с золотым – украшениями по стенам, моя проводница остановилась и привела в движение пружину; кусок стенной резьбы сдвинулся, обнаружив узкую дверку в новый коридор, показавшийся мне в первую минуту тупиком.
Но моя руководительница нажала новую пружину, и часть стены, которой заканчивался узкий проход, повернулась на невидимых петлях, открыв ступени лестницы.
Мы спустились в подземелье, представлявшее крайне путанный лабиринт, и остановились наконец у массивной, окованной чеканным железом двери. Спутница моя отворила ее, и мы вошли в довольно большой подвал, где в беспорядке лежали сваленные разные разности. Тут были драгоценное оружие, золотая и серебряная посуда, целые куски затканных золотом и серебром материй, а среди этого хаоса стояло с десяток сундуков. Но все это было набросано как попало, точно впопыхах перед бегством.
Елена подошла к одному из сундуков, на крышке которого стояла большая шкатулка, и сделала мне знак взять шкатулку. Я не сразу повиновался, потому что изумленно, как очарованный, оглядывал собранные сокровища, особенно две открытые корзины, наполненные неоправленными камнями. Но тут на лице Елены мелькнуло тревожное, нетерпеливое выражение, и она опять указала мне на ларец. Я поднял его, но он был так тяжел, что я с трудом его тащил; а между тем проводница моя видимо спешила, и мы почти бежали чрез залы и галереи.
Наконец она остановилась, а я бессильно опустился на каменные плиты. Вдруг она нагнулась ко мне, и я почувствовал на лбу прикосновение теплых уст. Затем послышался слабый, словно издалека донесшийся голос:
– Я Айша. Не предавайся никогда более постыдному пороку игры. В первый и последний раз дозволено мне спасти тебя…
Снова голова моя сильно закружилась, и я потерял сознание…
Когда я открыл глаза, рассвет сквозил из-за плюща, густо заткавшего окно. Я с неподдельным ужасом вскочил на ноги и схватился руками за голову. Как можно было спать в такую ночь, здесь, в этих развалинах, когда мне следовало давно быть мертвым, чтобы избавиться от тяготевшего надо мною позора?! В ту минуту я не помнил своего видения, но не забыл тех чувствительных мечтаний, которые предшествовали сну и, может быть, его вызвали. Обозленный на самого себя, искал я свой револьвер; но, не найдя его сразу, зажег спичку – и вскрикнул.
В углу, около брошенного там оружия стояла теперь какая-то шкатулка, но вид ее воскресил в памяти мое необыкновенное ночное приключение. Дрожавшими руками приподнял я ларец, поставил на обломки и стал рассматривать это дивное произведение древнего восточного искусства. На одном из украшений крышки висел на цепочке небольшой золотой ключ, которым я открыл ларец, и увидел, что он полон крупных тяжелых золотых монет, каких уже не чеканят ныне. Я был спасен…
Забрав этот чудесный дар, вернувший мне жизнь, я вышел из развалин и направился к своей лошади. Я спускался уже по старой лестнице, на одной из ступеней которой видел во сне голову Абдаллы, и в это время на горизонте блеснул первый луч восходившего солнца; этот луч мне показался послом милосердного Бога, Который по неизреченной Своей милости спас меня и избавил от мучений самоубийцы. Я опустился на колени и из души моей вознеслась горячая молитва к Отцу небесному. С этого мгновения я снова стал верующим и дал зарок никогда в жизни не дотрагиваться до карт. Одно воспоминание о страшном вечере, когда я был словно одержим бесом, приводило меня в трепет.
Вернувшись домой, я сжег оба письма и составил опись содержимого шкатулки. Кроме золотых монет, в ней находилась маленькая золоченая коробочка с неоправленными рубинами, сапфирами и изумрудами, древний женский убор с драгоценными камнями и два футляра: в одном лежали перстень и кусок пергамента, а в другом кинжал с великолепной рукояткой. Я продал, конечно, золото и необделанные камни, чтобы расплатиться с долгом, а затем уехал в Россию.
– С этого времени я навсегда излечился от своего «просвещенного» невежества. Я не имел уже более права говорить, что не существует ничего кроме материи, потому что я видел существа иного мира. Я испытал заступничество высших сил; я собственной особой служу доказательством, что у нас были и прошлые жизни, о которых наша душа, увы, не сохраняет понятия, но которые тем не менее существенно воздействуют на наше нынешнее земное существование.
А теперь мое самое пламенное желание – изучить эту науку, над которой пошло и тупо глумятся; а она между тем дает ключ к потустороннему миру. По-моему, ужасно, а для разумного человека даже недостойно продолжать жить полным невеждой посреди этих мировых загадок и грозных неведомых сил, окружающих нас.
– Браво, мой юный друг! Вы – правы; но надо много учиться, чтобы разобраться в темном лабиринте управляющих нами законов и, в этом отношении, невежество даже еще вреднее и опаснее, чем во всякой другой области знания, – заметил адмирал.
– Ну, Михаил Дмитриевич, что скажете вы теперь и чем будете оправдывать свое неверие? – спросила Надя, с лукавой улыбкой нагибаясь к жениху.
Масалитинов, несмотря на свой обычный апломб, чувствовал себя несколько неловко, но старался при крыть свое замешательство шуткой.
– Скажу, что и я поверю, если со мною произойдет подобный случай. А ты, Жорж, вполне уверен, что не во сне все это видел?
– О, нет! Из моего приключения я вынес слишком явное доказательство случившегося в виде довольно круглой суммы, которой и расплатился со своим нелепым долгом. Да я не прочь и еще раз навестить подвал мавра Гассана, который, – я убежден, – таится где-то под развалинами, – возразил весело Жорж.
– А со шкатулкой что вы сделали? – спросила Надя.
– Она здесь, со мной. Я никогда не расстаюсь с ней и считаю, что она приносит мне счастье.
– Ах! Пожалуйста, покажите нам этот чудесный ларец, – просила Надя.
– Он его не покажет, если уж мне, своему двоюродному брату и другу, никогда ни одним словом не обмолвился о своей чудесной находке. Он побоится, что мы сглазим ее! – поддразнивал Масалитинов.
– Вовсе нет. В шкатулке есть предохранительное средство против дурного глаза и я сейчас принесу ее, так как этого желает Надежда Филипповна. А тебе я ничего не говорил, чтобы не вызывать глупых шуток, – ответил Ге – оргий Львович, вставая.
Четверть часа спустя он ставил на стол большой ларец черного дерева, оказавшийся действительно художественным произведением древнего восточного искусства. Стенки были покрыты резьбой и инкрустацией из перламутра, золота и розового коралла; а среди арабесок, необыкновенно тонкой и изящной работы и драгоценных камней, было выделано имя Аллаха и изречения Корана; золотой ключик изображал крылатого дракона и тоже был чудной работы. С любопытством и восхищением все окружили стол, а Замятин сказал, что ларец сам по себе является крупной ценностью.
– Да. Один археолог, случайно видевший его в Париже, так как я обыкновенно не показываю мое сокровище, предлагал мне за него двадцать пять тысяч рублей. Но я никогда его не продам, разумеется, – ответил Георгий Львович, открывая ящик.
Внутренность шкатулки была покрыта золотыми полосками, а на крышке виднелась арабская надпись из жемчуга и рубинов.
– Боже, как я хотела бы знать, что там написано! – воскликнула Надя.
– Написано: «Я принадлежу Гассану, бен-Юсуфу, и подарен калифом Абу Абдалла», – ответил Ведринский.
Он снял толстый кусок красного шелка, обшитый золотой бахромой, – свежей и блестящей, словно вчера сделанной, – а потом начал доставать и показывать содержимое шкатулки. Сначала он вынул несколько золотых монет с вычеканенным именем Абу Абдаллы, или Бообдила, последнего царя Гренады, и отца его, Мульци-Гассема, а затем достал продолговатую золотую коробочку, осыпанную бирюзой, в которой находились неоправленные камни.
– А вот это более всего понравится дамам, – сказал он и вынул из шкатулки широкий золотой обруч, усыпанный рубинами и украшенный вокруг подвесками крупного жемчуга. Два широких, крайне своеобразных браслета, огромной стоимости, и ожерелье заканчивали чудные уборы.
– Эти украшения назначаются моей невесте, если я, вообще говоря, когда-либо женюсь; ну, а если останусь холостяком, его получит племянница моя – любимица и крестница, – сказал Георгий Львович, смеясь и укладывая убор в ящик. – А вот кинжал и перстень, которые я считаю охраняющими против «глаза», – объяснил он, доставая два футляра древней формы. – Прежде кольцо. Осмотрите золото и эти три бриллианта: голубой, розовый и белый; посредине треугольника точно колышется капелька, которая дрожит, отливая всеми цветами радуги. Бог знает, что это за странное вещество. Маленький кусок находящегося при них арабского пергамента, который разобрал мне один востоковед, гласит, что эти две вещи – магические, а кольцо обладает необыкновенным могуществом против сил зла и охраняет носящего его владельца от злополучных влияний. А так как Иван Андреевич говорит, что здесь, особенно на острове, таятся злые силы, то я надену кольцо, – прибавил Ведринский полушутя, полусерьезно, надевая перстень.
– И хорошо сделаете, – ответил адмирал, беря кинжал и вынимая его из ножен.
Оружие было, очевидно, очень древнее и неизвестного, но, несомненно, восточного образца; широкая рукоятка была инкрустирована странными знаками, а на тонком блестящем клинке были выгравированы красным кабалистические знаки. Адмирал внимательно осмотрел таинственное оружие, а потом молча передал его Замятину.
Рассказ Ведринского и содержимое шкатулки служили предметом разговора в течение всего вечера; разошлись поздно и с большим сожалением, – до такой степени все были заинтересованы таинственной и необъяснимой историей.
На следующий день, после завтрака, все общество, за исключением Замятина с женой, отправилось на остров осматривать «дьявольский» дом и подбодрить слуг, которые упорно не хотели идти туда для приведения в порядок помещения, что было однако необходимо ввиду желания г-жи Морель поселиться там с Милой. Уступая наконец настояниям Нади, сопровождать их согласился и адмирал.
– Я буду спокойнее, если ты поедешь с нами, крестный, – шепнула она ему. – У тебя талисман доктора Иоганнеса, а это гарантия от злых духов.
– Будьте спокойны, Надя, – насмешливо сказал расслышавший ее слова Масалитинов. – Между нами нет колдунов, а на таких незначительных и безобидных людей, как мы, злые духи даже не обратят внимания.
VII
Когда приставали к острову у каменных ступеней, всем стало почему-то тяжело. Кругом все было запущено, а массивное здание производило мрачное, зловещее впечатление. Густой слой скопившейся за двадцать лет листвы застилал все толстым ковром; ни аллей, ни цветников нельзя было найти, а входная дверь и ступеньки крыльца были завалены листьями, ветками и полузанесены песком. Садовникам и другим рабочим пришлось начать с расчистки загражденного входа, чтобы отворить хотя бы дверь.
Сначала они вошли в прихожую, а потом в залу, которая стеклянной дверью соединялась с террасой, упоминаемой адмиралом в его рассказе. Воздух был тяжелый и пахло сыростью, а сквозь грязные, запыленные и затканные паутиной оконные стекла еле пробивался тусклый свет. Чтобы дать доступ свежему воздуху, тотчас настежь открыли двери на балкон. На террасе стояли по-прежнему камышовые стол, стулья и кресла, сгнившие и покосившиеся; большая гранитная ваза, прежде наполнявшаяся цветами, теперь была полна мусора; пустовавший бассейн перед террасой завален был, как и все вокруг, сухой листвой и хворостом. Под таким неприятным впечатлением компания вошла снова в покинутый дом, для его осмотра.
Побывав в зале, где загадочно погиб Красинский, а Вячеслав столь чудесно ожил, они осмотрели часы, изображавшие голову Мефистофеля. Часы стояли, и мрачные глаза адского духа с удивительно злобным выражением смотрели на посетителей.
– Фи! Я попрошу папу выбросить эти отвратительные часы. Можно ли выдумать что-нибудь подобное! – заметила Надя, содрогаясь от жуткого чувства. – Даже в неподвижном состоянии эти гадкие глаза бросают в дрожь, а когда они вращаются, должно быть, еще хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Я шел, словно во сне. Непонятно, что хотя я бодрствовал, или мне казалось только, что не спал, – но я видел снова дворец в его прежнем великолепии. Мы прошли целый ряд галерей и покоев, одни прелестнее других. Наконец, в одной из комнат, с скульптурными – голубое с золотым – украшениями по стенам, моя проводница остановилась и привела в движение пружину; кусок стенной резьбы сдвинулся, обнаружив узкую дверку в новый коридор, показавшийся мне в первую минуту тупиком.
Но моя руководительница нажала новую пружину, и часть стены, которой заканчивался узкий проход, повернулась на невидимых петлях, открыв ступени лестницы.
Мы спустились в подземелье, представлявшее крайне путанный лабиринт, и остановились наконец у массивной, окованной чеканным железом двери. Спутница моя отворила ее, и мы вошли в довольно большой подвал, где в беспорядке лежали сваленные разные разности. Тут были драгоценное оружие, золотая и серебряная посуда, целые куски затканных золотом и серебром материй, а среди этого хаоса стояло с десяток сундуков. Но все это было набросано как попало, точно впопыхах перед бегством.
Елена подошла к одному из сундуков, на крышке которого стояла большая шкатулка, и сделала мне знак взять шкатулку. Я не сразу повиновался, потому что изумленно, как очарованный, оглядывал собранные сокровища, особенно две открытые корзины, наполненные неоправленными камнями. Но тут на лице Елены мелькнуло тревожное, нетерпеливое выражение, и она опять указала мне на ларец. Я поднял его, но он был так тяжел, что я с трудом его тащил; а между тем проводница моя видимо спешила, и мы почти бежали чрез залы и галереи.
Наконец она остановилась, а я бессильно опустился на каменные плиты. Вдруг она нагнулась ко мне, и я почувствовал на лбу прикосновение теплых уст. Затем послышался слабый, словно издалека донесшийся голос:
– Я Айша. Не предавайся никогда более постыдному пороку игры. В первый и последний раз дозволено мне спасти тебя…
Снова голова моя сильно закружилась, и я потерял сознание…
Когда я открыл глаза, рассвет сквозил из-за плюща, густо заткавшего окно. Я с неподдельным ужасом вскочил на ноги и схватился руками за голову. Как можно было спать в такую ночь, здесь, в этих развалинах, когда мне следовало давно быть мертвым, чтобы избавиться от тяготевшего надо мною позора?! В ту минуту я не помнил своего видения, но не забыл тех чувствительных мечтаний, которые предшествовали сну и, может быть, его вызвали. Обозленный на самого себя, искал я свой револьвер; но, не найдя его сразу, зажег спичку – и вскрикнул.
В углу, около брошенного там оружия стояла теперь какая-то шкатулка, но вид ее воскресил в памяти мое необыкновенное ночное приключение. Дрожавшими руками приподнял я ларец, поставил на обломки и стал рассматривать это дивное произведение древнего восточного искусства. На одном из украшений крышки висел на цепочке небольшой золотой ключ, которым я открыл ларец, и увидел, что он полон крупных тяжелых золотых монет, каких уже не чеканят ныне. Я был спасен…
Забрав этот чудесный дар, вернувший мне жизнь, я вышел из развалин и направился к своей лошади. Я спускался уже по старой лестнице, на одной из ступеней которой видел во сне голову Абдаллы, и в это время на горизонте блеснул первый луч восходившего солнца; этот луч мне показался послом милосердного Бога, Который по неизреченной Своей милости спас меня и избавил от мучений самоубийцы. Я опустился на колени и из души моей вознеслась горячая молитва к Отцу небесному. С этого мгновения я снова стал верующим и дал зарок никогда в жизни не дотрагиваться до карт. Одно воспоминание о страшном вечере, когда я был словно одержим бесом, приводило меня в трепет.
Вернувшись домой, я сжег оба письма и составил опись содержимого шкатулки. Кроме золотых монет, в ней находилась маленькая золоченая коробочка с неоправленными рубинами, сапфирами и изумрудами, древний женский убор с драгоценными камнями и два футляра: в одном лежали перстень и кусок пергамента, а в другом кинжал с великолепной рукояткой. Я продал, конечно, золото и необделанные камни, чтобы расплатиться с долгом, а затем уехал в Россию.
– С этого времени я навсегда излечился от своего «просвещенного» невежества. Я не имел уже более права говорить, что не существует ничего кроме материи, потому что я видел существа иного мира. Я испытал заступничество высших сил; я собственной особой служу доказательством, что у нас были и прошлые жизни, о которых наша душа, увы, не сохраняет понятия, но которые тем не менее существенно воздействуют на наше нынешнее земное существование.
А теперь мое самое пламенное желание – изучить эту науку, над которой пошло и тупо глумятся; а она между тем дает ключ к потустороннему миру. По-моему, ужасно, а для разумного человека даже недостойно продолжать жить полным невеждой посреди этих мировых загадок и грозных неведомых сил, окружающих нас.
– Браво, мой юный друг! Вы – правы; но надо много учиться, чтобы разобраться в темном лабиринте управляющих нами законов и, в этом отношении, невежество даже еще вреднее и опаснее, чем во всякой другой области знания, – заметил адмирал.
– Ну, Михаил Дмитриевич, что скажете вы теперь и чем будете оправдывать свое неверие? – спросила Надя, с лукавой улыбкой нагибаясь к жениху.
Масалитинов, несмотря на свой обычный апломб, чувствовал себя несколько неловко, но старался при крыть свое замешательство шуткой.
– Скажу, что и я поверю, если со мною произойдет подобный случай. А ты, Жорж, вполне уверен, что не во сне все это видел?
– О, нет! Из моего приключения я вынес слишком явное доказательство случившегося в виде довольно круглой суммы, которой и расплатился со своим нелепым долгом. Да я не прочь и еще раз навестить подвал мавра Гассана, который, – я убежден, – таится где-то под развалинами, – возразил весело Жорж.
– А со шкатулкой что вы сделали? – спросила Надя.
– Она здесь, со мной. Я никогда не расстаюсь с ней и считаю, что она приносит мне счастье.
– Ах! Пожалуйста, покажите нам этот чудесный ларец, – просила Надя.
– Он его не покажет, если уж мне, своему двоюродному брату и другу, никогда ни одним словом не обмолвился о своей чудесной находке. Он побоится, что мы сглазим ее! – поддразнивал Масалитинов.
– Вовсе нет. В шкатулке есть предохранительное средство против дурного глаза и я сейчас принесу ее, так как этого желает Надежда Филипповна. А тебе я ничего не говорил, чтобы не вызывать глупых шуток, – ответил Ге – оргий Львович, вставая.
Четверть часа спустя он ставил на стол большой ларец черного дерева, оказавшийся действительно художественным произведением древнего восточного искусства. Стенки были покрыты резьбой и инкрустацией из перламутра, золота и розового коралла; а среди арабесок, необыкновенно тонкой и изящной работы и драгоценных камней, было выделано имя Аллаха и изречения Корана; золотой ключик изображал крылатого дракона и тоже был чудной работы. С любопытством и восхищением все окружили стол, а Замятин сказал, что ларец сам по себе является крупной ценностью.
– Да. Один археолог, случайно видевший его в Париже, так как я обыкновенно не показываю мое сокровище, предлагал мне за него двадцать пять тысяч рублей. Но я никогда его не продам, разумеется, – ответил Георгий Львович, открывая ящик.
Внутренность шкатулки была покрыта золотыми полосками, а на крышке виднелась арабская надпись из жемчуга и рубинов.
– Боже, как я хотела бы знать, что там написано! – воскликнула Надя.
– Написано: «Я принадлежу Гассану, бен-Юсуфу, и подарен калифом Абу Абдалла», – ответил Ведринский.
Он снял толстый кусок красного шелка, обшитый золотой бахромой, – свежей и блестящей, словно вчера сделанной, – а потом начал доставать и показывать содержимое шкатулки. Сначала он вынул несколько золотых монет с вычеканенным именем Абу Абдаллы, или Бообдила, последнего царя Гренады, и отца его, Мульци-Гассема, а затем достал продолговатую золотую коробочку, осыпанную бирюзой, в которой находились неоправленные камни.
– А вот это более всего понравится дамам, – сказал он и вынул из шкатулки широкий золотой обруч, усыпанный рубинами и украшенный вокруг подвесками крупного жемчуга. Два широких, крайне своеобразных браслета, огромной стоимости, и ожерелье заканчивали чудные уборы.
– Эти украшения назначаются моей невесте, если я, вообще говоря, когда-либо женюсь; ну, а если останусь холостяком, его получит племянница моя – любимица и крестница, – сказал Георгий Львович, смеясь и укладывая убор в ящик. – А вот кинжал и перстень, которые я считаю охраняющими против «глаза», – объяснил он, доставая два футляра древней формы. – Прежде кольцо. Осмотрите золото и эти три бриллианта: голубой, розовый и белый; посредине треугольника точно колышется капелька, которая дрожит, отливая всеми цветами радуги. Бог знает, что это за странное вещество. Маленький кусок находящегося при них арабского пергамента, который разобрал мне один востоковед, гласит, что эти две вещи – магические, а кольцо обладает необыкновенным могуществом против сил зла и охраняет носящего его владельца от злополучных влияний. А так как Иван Андреевич говорит, что здесь, особенно на острове, таятся злые силы, то я надену кольцо, – прибавил Ведринский полушутя, полусерьезно, надевая перстень.
– И хорошо сделаете, – ответил адмирал, беря кинжал и вынимая его из ножен.
Оружие было, очевидно, очень древнее и неизвестного, но, несомненно, восточного образца; широкая рукоятка была инкрустирована странными знаками, а на тонком блестящем клинке были выгравированы красным кабалистические знаки. Адмирал внимательно осмотрел таинственное оружие, а потом молча передал его Замятину.
Рассказ Ведринского и содержимое шкатулки служили предметом разговора в течение всего вечера; разошлись поздно и с большим сожалением, – до такой степени все были заинтересованы таинственной и необъяснимой историей.
На следующий день, после завтрака, все общество, за исключением Замятина с женой, отправилось на остров осматривать «дьявольский» дом и подбодрить слуг, которые упорно не хотели идти туда для приведения в порядок помещения, что было однако необходимо ввиду желания г-жи Морель поселиться там с Милой. Уступая наконец настояниям Нади, сопровождать их согласился и адмирал.
– Я буду спокойнее, если ты поедешь с нами, крестный, – шепнула она ему. – У тебя талисман доктора Иоганнеса, а это гарантия от злых духов.
– Будьте спокойны, Надя, – насмешливо сказал расслышавший ее слова Масалитинов. – Между нами нет колдунов, а на таких незначительных и безобидных людей, как мы, злые духи даже не обратят внимания.
VII
Когда приставали к острову у каменных ступеней, всем стало почему-то тяжело. Кругом все было запущено, а массивное здание производило мрачное, зловещее впечатление. Густой слой скопившейся за двадцать лет листвы застилал все толстым ковром; ни аллей, ни цветников нельзя было найти, а входная дверь и ступеньки крыльца были завалены листьями, ветками и полузанесены песком. Садовникам и другим рабочим пришлось начать с расчистки загражденного входа, чтобы отворить хотя бы дверь.
Сначала они вошли в прихожую, а потом в залу, которая стеклянной дверью соединялась с террасой, упоминаемой адмиралом в его рассказе. Воздух был тяжелый и пахло сыростью, а сквозь грязные, запыленные и затканные паутиной оконные стекла еле пробивался тусклый свет. Чтобы дать доступ свежему воздуху, тотчас настежь открыли двери на балкон. На террасе стояли по-прежнему камышовые стол, стулья и кресла, сгнившие и покосившиеся; большая гранитная ваза, прежде наполнявшаяся цветами, теперь была полна мусора; пустовавший бассейн перед террасой завален был, как и все вокруг, сухой листвой и хворостом. Под таким неприятным впечатлением компания вошла снова в покинутый дом, для его осмотра.
Побывав в зале, где загадочно погиб Красинский, а Вячеслав столь чудесно ожил, они осмотрели часы, изображавшие голову Мефистофеля. Часы стояли, и мрачные глаза адского духа с удивительно злобным выражением смотрели на посетителей.
– Фи! Я попрошу папу выбросить эти отвратительные часы. Можно ли выдумать что-нибудь подобное! – заметила Надя, содрогаясь от жуткого чувства. – Даже в неподвижном состоянии эти гадкие глаза бросают в дрожь, а когда они вращаются, должно быть, еще хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64