А он дальше идет, галошами тяжеленными, в дюжину килограмм, переступает. Но ни на что живое не наступит, ни травинки придонной не раздавит – умением владеет. Будто по снегу на лыжах скользит, в десяти сантиметрах от земли. Иной раз попросит, ему велосипед на дно спускают, с пропеллером позади. Сядешь на него, фару зажжешь – далеко видно – и катишь себе. Опять же ни на травинку не наезжая, ни на что живое. Насосом воздуху подкачаешь в шины и вперед. А в рюкзаке у него чего только нет: в первую очередь – фотография с сиренью и зубами, во вторую – коробка «Курочка Ряба», потом два носовых платка, папин армейский нож, карта всех морей и океанов, картон, карандаши и акварель. После полудня он просыпается, лишний воздух из шлема выпускает и рисует, рисует. Потом вырезает. Руки вырежет, ноги…
Кто-то Матвея за ногу потянул. Открыл глаза: никого. Показалось. И опять закрыл.
– Вставай, все на свете проспишь. Врач скоро придет, горло ему покажешь, соня…
«Сама ты соня!» Ему, можно сказать, флоты и приданные флотам эскадрильи подчиняются. А она – за ногу… «На гауптвахте посидишь». И закончил вырезать. А на спине почти ровно вывел: «СОНЯ». "О" – зеленым, остальные красным. «Иди, на губе трое суток поплавай. Только далеко не заплывай, глубоко здесь», – предупредил честно. Сам на велосипеде дальше поплыл, моря инспектировать.
А вверху шторм бурлит – водоворот пенный. Так и крутит. Ведь и катер потопить может и целый корабль. Тут, капитан, не зевай, носом на волну поворачивай, режь ее! Молодец, ремесло наше справно знаешь. «Будет тебе кортик почетный! – И капитана по плечу рукавицей резиновой. – Так держать!» Тот козырнул и адмиральскую руку схватил. Пожать чтобы. Но адмирал чувствует, что капитан пятку трясет…
– Вставай! – тетя-броненосец вторично за ногу потянула. – Что это? – И на одеяло положила.
Матвей, не открывая глаз, нащупал рядом с собой что-то влажное, поднес к лицу и уже тогда чуточку приоткрыл правый. Размокший картон, поплывшие нос и губы. Повернул. «СОНЯ». "О" – зеленым, кажется. Остальные красным, вроде. Руки и ноги смялись, волосы топорщатся пенькой неухоженной.
– Зачем же ты ее в машину-то стиральную бросил? Не жалко? Не хорошо это. Утопил ведь безалаберно.
И загудела, загудела. Будто флагманский корабль приветствуя. И на батарее «СОНЮ» разложила – не артиллерийскую, конечно, а центрального отопления. Чтоб сохла. «Не хорошо», – сказала. Только ведь у него не забалуешься. Единоначалие. Все равно на гауптвахту он ее. Не нравится она Матвею, несобранная. Сама не знает, что хочет. Туда поплывет, сюда. Только воду возмущает. Понятно, что мама лучше, надежней матроса не найти. Сунул руку под подушку, бумажку с неровным «МАМА» вынул. И положил рядом с собой. «Отдохни, матрос, устал на вахте…»
* * *
Есть некоторое преимущество в том, что потерял сознание – не холодно. Лежишь себе и ничего не чувствуешь. Морозец – пусть легкий – но даже его как бы нет. В первое короткое мгновенье – сильный удар. А потом сразу тишина и покой. Снежинки с неба сыплются, покрывают щеки, лоб, шею, тают. Через какое-то время перестают таять, наслаиваются: щеки, лоб, шея – все белое, будто снеговика на землю опрокинули. Лишь по силуэту угадывается, что человек лежит. А рядом другой. Подходят люди, спрашивают, что произошло. Кто-то отвечает. Будто сами не видят: лежат люди, заносятся снегом. Потом те, кто отвечал, уходят. По делам, или просто домой, вечер ведь. Отвечают уже те, кто спрашивал. И они уходят, уступают место новым. А на некоторых блестящих предметах – обуви ли, в глазах ли, в витринах – проблески фонаря «скорой». Мигает, мигает, мигает. Милицейский фонарь добавляется. И еще один. В обуви, в глазах, в витринах состязание начинается. Кто-то скажет: «Посторонитесь. Дайте пройти. Разойдитесь, наконец». И вновь тишина. И ты лежишь себе и ничего не чувствуешь. Возьмет тебя кто-то за плечо, повернет и в глаза посветит, и грудь обнажит, и отойдет смиренно.
А у тебя перед глазами ноги топчутся. Разные ноги: дамские, в сапожках с мехом по голенищу, в растоптанных ботинках форменных, по многим дорогам шедшие, в длинноносых туфлях для свидания, в валенках даже, в кроссовках. Кто-то отвернется от снеговика поваленного и жевательную резинку на тротуар сплюнет, скажет: «Надо же». Или молнией на куртке поелозит, очки поправит и вздохнет тихо. «В „двадцатую“ их нужно», – услышишь над собой. И начнут тебя на носилки кантовать, после процедур бумажных. За щиколотки возьмутся, за запястья. Одеялом прикроют с головой – дураки, думают, замерз ты – и в машину понесут. Уйдут те, что с оторочкой по голенищу, те, что на свидание, уйдут, с резинкой жевательной – уйдут, а тебя в машине укачает.
И проснешься ты от дружеского по плечу похлопывания. Откроешь глаза, а это человек незнакомый. Парень высокий, даже худой. В джинсах и куртке на меху. Нескладный парень. И везет он тебя по мосту какому-то. Улыбнешься ты ему, а он тебе улыбнется: и связь какая-то установится. А вокруг день белый вращается, не вечер темный, и тишина мухой звенит. Сидишь рядом с водителем, в окно уставился: легкость в сердце ощущаешь. Всмотришься в незнакомца, и вдруг он тебе таким хорошим покажется, таким симпатичным. Или едешь по мосту, а настроение меняется как в калейдоскопе: покажется водитель тебе угрюмым, холодным. Или снова: увидишь по бетону узор выпуклый – линии, углы, ромашки – смешно станет, и мост, висящий между небом и землей, как будто без опоры, рассмешит, и железо, и чудак-архитектор. Покопаешься в памяти и вдруг мост этот вспомнишь, и незнакомца вроде. Ведь видел его где-то, видел!
– Знаете, – сказал Андрей, – вспомнил, наконец, на кого вы похожи…
– На кого же? – спросил незнакомец, не отрывая глаз от дороги.
– На первого моего персонажа. Я его маме подарил, когда школу закончил. Такой дядька смешной, долговязый. Дернешь за веревочки – ручки и ножки двигаются. Рот до ушей, как у Буратино. Супруге очень нравился дядька этот. Двумя планками, на манер рогатки скрещенными, управлялся. Марионетка доморощенная. Штаны ему скроил, пиджак. Под рубашку ваты набил, для объему. Очень похож… Я прав?
– Похож, – согласился незнакомец.
– Вот видите! – обрадовался Андрей. – Вот только волосы бы подлиней.
– Мне? – наконец, впервые улыбнулся незнакомец.
– Ему. Чтоб для полного сходства. А костюм можно и оставить. Он у него и так синий. Джинс…
– Пусть останется уж, – разрешил незнакомец и протянул Андрею платок. – У вас там кровь, приложите.
– Спасибо, – поблагодарил Андрей. – Я ведь сразу и не разобрал толком, что произошло. Гляжу: Катька лежит, руки раскинула. Рядом – я. Тоже раскинул. Как будто землю обнимаем. А могли бы друг друга. И люди начали собираться…
– Машина уехала сразу?
– Даже не остановилась. Успел увидеть, что джип. Красного цвета. Его на остановку вынесло… Потом, в «скорой», меня укачало. Когда глаза открыл – вас увидел. Вы ведь меня разбудили. А Катька где, не скажете?
– Я ее за вами привезу, следом, – сказал незнакомец. – Да вы не волнуйтесь, все кончилось.
– Да-да, – отозвался Андрей. – Передайте ей, со мной все в порядке. Чтоб не волновалась.
– Передам, – пообещал незнакомец. – Вы, кажется, ребенка ждали? Девочку?
– Мальчика, – похвастался Андрей. – Уже и обследование делали – подтвердили, что мальчик.
– Бывают ошибки. Например, ждут девочку, а получается мальчик. И наоборот. Знаете?
– Знаю. Только мы надеемся, что мальчик. Первым лучше мальчика ждать. Он уже у меня из головы не выходит. Такой реальный, такой шебутной. Под елкой сидит и родителей ждет. Как же девочка-то? Нам девочка не нужна. Не сглазьте нам. Нужно по дереву постучать.
– Вы в это верите? – удивился незнакомец. – Современный вроде человек.
– Сглаз и на современного действует.
* * *
– Вопросы остались? – спросил Жорик, выходя из «копейки».
– Не остались, – ответил Сергей Арнольдович и хлопнул дверью.
– Чтобы завершить наш экскурс, покажу вам еще. И закончим…
– Хорошо, – согласился Берггольц.
– Смотрите…
Сергей Арнольдович оперся на трость, скользнул взглядом по вывеске «Блинная», пробежался по вечерней улице: жилой, многоэтажный дом, подъезд, где на третьем этаже располагается офис, кормушка на дереве для птиц…
Сергей Арнольдович хлопнул дверью, спустился на улицу, на ходу застегивая ватник. Показалось, что забыл выключить свет. Поднял глаза, так и есть. Нехорошо. Соню ругает за это, а сам не соблюдает. Возвращаться не хотелось. Постояв секунду, Сергей Арнольдович все же пошел обратно. Поднявшись на нужный этаж, он вынул ключ, вставил его в замочную скважину… Ключ не подошел. Что такое? Только что самолично закрыл дверь вот этим самым ключом, а сейчас не может открыть? Попробовал еще раз. Не получилось. Третий этаж, номер сто пятьдесят один, черная металлическая дверь, обитая дерматином, все верно. Внезапно за дверью послышались голоса, и кто-то спросил Колю. Сергей Арнольдович не ответил. Дверь распахнулась, и на площадку вышла женщина.
– Простите, – сказал Сергей Арнольдович, – я, кажется, дверью ошибся. Я офис ищу.
– Офис? – удивилась женщина. – Это жилой дом, здесь нет офисов…
– Простите, – еще раз извинился Сергей Арнольдович и спустился во двор.
Совсем не ожидал он такого оборота. Может, подъездом ошибся? И повернул, чтобы пройти в следующий, но его окликнули.
– Палыч, долго тебя ждать?!
– Вы меня? – удивился Сергей Арнольдович.
– Тебя, тебя, кого же.
Два подвыпивших грузчика повели Сергея Арнольдовича за магазин.
– На, – сказал один из них и протянул стакан, – согрейся… Сейчас Зоинька огурчик вынесет.
– Спасибо, – поблагодарил Берггольц и принял стакан.
Из подсобного помещения вышла заведующая магазином.
– Вот, – сказала заведующая, протягивая грузчикам деньги. – А это на закусь… – Подала тарелку с огурцами. – Шел бы ты домой, Палыч… К семи завтра приходи, завоз будет. Наломался сегодня… Иди, дорогой.
– Угу, – кивнул Сергей Арнольдович.
– Вот и иди. – Заведующая повернулась к двум другим. – А вы, марш в подсобку, работы полно…
Сергей Арнольдович поднял воротник, сунул руки в карманы, зашагал прочь. Нащупав в кармане бумажку, он замер под фонарем. Какой-то пропуск. Мелко шло: Николай Павлович. И крупно на следующей уже строке: Селезнев. Номер пропуска, дата без года: день, месяц. «2 Отделение ИПП, г. Москва». Белая картонка. Натужно пытаясь хоть что-нибудь вспомнить, Сергей Арнольдович потер лоб: в голове не прояснялось.
– Сергей Арнольдович, вы? – раздался за спиной настороженный голос Сони. – Что это вы так вырядились, опять за кем-то следите?
– Я? Да нет, к друзьям ходил, – уклончиво сказал Сергей Арнольдович. – У вас ключ от офиса с собой? Я попасть не мог, ключ где-то оставил…
– Идемте, открою, – позвала Соня.
– Что это вы так поздно? Я же вас отпустил.
– Я пластинку хотела забрать, – сказала Соня. – И проигрыватель. И вещи кое-какие. А почему вы спрашиваете? Учтите, я с Жориком, он сейчас машину запрет и поднимется за мной…
– Пусть поднимется, – одобрил Сергей Арнольдович. – Проигрыватель поможет спустить.
Они вошли в подъезд, чтобы подняться в офис.
– А дальше что? – поинтересовался Сергей Арнольдович у Жорика. – Они откроют дверь?
– Не откроют, – ответил Жорик и сел в машину. – Садитесь, – позвал он Сергея Арнольдовича.
Сергей Арнольдович тяжело опустился на сиденье, вытянул непослушную ногу, уставился перед собой. В голове все еще стоял тот Палыч. Не старый, но уже опустившийся человек. И не хромал, и без палки. И пахло от Палыча запустением.
– Куда мы теперь? – спросил Сергей Арнольдович. – У меня ведь нет выбора, я прав?
– Абсолютно, – кивнул Жорик и запустил двигатель. – Вы, Николай Павлович, теперь расслабьтесь. Поедемте-ка с вами на реку, а? Монетка имеется?
– Монетка? – удивился Сергей Арнольдович. – Монетки нет, только бумажные.
– Возьмите вот. Потом отдадите.
– Зачем? – спросил Сергей Арнольдович.
– Зачем взять или зачем отдать?
– Зачем она мне? – спросил Сергей Арнольдович, но все же принял.
– Положено так.
* * *
Матвей вынул из коробки дядю без палки. Палка затерялась где-то под елкой – или среди других картонных фигурок в коробке? – при случае нужно будет поискать. Этот дядя был у Матвея сначала следователем, потом кем-то вроде свободного художника, а теперь вот, совсем бродяга. «Бэ», "и" и «че», как сказала бы тетя-броненосец, бывший интеллигентный человек. Если отрезать ножницами вот этот воротник – раз и готово – и вот так укоротить, получится сносный ватник. Дядю делал папа. Или Матвей? Нет, папа. Матвей дядю, во всяком случае, значительно усовершенствовал. Теперь он не хромает и похож на Оле-Лукойе. В книжке написано, что это бог сна и смерти у скандинавских народов. Кто такие скандинавские народы, Матвей еще толком не уяснил. Вроде датчане, норвежцы. Но то, что дядя не бог – это точно. Похож, разве что, на Оле-Лукойе. Старую надпись на спине дяди Матвей тщательно заштриховал шариковой ручкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32