реки мужчин, потоки женщин, буря голосов, ливень пальцев и
джунгли рук. Но это будет не совсем честно по отношению и к Браннингу и к
деревне.
Я ходил по улицам Браннинга, с болтающимся на боку замолкнувшим
мачете, глазел на пятиэтажные здания, пока не увидел двадцатипятиэтажные
дома. Я рассматривал их, пока не увидел дом с таким числом этажей, что не
смог их сосчитать; проносящиеся мимо люди задевали меня, толкали, и я
сбился на полпути (где-то на девяностом). Кто бы мог подумать, что
существуют дома такой высоты.
Попадались прекрасные широкие улицы, где над домами шелестела листва.
Встречались и такие улицы, где на тротуарах валялся мусор, и коробки домов
стояли вплотную, не оставляя пространства для движения воздуха, для людей.
Воздух стоял, и люди стояли. И то и другое было грязным.
На стенах попадались изорванные плакаты с Голубкой. Тут были и другие
плакаты. Я прошел мимо нескольких подростков, расталкивающих друг друга
локтями, чтобы получше рассмотреть плакат на заборе. Протиснулся между
ними.
Из вихря красок смотрели две женщины с идиотическими лицами. Надпись
гласила:
"ЭТИ ДВА БЛИЗНЕЦА НЕ ОДИНАКОВЫ"
Мальчики хихикали и подталкивали друг друга в бок. Очевидно, я
чего-то в этом не понимал. Я повернулся к одному из них.
- Не понимаю.
- Что? - на носу у подростка были веснушки, а вместо одной руки -
протез. Он почесал голову пластмассовыми пальцами. - Что ты имеешь в виду?
- Что смешного в этой картине?
Он недоверчиво посмотрел на меня и рассмеялся.
- Если они не одинаковы, - выпалил он, - то они разные; они
и_н_ы_е_!
И все мальчишки засмеялись. Их сдавленные смешки были недобрыми.
Я отошел от них. Я искал музыку, но ее нигде не было. Ты один, а все
эти тротуары и толпы не выносят твоих вопросов - вот, что такое
одиночество, Челка. Сжимая мачете, я шел через вечер, одинокий, как будто
совсем заблудился и потерялся в городе.

Ноты сонаты Кодали! Я завертелся на пятке. Здесь каменные плиты
тротуара были чистыми. На углах домов росли деревья. Здания стояли за
высокими каменными воротами. Мелодия продолжала звучать у меня в голове. Я
переводил взгляд от одних ворот к другим, пытаясь найти, откуда же она
идет. Нерешительно поднявшись по мраморным ступенькам, я постучал
рукояткой мачете по засову ворот.
Грохот разносился по всей улице, но я продолжал стучать.
В доме за воротами распахнулась обитая медными гвоздями дверь. Потом
щелкнул замок, и ворота со скрежетом раскрылись. Я зашагал к дому,
заглянул в темный дверной проем и вошел, ничего не различая со света.
Музыка продолжала звучать в моей голове.
Вскоре мои глаза привыкли к полутьме. Высоко над головой отсвечивало
окно. Над черным камином была мозаика, изображающая дракона.
- Чудик?

11
Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь
твою.
"Откровение Иоанна". Глава 2, стих 4
Меня беспокоит, что такой объект нельзя серьезно
рассматривать без того, чтобы не сосредоточиться на самой
его сути, которая лежит за пределами моих или чьих-нибудь
еще писательских способностей... Пытаться писать об этом
только в терминах моральных проблем - это превыше моих
сил. Моя главная надежда - изначально сформулировать суть
предмета, и мое невежество...
Джеймс Эйджи "Письмо отцу Флаю"
Где эта страна? Как туда попасть? Если иметь
врожденную склонность к философии, то туда попасть можно.
Плотин "Разум, Идея и Бытие"
За столом сидел Паук и, оторвавшись от чтения, смотрел на меня.
- Так и думал, что это ты.
В тени, за ним, я увидел книги. У Ла Страшной их было несколько
сотен. А у Паука книжные полки высились до потолка.
- Мне нужны... я зашел... за деньгами.
- Присаживайся. Я хочу поговорить с тобой.
- О чем? - спросил я. Нашим голосам отвечало эхо. Музыка почти
стихла. - Я продолжаю свой путь к Челке, еще нужно отыскать Кида.
Паук кивнул.
- Вот поэтому я и предлагаю тебе присесть.
Он нажал на кнопку, и перед столом, в конусе света с кружащимися
пылинками, неожиданно появился табурет. Я осторожно присел, поглаживая
мачете. Паук стал перебрасывать из руки в руку белый хрупкий череп
какого-то грызуна, как однажды перебрасывал из руки в руку рукоять бича.
- Что ты знаешь о мифологии?
- Я знаю только истории, которые рассказывала Ла Страшная, одна из
старейшин моей деревни. Она рассказывала их, когда мы были детьми,
некоторые истории - по несколько раз. Потом мы пересказывали мифы друг
другу, пока они не засели в нашей памяти.
- Повторяю, что ты знаешь о мифологии? Я не спрашиваю, какие легенды
ты знаешь и кто тебе их рассказывал. Я спрашиваю, откуда мы их знаем и для
чего используем?
- Я... не знаю. Когда я покидал деревню, Ла Страшная рассказала мне
миф об Орфее.
Паук отложил череп и наклонился вперед.
- Зачем?
- Я не... - потом я задумался. - Это был совет? - Я больше ничего не
мог придумать.
Паук спросил:
- Ла Страшная иная?
- Она... - в уме у меня пронесся грохочущий смех подростков у
плаката, я не понимал, над чем они смеялись и до сих пор чувствовал, как
горят мои уши. Я вспомнил Увальня, Маленького Джона, Ло Ястреба,
пытающихся развеять мою тоску по Челке, и Ла Страшную, ее попытку помочь
мне - да, она иная.
- Да, - признался я. - Она иная.
Паук кивнул и стал постукивать костяшками пальцев по столу.
- Ты понимаешь, Чудик, что такое иное?
- Я живу в мире, где многие обладают этим, а многие нет нет. В самом
себе я обнаружил исключительные способности несколько недель назад. Я
знаю, что мир движется к этому с каждым биением великого рока и великого
ролла. Но я не понимаю этого.
На вытянутом лице Паука появилась улыбка.
- В этом ты похож на остальных. Все вы знаете то, чего нет.
- Чего нет?
- Это не телепатия и не телекинез, хотя число таких феноменов растет,
как растет и иное. Чудик, Земля, мир, пятая планета от Солнца -
биологический род, странствующий на двух ногах по влажной земной коре -
все это изменяющееся. Это не одно и то же. Одни люди живут под солнцем и
допускают то, что мир изменяется, другие закрывают глаза, топают ногами,
затыкают уши и отрицают мир. Большинство обычно насмехается и тычет
пальцем в тех, кто имеет другие взгляды, кто думает и видит не так, как
все - это сейчас, и точно так же люди поступали на протяжении всей своей
истории. Мы унаследовали их заброшенный мир, и в нем происходит что-то
новое; мы даже не можем дать этому определение с помощью бедного
человеческого словаря. Ты должен принять это именно так: это
неопределенный процесс; ты вовлечен в него; это удивительное, страшное,
глубокое, и не поддающееся толкованию, непроницаемое для твоих попыток
разглядеть что-нибудь; и требует, чтобы ты путешествовал, определяет твои
остановки, задержки и отправные точки, может подгонять тебя с любовью и
ненавистью, даже искать смерти для Кида Смерти...
- ...или дает мне музыкальные способности, - закончил я за него. -
Что ты можешь еще рассказать мне, Паук?
- Если бы я мог тебе рассказать, или если бы ты мог понять что-нибудь
из моих выводов, Чудик, то это бы потеряло всякую ценность. Много войн,
хаосов и парадоксов назад два математика закончили одну эру и начали
другую... для наших хозяев, наших привидений по имени Человек. Одним был
Эйнштейн, который в Теории Относительности определил пределы человеческого
восприятия мира и выразил математически, насколько условия наблюдателя
влияют на наблюдаемый предмет.
- Я знаком с этим.
- Другим был Гедель, современник Эйнштейна. Он первым дал
математически точные формулировки более широкой области, лежащей за
пределами, которые определил Эйнштейна.
"В любых замкнутых математических системах" - ты можешь прочесть это
так: "Реальный мир с его непоколебимыми законами логики", - "существует
бесконечное число истинных теорем" - ты читай так: "...явлений,
поддающихся постижению и измерению", - "которые, хотя и содержатся в
исходной системе, не могут быть выведены из нее", - читай: "доказаны
ординарной и сверхординарной логикой". То есть, на небесах и на земле, мой
друг Горацио, есть многое, что и не снилось вашим мудрецам. В мире
существует бесконечное множество истинных вещей, истинность которых никак
нельзя доказать. Эйнштейн определил степень рационального, а Гедель
воткнул булавку в иррациональное и пригвоздил его к стене вселенной; и оно
висит там достаточно долго, чтобы люди знали о том, что оно есть. С тех
пор и мир, и человечество стали изменяться. С другой стороны вселенной нас
мало-помалу перетянуло сюда. Видимые последствия теории Эйнштейна
устремились вверх по выпуклой кривой, и рост их был невероятно мощным в
первый век после открытия, потом стал выравниваться. Результаты
Геделевского закона поползли по вогнутой кривой, микроскопические сначала,
они затем устремились вровень с кривой Эйнштейна, пересекли ее и
превзошли. В точке пересечения действия законов человечество было способно
достичь пределов известной вселенной с помощью космических кораблей и
проецируемыми силами, которые до сих пор имеются в нашем мире для тех, кто
захочет их использовать...
- Ло Ястреб, - перебил я. - Ло Ястреб посетил другие миры...
- ...и когда линия закона Геделя взлетела над линией Эйнштейна, ее
тень упала на опустевшую Землю. Человечество затерялось где-то, в мире не
из этого континуума. Пришли мы и взяли их тела и души - заброшенная шелуха
умершего человечества. Города - суматошные центры межзвездной торговли -
рассыпались в песок, который ты видишь на их месте сегодня. А они были
больше Браннинга-у-моря.
Я на минуту задумался.
- Тогда с тех пор должно было пройти очень много времени.
- Правильно. Городу, через который мы проезжали, тридцать тысяч лет.
Солнце приобрело еще две планеты с тех пор, как прекратил существовать
Старый Мир.
- А подземные пещеры? - внезапно спросил я. - Что находится в них?
- Ты никогда не спрашивал об этом ваших старейшин?
- Как-то не приходилось.
- Эта сеть пещер опутывает всю планету и на самых нижних ее уровнях
содержатся источники радиации, с помощью которой в деревнях, когда их
население вырождается, можно вызвать управляемое смешивание случайных
вариаций генов и хромосом. Хотя мы не используем это уже тысячу лет. Хотя
радиация все еще существует. Мы, сначала смоделированные по образцу и
подобию людей, постепенно становимся более сложными созданиями. И чем
сложнее мы становимся, тем сложнее нам оставаться совершенными: среди
"нормальных" становится все больше и больше вариаций - и клетки
переполнены забракованным человеческим материалом.
- Какое отношение все это имеет к мифологии? - мне надоел его
монолог.
- Вспомни мой первый вопрос.
- Что я знаю о мифологии?
- Мне нужен геделевский, а не эйнштейновский ответ. Меня не
интересует ни их содержание, ни то, что кроется за ними, ни то, как они
взаимодействуют; меня не интересуют блестящие повороты их сюжетов, их
пределы и происхождение. Мне нужна их форма, их структура; что с ними
твориться, когда ты прошмыгиваешь мимо них на темной дороге, когда они
рассеиваются в тумане; их вес, когда они хлопают тебя сзади по плечу.
Хотел бы я знать, каково тебе будет взвалить на себя третий, если ты и так
уже несешь два. Кто ты, Чудик?
- Я... Чудик? - спросил я. - Ла Страшная называла меня как-то Ринго и
Орфеем.
Паук приподнял подбородок, и подпер голову руками.
- Да, я это предполагал. Ты знаешь, кто я?
- Нет.
- Я - Искариот Зеленоглазого. Я Пат Гаррет Кида Смерти. Я Судья Минос
у врат ада, которого ты должен был очаровать своей музыкой. Я все
предатели, которых только можно представить. И я повелитель драконов,
пытающийся содержать двух жен и десяток детей.
- Ты большой человек, Паук.
Он кивнул.
- Что ты знаешь о мифологии?
- Ты уже третий раз спрашиваешь об этом, - я поднял мачете и
приставил ко рту; переполнявшая меня любовь хотела озвучить (а вся музыка
утихла) тишину.
- Проникни в смысл моих слов, Чудик. Я знаю гораздо больше, чем ты.
Эти знания облегчат вину, - он бросил череп на стол, как будто (мне так
показалось) предлагая мне, - Я знаю где искать Челку. Я могу пропустить
тебя через ворота. Хотя Кид Смерть может убить меня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17