Придет, обо всем порасспросит, все руками полапает и еще тысячу разных мелочей успеет. Вот такая молодежь должна быть, времена-то другие.
Только о нем вспомнил, тут же звонит:
– Здрасьте, Андрей Борисович, – здоровается. Вежливый: на пяток лет младше, а выкает. – Заняты?
– Домой иду, – отвечает Андрей, – что хотел, спрашивай.
– Да напомнить хотел… – говорит Жорик.
– А, это… Я помню, помню, – раздражается Андрей, – раз обещал, подарю. Только не звони мне больше по этому поводу. – И чтоб не показаться невежливыми, про Фрейда спрашивает: – Как там Фрейд поживает, друг твой?
– Ничего, спасибо, висит, и в машине не скучно. Спасибо вам за фотографию.
– Пожалуйста, – улыбается Андрей.
Укусив палец, стажер принимается за руку:
– А можно, я к вам на домашний спектакль приду? Говорят, вы чудесные сценки ставите.
– Ну, это уже слишком, – обижается Андрей. То, что начиналось, как предмет общения двоих, потом – близких друзей, теперь залоснилось по всему институту. Только не грубить ведь коллеге… – Это слишком, конечно, но приходите непременно.
На том и распрощались.
То, что работа у Андрея была не шибко обременительная, только дополняло ее достоинства. Хирург в Институте прикладной психиатрии – это самое для Андрея то. Ну, сломал какой-то из дурачков руку, или расшибся о батарею, подлатаешь его и вперед, о своем думаешь, сочиняешь чего. Это тебе не кардио– или микрохирургия, где, как у летчика, часы налетывать нужно, здесь все навыки почитай к обращению с пинцетом и иглой сводятся. А если сложное чего, в больницу везут, в специализированную. Ни тебе микроскопа, ни осложнений после операций. Дурачок, он же на криво сросшуюся кость не жалуются. А если пожалуется, кто ж его послушает? Да нету здесь никакого цинизму, одна правда только голая. Попытался он, когда только пришел, немного изменить отношение к больным, да ему в зубы старики несколько раз дали – не в прямом смысле, конечно, в переносном – теперь не лезет, своим, что есть, дорожит.
Возле дома высокого Андрей остановился. Посмотрел на нужный этаж, горели окна, улыбнулся: Катька сейчас встретит его котлетами с картошкой. Он увидел, что форточка на кухне распахнулась, и что-то на веревке скользнуло вниз. Он протянул руку. Маленький кактус с прикрепленным к нему клочком бумаги. «ПАПА», – прочел Андрей и ему стало покойно и счастливо. Тут же в недрах портфеля раздался звонок.
– Ты где? – спросила Катька.
– Возле дома уже, в подъезд вхожу, – пояснил Андрей.
– Я рыбу потушила с рисом, как ты любишь, – сказала Катька. – Доволен?
– Очень, – сказал Андрей и нажал кнопку лифта.
* * *
– Культуры много, а нравственности никакой, – возмутился Илья Николаевич. – Как будто это разные вещи. Парадокс.
– А вы считаете, одно и то же? – спросил ГГ. – Культура и нравственность…
– Не твое дело, как я считаю, – отрезал Илья Николаевич. – Взялся везти, так вези!
– Я и везу, – показал на дорогу ГГ.
– Путь знаешь? В темноте что-то не разберу, куда едем. Мост какой-то.
– Знаю, – заверил ГГ.
– Вот и вези!.. Ничего, я их из-под земли достану, – заверил Илья Николаевич без прежнего энтузиазма в голосе, – будут знать, как людей ножичками подпыривать. Ведь друзья, бывшие… Одни твари повсюду продажные. И чего Министерство специальное не создадут? По нравственности. И не было бы у нас этого бандитизма, сволочей кругом.
– Может, и не было бы, – шепнул ГГ.
– Тебя никто не спрашивает, сам небось из таких. Сейчас завезешь куда-нибудь, а там дружки твои дожидаются. На, смотри! – Илья Николаевич вывернул карманы. – Нет у меня ничего, понял?!
– А мне ничего и не нужно. И друзей у меня нет…
– Все вы такие: до поры нет, а потом по башке дрыном и в сугроб. Не так разве? Молодец – супец – писец.
– В смысле письмоводитель? – не понял ГГ.
– В другом смысле. На дорогу смотри! – Илья Николаевич извлек из пачки сигарету, закурил. – Недавно в троллейбусе ехал, машину в ремонт сдал, девчонка лет десяти стояла: ранец за спиной тяжеленный с книжками, в одной руке – футляр со скрипкой, в другой – сумка, со сменной обувью… или с формой физкультурной. Ведь ни одна сволочь не уступила, так и стояла девчонка всю дорогу. Малюю-юсенькая, ее из стороны в сторону качало… Вот и говори после этого о нравственности. Нет ее, и не предвидится.
– А вы стояли?
– Сидел, – признался Илья Николаевич. – Так мне-то неудобно было ей уступить, мое место у окна было. А между мной и девчонкой еще один человек сидел, вот ему и нужно было.
– Получается он и есть сволочь, правильно я вас понял?
– Он и есть, а я-то чего?
Илья Николаевич замолчал, о чем-то раздумывая, потом поднял глаза и сказал ГГ, что догадывается, куда тот его везет. Он потребовал вернуть себя «на место», заявив, что не из тех, кто разрешает увозить себя из жизни просто так, без персонального разрешения. Может, он и позволил так неосмотрительно полчаса назад зарезать себя, но сдаваться совсем не собирается. После чего, Илья Николаевич дернул ручку двери с искренним намерением вывалиться из машины. Дверь не поддалась, и он понял, что в данном случае нужно воздействовать исключительно на самого водителя. Нашарив под ногами что-то внушительное, Илья Николаевич сообразил, что это отвертка. Он что есть силы ударил ею ГГ в лицо, потом еще несколько раз, пока не раскрошилась деревянная ручка. Удары не причинила ГГ никакого вреда. И тогда Илья Николаевич заплакал…
В свете фар показался съезд с моста, за которым начиналась дорожная развязка. Огни города тихо погасли позади машины: впереди, слева и справа открывалась такая глубокая чернота, что мрак за опущенными веками в сравнении с ней выглядел сущим ребенком. Илья Николаевич закрыл глаза, чтобы придать себе некоторой уверенности.
Неужели нет никакой, ну вот такусенькой, возможности остаться? Вдруг, есть? Он успокоился и спросил об этом ГГ. Оказалось, что возможности нет. Но редчайшие исключения бывали, а последнее из них, как сказал ГГ, не вдаваясь в детали, случилось на днях. Илья Николаевич попытался ухватиться за соломинку. Ему тоже хотелось остаться, и он спросил, как удалось тому, который исключение… как ему это удалось? Очень просто, он рассказал сказку, и ГГ отвез его обратно. Сказку? Действительно, просто! Илья Николаевич попросил дать ему возможность вернуться, и ГГ согласился. Он предупредил, что если Илья Николаевич, используя три попытки, не вспомнит эту сказку или расскажет неверно, возвращение не состоится…
– Сказка о курочке Рябе, – сказал ГГ, – слушаю вас.
– Жила-была курочка Ряба…
– Ошибка, – остановил ГГ. – У вас осталось две попытки.
Илья Николаевич задрожал. Так неосмотрительно потерять попытку… Нужно сосредоточиться, нужно взять себя в руки. Сейчас может решиться все на свете, может все решиться. В сказке курочка сносит яичко, это яичко разбивает мышка. Ну да, хвостиком махнула, яичко разбилось… Значит, начинается с яичка. Нет – с мышки. Да, с мышки!
– Однажды мышка увидела яичко…
– Ошибка, – покачал головой ГГ. – У вас осталась одна попытка.
Как ошибка? Неужели ошибка? Что же делать, что делать? Одна попытка, одна попытка. Если не мышка и не курочка… Опять остается яичко? Но не с него ведь сказка начинается? Если с него, то как именно? Жило-было яичко? Не так, конечно. Илью Николаевича затрясло. Думай, думай…
Вспомнил! Он вспомнил! Как же он мог забыть?! Ведь в сказке курочка жила у деда с бабой! Да, так и есть – дед и баба жили, и была у них курочка Ряба. Все, он готов, можно говорить.
– Разрешите? – спросил он кротко.
– Начинайте, – кивнул ГГ.
– Жили-были дед и баба, и была у них курочка Ряба. Вот снесла как-то раз курочка яичко…
– Не правильно…
– Как не правильно? – удивился Илья Николаевич. – Как же это неправильно, когда вовсе даже правильно! – Возмущению Ильи Николаевич нужен был выход. – Врешь ты все! – Закричал Илья Николаевич. – Врешь, врешь!!!
– Вру, а что поделаешь? – улыбнулся ГГ. – Если мне сейчас возвращать вас в город, потом вновь сюда ехать, час потеряю. А уже поздно. И не стоите вы этого. Сдам вас вот и домой поеду, на сегодня дел больше нет, высплюсь…
– Но как же так, я ведь рассказал, – зарыдал Илья Николаевич, – я же рассказал…
– Давайте-ка я вам песенку спою, чтоб для вас не так трагично все это заканчивалось. – ГГ откашлялся и тоненько затянул про облака. – «Мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката, облака из неведомой страны, все летят и летят они куда-то. Облака-а-а…»
– Сволочь, – оборвал Илья Николаевич.
– Сволочь, – кивнул ГГ.
– Подонок!
– Подонок…
– Мразь!
– Мразь…
* * *
– Здравствуйте, – поздоровалась Соня с дежурным врачом. – Как мой сегодня?
– Также, – сообщила врач. – Но надежда есть… Они после завтрака во внутреннем дворике играют, можете пройти. Только не мешайте ему…
– Хорошо, я тихонечко.
Соня наделала халат, прошла по коридору, спустилась во внутренний дворик и увидела Жорика. Жорик, облаченный в пижаму, сидел на траве и, увлеченно себе что-то рассказывая, собирал камушки. «Мы помчимся в заоблачную даль, – сказал Жорик, подумал и добавил: – мимо гаснущих звезд на небосклоне…»
– Ваш? – спросила немолодая женщина, подсев на скамейку рядом с Соней.
– Мой, – ответила Соня.
– Брат?
– Муж, – вздохнула Соня. – А у вас кто?
– Сын. Вон тот, который корову доит.
– Корову? Мне показалось, что машину ведет.
– Нет, корову… Многие так думают… И мне бы хотелось. Но он корову… Вы уже сколько здесь?
– Около пяти лет.
– А мы три. Надеетесь?
– Надеемся, но что толку. – У Сони навернулись слезы. – И домой не возьмешь… Он дома совсем никакой, все лепит, лепит. И вырезает. Журналы, газеты искромсал. Фигурки из хлеба лепит. Постельное белье, одежду, все перепортил – в театр играет… А здесь хоть препараты нужные есть, лечат. Дорого ведь это, самим покупать, если дома.
– Да ну их, лечат… Незаметно. – Соседка закурила сигарету, выпустила густое облачко дыма. – Как же это у вас?
– Мы когда поженились, у него этого ничего не было, в университете учился. Психологом хотел быть. А оно вон как повернулось. Как будто предчувствовал. Внезапно все как-то побежало, побежало. Врачи сказали, что это наследственное. А у него никого с такой болезнью не было. Через несколько поколений могло проявиться, сказали. Хорошо, детей не успели завести…
– Да, хорошо, – согласилась соседка. – Вас-то узнает?
– Совсем не узнает.
– И наш.
– Деградация личности, написано в бумагах.
– А кто он у вас? В смысле не в жизни, а так, – поинтересовалась соседка.
– Харон, – сказала Соня.
– Харон? Кто это?
– Который умерших перевозит на тот свет. На лодке, помните?
– Нет, не помню, – покачала головой женщина. – А наш – зоотехник почему-то. Ведь был учителем математики, почему зоотехник?
– Такова природа болезни, – предположила Соня.
– Да, природа…
– Вы меня извините, – Соня поднялась со скамейки, – мне нужно идти. Вы когда в следующий раз будете?
– Во вторник в двенадцать.
– Давайте, и я во вторник подойду, – сказал Соня, – посидим вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Только о нем вспомнил, тут же звонит:
– Здрасьте, Андрей Борисович, – здоровается. Вежливый: на пяток лет младше, а выкает. – Заняты?
– Домой иду, – отвечает Андрей, – что хотел, спрашивай.
– Да напомнить хотел… – говорит Жорик.
– А, это… Я помню, помню, – раздражается Андрей, – раз обещал, подарю. Только не звони мне больше по этому поводу. – И чтоб не показаться невежливыми, про Фрейда спрашивает: – Как там Фрейд поживает, друг твой?
– Ничего, спасибо, висит, и в машине не скучно. Спасибо вам за фотографию.
– Пожалуйста, – улыбается Андрей.
Укусив палец, стажер принимается за руку:
– А можно, я к вам на домашний спектакль приду? Говорят, вы чудесные сценки ставите.
– Ну, это уже слишком, – обижается Андрей. То, что начиналось, как предмет общения двоих, потом – близких друзей, теперь залоснилось по всему институту. Только не грубить ведь коллеге… – Это слишком, конечно, но приходите непременно.
На том и распрощались.
То, что работа у Андрея была не шибко обременительная, только дополняло ее достоинства. Хирург в Институте прикладной психиатрии – это самое для Андрея то. Ну, сломал какой-то из дурачков руку, или расшибся о батарею, подлатаешь его и вперед, о своем думаешь, сочиняешь чего. Это тебе не кардио– или микрохирургия, где, как у летчика, часы налетывать нужно, здесь все навыки почитай к обращению с пинцетом и иглой сводятся. А если сложное чего, в больницу везут, в специализированную. Ни тебе микроскопа, ни осложнений после операций. Дурачок, он же на криво сросшуюся кость не жалуются. А если пожалуется, кто ж его послушает? Да нету здесь никакого цинизму, одна правда только голая. Попытался он, когда только пришел, немного изменить отношение к больным, да ему в зубы старики несколько раз дали – не в прямом смысле, конечно, в переносном – теперь не лезет, своим, что есть, дорожит.
Возле дома высокого Андрей остановился. Посмотрел на нужный этаж, горели окна, улыбнулся: Катька сейчас встретит его котлетами с картошкой. Он увидел, что форточка на кухне распахнулась, и что-то на веревке скользнуло вниз. Он протянул руку. Маленький кактус с прикрепленным к нему клочком бумаги. «ПАПА», – прочел Андрей и ему стало покойно и счастливо. Тут же в недрах портфеля раздался звонок.
– Ты где? – спросила Катька.
– Возле дома уже, в подъезд вхожу, – пояснил Андрей.
– Я рыбу потушила с рисом, как ты любишь, – сказала Катька. – Доволен?
– Очень, – сказал Андрей и нажал кнопку лифта.
* * *
– Культуры много, а нравственности никакой, – возмутился Илья Николаевич. – Как будто это разные вещи. Парадокс.
– А вы считаете, одно и то же? – спросил ГГ. – Культура и нравственность…
– Не твое дело, как я считаю, – отрезал Илья Николаевич. – Взялся везти, так вези!
– Я и везу, – показал на дорогу ГГ.
– Путь знаешь? В темноте что-то не разберу, куда едем. Мост какой-то.
– Знаю, – заверил ГГ.
– Вот и вези!.. Ничего, я их из-под земли достану, – заверил Илья Николаевич без прежнего энтузиазма в голосе, – будут знать, как людей ножичками подпыривать. Ведь друзья, бывшие… Одни твари повсюду продажные. И чего Министерство специальное не создадут? По нравственности. И не было бы у нас этого бандитизма, сволочей кругом.
– Может, и не было бы, – шепнул ГГ.
– Тебя никто не спрашивает, сам небось из таких. Сейчас завезешь куда-нибудь, а там дружки твои дожидаются. На, смотри! – Илья Николаевич вывернул карманы. – Нет у меня ничего, понял?!
– А мне ничего и не нужно. И друзей у меня нет…
– Все вы такие: до поры нет, а потом по башке дрыном и в сугроб. Не так разве? Молодец – супец – писец.
– В смысле письмоводитель? – не понял ГГ.
– В другом смысле. На дорогу смотри! – Илья Николаевич извлек из пачки сигарету, закурил. – Недавно в троллейбусе ехал, машину в ремонт сдал, девчонка лет десяти стояла: ранец за спиной тяжеленный с книжками, в одной руке – футляр со скрипкой, в другой – сумка, со сменной обувью… или с формой физкультурной. Ведь ни одна сволочь не уступила, так и стояла девчонка всю дорогу. Малюю-юсенькая, ее из стороны в сторону качало… Вот и говори после этого о нравственности. Нет ее, и не предвидится.
– А вы стояли?
– Сидел, – признался Илья Николаевич. – Так мне-то неудобно было ей уступить, мое место у окна было. А между мной и девчонкой еще один человек сидел, вот ему и нужно было.
– Получается он и есть сволочь, правильно я вас понял?
– Он и есть, а я-то чего?
Илья Николаевич замолчал, о чем-то раздумывая, потом поднял глаза и сказал ГГ, что догадывается, куда тот его везет. Он потребовал вернуть себя «на место», заявив, что не из тех, кто разрешает увозить себя из жизни просто так, без персонального разрешения. Может, он и позволил так неосмотрительно полчаса назад зарезать себя, но сдаваться совсем не собирается. После чего, Илья Николаевич дернул ручку двери с искренним намерением вывалиться из машины. Дверь не поддалась, и он понял, что в данном случае нужно воздействовать исключительно на самого водителя. Нашарив под ногами что-то внушительное, Илья Николаевич сообразил, что это отвертка. Он что есть силы ударил ею ГГ в лицо, потом еще несколько раз, пока не раскрошилась деревянная ручка. Удары не причинила ГГ никакого вреда. И тогда Илья Николаевич заплакал…
В свете фар показался съезд с моста, за которым начиналась дорожная развязка. Огни города тихо погасли позади машины: впереди, слева и справа открывалась такая глубокая чернота, что мрак за опущенными веками в сравнении с ней выглядел сущим ребенком. Илья Николаевич закрыл глаза, чтобы придать себе некоторой уверенности.
Неужели нет никакой, ну вот такусенькой, возможности остаться? Вдруг, есть? Он успокоился и спросил об этом ГГ. Оказалось, что возможности нет. Но редчайшие исключения бывали, а последнее из них, как сказал ГГ, не вдаваясь в детали, случилось на днях. Илья Николаевич попытался ухватиться за соломинку. Ему тоже хотелось остаться, и он спросил, как удалось тому, который исключение… как ему это удалось? Очень просто, он рассказал сказку, и ГГ отвез его обратно. Сказку? Действительно, просто! Илья Николаевич попросил дать ему возможность вернуться, и ГГ согласился. Он предупредил, что если Илья Николаевич, используя три попытки, не вспомнит эту сказку или расскажет неверно, возвращение не состоится…
– Сказка о курочке Рябе, – сказал ГГ, – слушаю вас.
– Жила-была курочка Ряба…
– Ошибка, – остановил ГГ. – У вас осталось две попытки.
Илья Николаевич задрожал. Так неосмотрительно потерять попытку… Нужно сосредоточиться, нужно взять себя в руки. Сейчас может решиться все на свете, может все решиться. В сказке курочка сносит яичко, это яичко разбивает мышка. Ну да, хвостиком махнула, яичко разбилось… Значит, начинается с яичка. Нет – с мышки. Да, с мышки!
– Однажды мышка увидела яичко…
– Ошибка, – покачал головой ГГ. – У вас осталась одна попытка.
Как ошибка? Неужели ошибка? Что же делать, что делать? Одна попытка, одна попытка. Если не мышка и не курочка… Опять остается яичко? Но не с него ведь сказка начинается? Если с него, то как именно? Жило-было яичко? Не так, конечно. Илью Николаевича затрясло. Думай, думай…
Вспомнил! Он вспомнил! Как же он мог забыть?! Ведь в сказке курочка жила у деда с бабой! Да, так и есть – дед и баба жили, и была у них курочка Ряба. Все, он готов, можно говорить.
– Разрешите? – спросил он кротко.
– Начинайте, – кивнул ГГ.
– Жили-были дед и баба, и была у них курочка Ряба. Вот снесла как-то раз курочка яичко…
– Не правильно…
– Как не правильно? – удивился Илья Николаевич. – Как же это неправильно, когда вовсе даже правильно! – Возмущению Ильи Николаевич нужен был выход. – Врешь ты все! – Закричал Илья Николаевич. – Врешь, врешь!!!
– Вру, а что поделаешь? – улыбнулся ГГ. – Если мне сейчас возвращать вас в город, потом вновь сюда ехать, час потеряю. А уже поздно. И не стоите вы этого. Сдам вас вот и домой поеду, на сегодня дел больше нет, высплюсь…
– Но как же так, я ведь рассказал, – зарыдал Илья Николаевич, – я же рассказал…
– Давайте-ка я вам песенку спою, чтоб для вас не так трагично все это заканчивалось. – ГГ откашлялся и тоненько затянул про облака. – «Мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката, облака из неведомой страны, все летят и летят они куда-то. Облака-а-а…»
– Сволочь, – оборвал Илья Николаевич.
– Сволочь, – кивнул ГГ.
– Подонок!
– Подонок…
– Мразь!
– Мразь…
* * *
– Здравствуйте, – поздоровалась Соня с дежурным врачом. – Как мой сегодня?
– Также, – сообщила врач. – Но надежда есть… Они после завтрака во внутреннем дворике играют, можете пройти. Только не мешайте ему…
– Хорошо, я тихонечко.
Соня наделала халат, прошла по коридору, спустилась во внутренний дворик и увидела Жорика. Жорик, облаченный в пижаму, сидел на траве и, увлеченно себе что-то рассказывая, собирал камушки. «Мы помчимся в заоблачную даль, – сказал Жорик, подумал и добавил: – мимо гаснущих звезд на небосклоне…»
– Ваш? – спросила немолодая женщина, подсев на скамейку рядом с Соней.
– Мой, – ответила Соня.
– Брат?
– Муж, – вздохнула Соня. – А у вас кто?
– Сын. Вон тот, который корову доит.
– Корову? Мне показалось, что машину ведет.
– Нет, корову… Многие так думают… И мне бы хотелось. Но он корову… Вы уже сколько здесь?
– Около пяти лет.
– А мы три. Надеетесь?
– Надеемся, но что толку. – У Сони навернулись слезы. – И домой не возьмешь… Он дома совсем никакой, все лепит, лепит. И вырезает. Журналы, газеты искромсал. Фигурки из хлеба лепит. Постельное белье, одежду, все перепортил – в театр играет… А здесь хоть препараты нужные есть, лечат. Дорого ведь это, самим покупать, если дома.
– Да ну их, лечат… Незаметно. – Соседка закурила сигарету, выпустила густое облачко дыма. – Как же это у вас?
– Мы когда поженились, у него этого ничего не было, в университете учился. Психологом хотел быть. А оно вон как повернулось. Как будто предчувствовал. Внезапно все как-то побежало, побежало. Врачи сказали, что это наследственное. А у него никого с такой болезнью не было. Через несколько поколений могло проявиться, сказали. Хорошо, детей не успели завести…
– Да, хорошо, – согласилась соседка. – Вас-то узнает?
– Совсем не узнает.
– И наш.
– Деградация личности, написано в бумагах.
– А кто он у вас? В смысле не в жизни, а так, – поинтересовалась соседка.
– Харон, – сказала Соня.
– Харон? Кто это?
– Который умерших перевозит на тот свет. На лодке, помните?
– Нет, не помню, – покачала головой женщина. – А наш – зоотехник почему-то. Ведь был учителем математики, почему зоотехник?
– Такова природа болезни, – предположила Соня.
– Да, природа…
– Вы меня извините, – Соня поднялась со скамейки, – мне нужно идти. Вы когда в следующий раз будете?
– Во вторник в двенадцать.
– Давайте, и я во вторник подойду, – сказал Соня, – посидим вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32