Хорошие вроде все, а не те. Не часто прихожу – случаем. Но не боюсь – этого я насмотрелся – не по себе как-то. Да, не часто…
– Вот и пользуйтесь случаем.
– И много здесь?
– Я же говорю, все. – Незнакомец прислонился к ограде спиной.
– Понимаю, – кивнул Андрей. – Как это вы сказали, про коробку… «Не будь ее, не было бы и содержимого». Циничная метафора. Обычно так не говорят. У многих – близкие… Цинично.
– Разве? Если говорить мертвец или покойник, будет точнее? Ну, даже «покойник» как-то сомнительно. Покойный. Так лучше, по-вашему? И как это прозвучит: у мертвеца нет содержимого? Это не будет метафора… Скорее уж тело. Нет тела – нет содержимого. Согласны?
– По сути – да. Но по форме… Это тема среди людей деликатная, тонкая. Когда говорят об усопшем, особенно если ты с ним знаком был, слова подбирают округлые, не всякие. Говорить об усопшем – ритуал. Вполголоса нужно. И только хорошее. Даже афоризм имеется соответствующий: «Об имяреке, как о покойнике: либо хорошо, либо ничего». Помните?
– Помню, чего ж не помнить. Только вот этот афоризм – не знаю, может, вы и не слышите – как раз цинизмом и отдает. Так о человеке говорят, чтобы речи своей юмору придать ненужного. Те острят, а вы повторяете. Острят, но с оглядкой. Боятся же. Считается грех. Пошутил – вроде согрешил – оглянулся, ничего не происходит и дальше. Всегда оглядывается. Боится. Разве это честно? Бояться и продолжать. А ты не бойся. Или не шути, коли знаешь, что нехорошо это. Нет, так и тянет. Нравится на грани греха ходить. Вот вы, внутри разрешаете себе шутки о покойнике?
– Стараюсь не разрешать.
– Не верится что-то. Вы приглядитесь, – попросил незнакомец. – Есть покойники, которые и не табу вовсе. Почему-то в отношении одних работает, а в отношении других – нет.
– Может, из-за того, что одни – наши близкие, а другие… Сами понимаете.
– Далекие? – угадал незнакомец. – Разве это честно? Если я сейчас возьмусь приводить весь набор «далеких», вы устанете слушать. Почти все покойники, кто у публики на слуху. Имена.
– Что вы предлагаете, провести реформу нравственности? – остроумно спросил Андрей.
– Нет, – не замечая шутки – или делая вид? – сказал незнакомец. – Просто не запрещать другому того, что втихомолку разрешаешь себе. Уловили?
– Это не сложно. Понять, я имею в виду. – Андрею стало неловко, и он захотел найти слова, чтобы оправдаться. И нашел: – Я ведь следую устоявшейся дрянной традиции…
– Думать одно, а говорить другое, – подхватил незнакомец. – Оправдываетесь, дорогой мой. Это удобно, не правда ли? Чуть что, свалить на обстоятельства. Как вы когда-то – на отца.
Андрею стало совсем не по себе. Незнакомец наступал решительно и тяжело. Андрею хотелось разговора легко – невесомого и необязательного. А тут получилось неизвестно что: одни сплошные нравоучения. А все он. Нашел в словах незнакомца цинизм. Сколько раз себе говорил, не давай оценку, не давай. Хотя бы не озвучивай ее. «Обычно так не говорят…» Много ты знаешь, как говорят. «У многих – близкие…» Неумно получилось. Хотел в чужих глазах как-то приподнято выглядеть, а получилось наоборот.
Последнее время сам не свой. Да нет, не последнее. А довольно даже долго. И эти дни и месяцы он может точно назвать. С точностью до часа. После аварии очнулся через… не важно, давно это было. Вроде бы все цело, все на месте, а кажется, что-то не так. Как будто другой человек, не Андрей. А люди вокруг – точно! – другие люди. И близкие не те. Те, вроде, но не они. И все не получилось. На место не встало. Пазы не сошлись. Должно ведь впритирку. А оно не состыковалось. Как будто шар в матрице с кубами. Яркий такой, оранжевый шар. А кубы синие. И он, шар, вжимается, вжимается, а форма совсем не подходит. Ему бы что-то вроде решетки для яиц, а не матрицы. Но выбирать не приходится: матрица, так матрица. «Обычно так не говорят…» и «у многих – близкие…». Дернул же кто за язык.
* * *
– С наступающим, Сергей Арнольдович, – сказала Соня. – Давайте, я вам пальто помогу… Как съездили?
А он только поздоровался и за стол прошел. И еще пару фраз незначительных. Ну, еще пальто ей на руки бросил. Никогда этого не делал. Все сам, сам. Видимо, не в расположении. Веревку какую-то на подоконнике разложил. Сказал, что в гостинице нашел. Или возле гостиницы? – пробубнил чего – не разобрала. А зачем привез? Порассматривал пристально и в конверте в скоросшиватель подшил. «МПГ 5». К делу некое отношение, значит, имеет. Как будто не уезжал: такой же сосредоточенный, такой же мрачный. И Соне сразу сделалось скучно. Не было Сергея Арнольдовича, хотелось его увидеть, появился – как отрезало. Принялась за Жулей ухаживать, чтоб отвлечься, елочку включила – пусть повращается. Сергей Арнольдович пришел, солнышко с собой принес. Последние дни все хмуро и хмуро. Не холодно, а хмуро вот. И декабрь теплый.
Чего-то там делает, бумаги читает, скоросшиватели ворочает. А ведь она хотела ему про могилку «его» рассказать. И про два звонка: по телефонной книге и в отдел-управление. Чтоб разнести все по полочкам. И чтоб вопросы снять. Ведь недоразумение какое. Похоже на дело «МПГ». Там тоже совпадение. Пятикратное. Совпадение и есть. Только у Сергея Арнольдовича – совпадение кажущееся, а в «МПГ» – реальное. А как же?
Нужно Жулю на газетку отнести, давно не ходила. И вообще, может, сегодня пораньше отпроситься? Ведь нет никаких дел срочных. Поехать с Жориком на каток, ноги повыворачивать. Или сесть где-нибудь на скамеечке: он пусть на льду выделывается, а она его порисует. Тогда папку с бумагой нужно будет приготовить и мелки пастельные. Тоже для портфолио пригодится. А если серию рисунков сделать, оформить их как комиксы – законченная вещь получится.
Можно и сюжет под это придумать. Про чемпиона-неудачника. Слезоточивый такой сюжет. Сначала он тебе неудачник, неудачник, потом чемпион. Люди любят про неудачников, когда те сначала никто, а потом все. Классика. Гадкий утенок на коньках. Сначала его и тренер не признавал, считал неказистым материалом. На смотрах его не показывал. Одолжение родителям делал, да и зарплата все равно шла. А утенок вырос и сам доказал, без помощи тренера и художественного руководителя, что он – лебедь. В кавычках, конечно. Можно изобразить, что страну свою он не бросил, обратно приехал. Должно подействовать – не нравятся людям перемещенцы. А уж любовь – святое дело. Куда без любви? Публика не поймет. Пусть будет у него… Пусть будет у него любовь: его ровесница-тренер в детской секции. Она когда-то из-за травмы не смогла больше выходить на лед – на соревнования, будет иметься в виду – и любила «утенка» на расстоянии. А утенок не знал. Она смотрела все передачи чемпионатов с его участием, и записывала на пленку. А встретятся они, пусть, в больнице. Когда к нему никто не придет, потому что решат, что после такой операции он больше не чемпион. Немножко прямолинейно получилось, но можно посидеть, доработать.
А Сергей Арнольдович все читает, читает. Ведь сто раз читал. Ух ты, а Соня не заметила: у Серея Арнольдовича рука перевязана. Где это он так?
– Вы руку порезали? – спросила Соня.
– Порезал? – Сергей Арнольдович посмотрел на руку. – Порезал. Стакан в гостинице уронил. Собирал осколки и порезался. Ерунда.
И дальше стал читать. Соне захотелось его пожалеть, сказать что-нибудь приятное. Но разве скажешь? Ведь остановит, пробубнит чего не так. Потом сама пожалеешь. Когда его нет, вроде как смелей себя чувствуешь, рисуешь в голове раскрепощенный план общения. Только он на порог, все из головы вылетает.
Вот Жорик, он умеет с людьми общаться. А Соня пока учится. Глядит на Жорика и перенимает некоторые места. Не все, только некоторые. Потому что у него такие есть, что волосы дыбом. Такие не перенять – это природное. Или такое сомнительное, что могут нагрубить в ответ. Ему-то не нагрубят, он большой. А ей могут и двинуть – она это чувствует. Вообще, свободно и раскрепощенно чувствовать себя в любой обстановке – это красивое древнее искусство. Мастерство. Кто им овладел, тот, считай, всем овладел. Иногда, правда, думают, что этот человек – который мастер – просто хам. Дело в том, что мастера иногда не дают себе труд деликатничать, каникулы устраивают. И получается, что бывает трудно распознать: где здесь мастерство, а где – хамство.
* * *
– Не берите в голову, – сказал незнакомец, – беседуем, а не зачет сдаем. По-дружески.
Не зачет, сказал. Андрей их много насдавал: готовился тщательно, проговаривал вслух. Халтурить не любил. Память развивал. Что правда, то правда. Десятки страниц наизусть. Труд какой! Помнил, где какая запятая стоит, где голос повысить нужно, где понизить, а где и паузу выдержать. Среди пластинок несколько сказок имелось, так он их с первого прослушивания навсегда помнил, мог интонацию повторить, а некоторые даже голосом рассказчика. Как будто пожилая провинциальная рассказчица. «Жили-были дед и баба. И была у них курочка Ряба. Вот снесла как-то раз курочка яичко, да яичко не простое, а золотое. Захотели дед и баба яичко разбить. Били-били – не разбили, били-били – не разбили. Положили яичко на полку. Бежала мимо мышка, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось. Плачет дед, плачет баба…»
– А курочка Ряба им говорит, – подхватил незнакомец. – Не плачь дед, не плачь баба. Снесу я вам новое яичко, но не золоте, а простое.
– Не золотое, а простое, – согласился Андрей.
Короткая сказка, чего ж ее не запомнить. Они с Катькой много сказок слушали и читали много, когда сына ждали. Чтоб ему рассказать. Очень ждали. Такой хулиганистый – придумала Катька быть ему хулиганистым – мальчик в валенках и в санках сидит.
– Озорной мальчик, – сказал незнакомец.
Не то слово. Шубка из цигейки, шапка с кокардой. Чем не партизан? Если что-то не по душе, будет настаивать до тех пор, пока по душе станет. А у прочих, будто души нет? Есть. Но взрослый ребенку завсегда уступит, и получается: одному хулигану по душе, а одному взрослому – нет. Такой коленкор. А когда ребенок вырастает, он, в свою очередь, уступает. Круг замыкается. Там уже новый хулиган натягивает валенки да плюхается в санки: везите, мол! И когда появляется такой хулиган, все страхи – которые по мелочи и не считаются, и один большой, но всего один – уходят на дальний план, остается единственный страх – за него. За хулигана этого боишься. А думаешь, что волнуешься.
Они с Катькой ему из картона чего только не вырезали. Андрей делал, а Катька помогала: работа – поровну. Себя только не сделали – не успели. А так… Алоэ сделали в большом горшке – ухаживать. Должно ребенку хорошее прививать? То-то. Духовое ружье – подрастет, спортивные навыки освоит. Нет, не по птицам, конечно, стрелять. Так, для развития глаза. Гантельки наборные из картона. Чтоб мускулатура была, и осанка крепкая. Маленький бассейн – закаляться и для общего удовольствия. Голубой такой бассейн с кафельной плиткой. Акварель брали, гуашь – меньше. Гуашь мажется. Гардеробчик был: несколько рубашек разного цвета в клетку, ковбойские, два костюмчика на выход. Пижама – обязательно. Дети должны спать в пижаме. Не из аристократизма дутого, для культуры.
– Игрались, значит, – заключил незнакомец.
– Играли, – сказал Андрей.
– Пойдемте, – позвал незнакомец, – у меня тут маленькое дело.
Андрей пошел за незнакомцем. Оградки: кресты, просто камни с арабской витиеватостью, звезды древнего народа. «Все здесь», – вспомнил Андрей слова незнакомца. И точно: здесь все. Во всяком случае, многие. И питерские здесь, и московские, и даже из «НН» – Нижнего Новгорода. По некоторым не разберешь, откуда они: тексты разные, не только кириллица. Большой парк. Казалось – если разгрести все эти деревья, посмотреть – до горизонта длиться будет. И за сам горизонт побежит. Только не видно, где кончается. Может, и вправду – за горизонт?
Незнакомец вынул из кармана два керамических овала, из другого – клей в тюбике. Две фотографии одного мужчины. Подышал, потер рукавом. Полюбовался.
– Он? – спросил Андрей.
– Он. – Незнакомец показал на камень. – Вон там.
Андрей обернулся. «Берггольц, Сергей Арнольдович». Военно-патриотическое четверостишье, концовка: «От сослуживцев». Две даты с годами. Сколотая фотография.
– Какая лучше? – спросил незнакомец и протянул Андрею оба овала.
Андрей пожал плечами: все хорошие. На одной покойный в кителе, с погонами. На другой – почему-то в пальто и каракулевой шапке. Будто обкомовский работник. Вторая не годится, это точно. Но тоже хорошая.
– Вот эта, – показал Андрей на ту, что в кителе.
– А не эта?
– Можно и эту, мне все равно.
– Хорошо, пусть в кителе, – согласился незнакомец и выдавил клей на тыльную сторону овала. Приладил на камень, отошел полюбоваться. – Красиво.
* * *
Вечером они отправились к Плужниковым. Нырнули в арку, пересекли Дежнева. Андрею казалось, что это и не Москва вовсе. И Катьке так казалось. В унисон. Как у супругов бывает. Волшебный вечер, звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Вот и пользуйтесь случаем.
– И много здесь?
– Я же говорю, все. – Незнакомец прислонился к ограде спиной.
– Понимаю, – кивнул Андрей. – Как это вы сказали, про коробку… «Не будь ее, не было бы и содержимого». Циничная метафора. Обычно так не говорят. У многих – близкие… Цинично.
– Разве? Если говорить мертвец или покойник, будет точнее? Ну, даже «покойник» как-то сомнительно. Покойный. Так лучше, по-вашему? И как это прозвучит: у мертвеца нет содержимого? Это не будет метафора… Скорее уж тело. Нет тела – нет содержимого. Согласны?
– По сути – да. Но по форме… Это тема среди людей деликатная, тонкая. Когда говорят об усопшем, особенно если ты с ним знаком был, слова подбирают округлые, не всякие. Говорить об усопшем – ритуал. Вполголоса нужно. И только хорошее. Даже афоризм имеется соответствующий: «Об имяреке, как о покойнике: либо хорошо, либо ничего». Помните?
– Помню, чего ж не помнить. Только вот этот афоризм – не знаю, может, вы и не слышите – как раз цинизмом и отдает. Так о человеке говорят, чтобы речи своей юмору придать ненужного. Те острят, а вы повторяете. Острят, но с оглядкой. Боятся же. Считается грех. Пошутил – вроде согрешил – оглянулся, ничего не происходит и дальше. Всегда оглядывается. Боится. Разве это честно? Бояться и продолжать. А ты не бойся. Или не шути, коли знаешь, что нехорошо это. Нет, так и тянет. Нравится на грани греха ходить. Вот вы, внутри разрешаете себе шутки о покойнике?
– Стараюсь не разрешать.
– Не верится что-то. Вы приглядитесь, – попросил незнакомец. – Есть покойники, которые и не табу вовсе. Почему-то в отношении одних работает, а в отношении других – нет.
– Может, из-за того, что одни – наши близкие, а другие… Сами понимаете.
– Далекие? – угадал незнакомец. – Разве это честно? Если я сейчас возьмусь приводить весь набор «далеких», вы устанете слушать. Почти все покойники, кто у публики на слуху. Имена.
– Что вы предлагаете, провести реформу нравственности? – остроумно спросил Андрей.
– Нет, – не замечая шутки – или делая вид? – сказал незнакомец. – Просто не запрещать другому того, что втихомолку разрешаешь себе. Уловили?
– Это не сложно. Понять, я имею в виду. – Андрею стало неловко, и он захотел найти слова, чтобы оправдаться. И нашел: – Я ведь следую устоявшейся дрянной традиции…
– Думать одно, а говорить другое, – подхватил незнакомец. – Оправдываетесь, дорогой мой. Это удобно, не правда ли? Чуть что, свалить на обстоятельства. Как вы когда-то – на отца.
Андрею стало совсем не по себе. Незнакомец наступал решительно и тяжело. Андрею хотелось разговора легко – невесомого и необязательного. А тут получилось неизвестно что: одни сплошные нравоучения. А все он. Нашел в словах незнакомца цинизм. Сколько раз себе говорил, не давай оценку, не давай. Хотя бы не озвучивай ее. «Обычно так не говорят…» Много ты знаешь, как говорят. «У многих – близкие…» Неумно получилось. Хотел в чужих глазах как-то приподнято выглядеть, а получилось наоборот.
Последнее время сам не свой. Да нет, не последнее. А довольно даже долго. И эти дни и месяцы он может точно назвать. С точностью до часа. После аварии очнулся через… не важно, давно это было. Вроде бы все цело, все на месте, а кажется, что-то не так. Как будто другой человек, не Андрей. А люди вокруг – точно! – другие люди. И близкие не те. Те, вроде, но не они. И все не получилось. На место не встало. Пазы не сошлись. Должно ведь впритирку. А оно не состыковалось. Как будто шар в матрице с кубами. Яркий такой, оранжевый шар. А кубы синие. И он, шар, вжимается, вжимается, а форма совсем не подходит. Ему бы что-то вроде решетки для яиц, а не матрицы. Но выбирать не приходится: матрица, так матрица. «Обычно так не говорят…» и «у многих – близкие…». Дернул же кто за язык.
* * *
– С наступающим, Сергей Арнольдович, – сказала Соня. – Давайте, я вам пальто помогу… Как съездили?
А он только поздоровался и за стол прошел. И еще пару фраз незначительных. Ну, еще пальто ей на руки бросил. Никогда этого не делал. Все сам, сам. Видимо, не в расположении. Веревку какую-то на подоконнике разложил. Сказал, что в гостинице нашел. Или возле гостиницы? – пробубнил чего – не разобрала. А зачем привез? Порассматривал пристально и в конверте в скоросшиватель подшил. «МПГ 5». К делу некое отношение, значит, имеет. Как будто не уезжал: такой же сосредоточенный, такой же мрачный. И Соне сразу сделалось скучно. Не было Сергея Арнольдовича, хотелось его увидеть, появился – как отрезало. Принялась за Жулей ухаживать, чтоб отвлечься, елочку включила – пусть повращается. Сергей Арнольдович пришел, солнышко с собой принес. Последние дни все хмуро и хмуро. Не холодно, а хмуро вот. И декабрь теплый.
Чего-то там делает, бумаги читает, скоросшиватели ворочает. А ведь она хотела ему про могилку «его» рассказать. И про два звонка: по телефонной книге и в отдел-управление. Чтоб разнести все по полочкам. И чтоб вопросы снять. Ведь недоразумение какое. Похоже на дело «МПГ». Там тоже совпадение. Пятикратное. Совпадение и есть. Только у Сергея Арнольдовича – совпадение кажущееся, а в «МПГ» – реальное. А как же?
Нужно Жулю на газетку отнести, давно не ходила. И вообще, может, сегодня пораньше отпроситься? Ведь нет никаких дел срочных. Поехать с Жориком на каток, ноги повыворачивать. Или сесть где-нибудь на скамеечке: он пусть на льду выделывается, а она его порисует. Тогда папку с бумагой нужно будет приготовить и мелки пастельные. Тоже для портфолио пригодится. А если серию рисунков сделать, оформить их как комиксы – законченная вещь получится.
Можно и сюжет под это придумать. Про чемпиона-неудачника. Слезоточивый такой сюжет. Сначала он тебе неудачник, неудачник, потом чемпион. Люди любят про неудачников, когда те сначала никто, а потом все. Классика. Гадкий утенок на коньках. Сначала его и тренер не признавал, считал неказистым материалом. На смотрах его не показывал. Одолжение родителям делал, да и зарплата все равно шла. А утенок вырос и сам доказал, без помощи тренера и художественного руководителя, что он – лебедь. В кавычках, конечно. Можно изобразить, что страну свою он не бросил, обратно приехал. Должно подействовать – не нравятся людям перемещенцы. А уж любовь – святое дело. Куда без любви? Публика не поймет. Пусть будет у него… Пусть будет у него любовь: его ровесница-тренер в детской секции. Она когда-то из-за травмы не смогла больше выходить на лед – на соревнования, будет иметься в виду – и любила «утенка» на расстоянии. А утенок не знал. Она смотрела все передачи чемпионатов с его участием, и записывала на пленку. А встретятся они, пусть, в больнице. Когда к нему никто не придет, потому что решат, что после такой операции он больше не чемпион. Немножко прямолинейно получилось, но можно посидеть, доработать.
А Сергей Арнольдович все читает, читает. Ведь сто раз читал. Ух ты, а Соня не заметила: у Серея Арнольдовича рука перевязана. Где это он так?
– Вы руку порезали? – спросила Соня.
– Порезал? – Сергей Арнольдович посмотрел на руку. – Порезал. Стакан в гостинице уронил. Собирал осколки и порезался. Ерунда.
И дальше стал читать. Соне захотелось его пожалеть, сказать что-нибудь приятное. Но разве скажешь? Ведь остановит, пробубнит чего не так. Потом сама пожалеешь. Когда его нет, вроде как смелей себя чувствуешь, рисуешь в голове раскрепощенный план общения. Только он на порог, все из головы вылетает.
Вот Жорик, он умеет с людьми общаться. А Соня пока учится. Глядит на Жорика и перенимает некоторые места. Не все, только некоторые. Потому что у него такие есть, что волосы дыбом. Такие не перенять – это природное. Или такое сомнительное, что могут нагрубить в ответ. Ему-то не нагрубят, он большой. А ей могут и двинуть – она это чувствует. Вообще, свободно и раскрепощенно чувствовать себя в любой обстановке – это красивое древнее искусство. Мастерство. Кто им овладел, тот, считай, всем овладел. Иногда, правда, думают, что этот человек – который мастер – просто хам. Дело в том, что мастера иногда не дают себе труд деликатничать, каникулы устраивают. И получается, что бывает трудно распознать: где здесь мастерство, а где – хамство.
* * *
– Не берите в голову, – сказал незнакомец, – беседуем, а не зачет сдаем. По-дружески.
Не зачет, сказал. Андрей их много насдавал: готовился тщательно, проговаривал вслух. Халтурить не любил. Память развивал. Что правда, то правда. Десятки страниц наизусть. Труд какой! Помнил, где какая запятая стоит, где голос повысить нужно, где понизить, а где и паузу выдержать. Среди пластинок несколько сказок имелось, так он их с первого прослушивания навсегда помнил, мог интонацию повторить, а некоторые даже голосом рассказчика. Как будто пожилая провинциальная рассказчица. «Жили-были дед и баба. И была у них курочка Ряба. Вот снесла как-то раз курочка яичко, да яичко не простое, а золотое. Захотели дед и баба яичко разбить. Били-били – не разбили, били-били – не разбили. Положили яичко на полку. Бежала мимо мышка, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось. Плачет дед, плачет баба…»
– А курочка Ряба им говорит, – подхватил незнакомец. – Не плачь дед, не плачь баба. Снесу я вам новое яичко, но не золоте, а простое.
– Не золотое, а простое, – согласился Андрей.
Короткая сказка, чего ж ее не запомнить. Они с Катькой много сказок слушали и читали много, когда сына ждали. Чтоб ему рассказать. Очень ждали. Такой хулиганистый – придумала Катька быть ему хулиганистым – мальчик в валенках и в санках сидит.
– Озорной мальчик, – сказал незнакомец.
Не то слово. Шубка из цигейки, шапка с кокардой. Чем не партизан? Если что-то не по душе, будет настаивать до тех пор, пока по душе станет. А у прочих, будто души нет? Есть. Но взрослый ребенку завсегда уступит, и получается: одному хулигану по душе, а одному взрослому – нет. Такой коленкор. А когда ребенок вырастает, он, в свою очередь, уступает. Круг замыкается. Там уже новый хулиган натягивает валенки да плюхается в санки: везите, мол! И когда появляется такой хулиган, все страхи – которые по мелочи и не считаются, и один большой, но всего один – уходят на дальний план, остается единственный страх – за него. За хулигана этого боишься. А думаешь, что волнуешься.
Они с Катькой ему из картона чего только не вырезали. Андрей делал, а Катька помогала: работа – поровну. Себя только не сделали – не успели. А так… Алоэ сделали в большом горшке – ухаживать. Должно ребенку хорошее прививать? То-то. Духовое ружье – подрастет, спортивные навыки освоит. Нет, не по птицам, конечно, стрелять. Так, для развития глаза. Гантельки наборные из картона. Чтоб мускулатура была, и осанка крепкая. Маленький бассейн – закаляться и для общего удовольствия. Голубой такой бассейн с кафельной плиткой. Акварель брали, гуашь – меньше. Гуашь мажется. Гардеробчик был: несколько рубашек разного цвета в клетку, ковбойские, два костюмчика на выход. Пижама – обязательно. Дети должны спать в пижаме. Не из аристократизма дутого, для культуры.
– Игрались, значит, – заключил незнакомец.
– Играли, – сказал Андрей.
– Пойдемте, – позвал незнакомец, – у меня тут маленькое дело.
Андрей пошел за незнакомцем. Оградки: кресты, просто камни с арабской витиеватостью, звезды древнего народа. «Все здесь», – вспомнил Андрей слова незнакомца. И точно: здесь все. Во всяком случае, многие. И питерские здесь, и московские, и даже из «НН» – Нижнего Новгорода. По некоторым не разберешь, откуда они: тексты разные, не только кириллица. Большой парк. Казалось – если разгрести все эти деревья, посмотреть – до горизонта длиться будет. И за сам горизонт побежит. Только не видно, где кончается. Может, и вправду – за горизонт?
Незнакомец вынул из кармана два керамических овала, из другого – клей в тюбике. Две фотографии одного мужчины. Подышал, потер рукавом. Полюбовался.
– Он? – спросил Андрей.
– Он. – Незнакомец показал на камень. – Вон там.
Андрей обернулся. «Берггольц, Сергей Арнольдович». Военно-патриотическое четверостишье, концовка: «От сослуживцев». Две даты с годами. Сколотая фотография.
– Какая лучше? – спросил незнакомец и протянул Андрею оба овала.
Андрей пожал плечами: все хорошие. На одной покойный в кителе, с погонами. На другой – почему-то в пальто и каракулевой шапке. Будто обкомовский работник. Вторая не годится, это точно. Но тоже хорошая.
– Вот эта, – показал Андрей на ту, что в кителе.
– А не эта?
– Можно и эту, мне все равно.
– Хорошо, пусть в кителе, – согласился незнакомец и выдавил клей на тыльную сторону овала. Приладил на камень, отошел полюбоваться. – Красиво.
* * *
Вечером они отправились к Плужниковым. Нырнули в арку, пересекли Дежнева. Андрею казалось, что это и не Москва вовсе. И Катьке так казалось. В унисон. Как у супругов бывает. Волшебный вечер, звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32