Со свекровью ей просто повезло. Светлана Георгиевна любила детей, всю жизнь мечтала о большой семье, но Бог послал ей одного Андрея. Узнав, что невеста сына беременна, будущая бабушка примчалась в Долгопрудный, разыскала Тасю в общежитии, увлекла в тихий уголок, обняла и приказала шёпотом:
— Даже и думать не смей об аборте! Рожать нужно молодой, чем раньше, тем лучше. Я когда-то по дурости решила, что с детьми можно не торопиться, и в результате до тридцати четырех кусала локти, а потом все девять месяцев пролежала с Андрюшей на сохранении. Об институте не беспокойся. Я уйду с работы и выращу ребёнка. Владимир Алексеевич хорошо зарабатывает, денег нам хватит. А мне до пенсии всего два года осталось, ещё десять раз успею доработать. В общем, расписывайтесь скорее, рожайте и спокойно учитесь дальше, обо всем остальном мы с Андрюшиным папой позаботимся сами.
Дочь назвали Людмилой. Она родилась в декабре, за неделю до зачётной сессии. Тася нервничала, разрываясь между желанием пестовать малышку и необходимостью заниматься. Свекровь настояла на занятиях. Она сняла себе квартиру в Долгопрудном, забрала ребёнка и строго следила, чтобы новоявленная мамочка не задерживалась там после очередного кормления. А через три недели, когда у Таси на нервной почве пропало молоко, маленькую Люську и вовсе увезли в Москву, подальше от замотанных родителей.
Сначала Тасю угнетала вынужденная разлука с дочерью, но потом она привыкла. Учёба, друзья, Андрей — все это не оставляло времени на тоску. Для общения с Люськой оставались каникулы и воскресенья — не так уж мало, если подумать.
Была ли Тася счастлива? Тогда она не задавалась этим вопросом. А позже, когда задалась, не сумела себе ответить. Она получила то, чего желала, — заботливого мужа, здорового жизнерадостного ребёнка. Андрей, в отличие от подавляющего большинства молодых людей, был лишён амбиций. Он без всякой зависти восхищался умницей-женой, гордился её успехами и, казалось, нисколько не возражал против сомнительной славы «мужа самой блестящей студентки курса». Возможно, его чувству к Тасе недоставало пылкости, но ведь и она не сгорала от любви. Её вполне устраивали установившееся между ними понимание, тёплая привязанность и взаимное уважение, которое они питали друг к другу. Можно ли назвать это счастьем? Тася не знала. Радость общения с мужем, удовольствие, получаемое от возни с дочерью, никогда не наполняли душу тем восторгом, тем ликованием, которое охватывало её после долгого раздумья над задачей в предчувствии «момента истины». Но, так или иначе, это были хорошие годы.
После окончания института Тасю с Андреем распределили в Подлипки. От Тасиного дома дорога до работы занимала сорок минут, а от дома Андрея — два часа. Естественно, решено было поселиться у Таси, тем более что Тасина мама выразила готовность отдать дочери с зятем и внучкой большую из двух комнат. Но свекровь наотрез отказалась расстаться с Люськой.
— Хотите запихнуть ребёнка в детский сад? Чтобы девочка нахваталась гадких привычек и не вылезала из простуд? Не позволю! Нет-нет, переезжать к нам не стоит. После девяти часов на работе и четырех в дороге вы будете приползать сюда в таком состоянии, что на дочку и смотреть не захотите. Зачем мучить себя и её? Потерпите уж как-нибудь ещё четыре года. Вот пойдёт Люсенька в школу, тогда и отберёте её у меня.
Тася подчинилась воле Светланы Георгиевны с большой неохотой. К тому времени Люська уже начала проявлять характер, и эти проявления вызывали у Таси тревогу. Свёкор и свекровь безбожно баловали внучку, родители, не желая омрачать редкие встречи с дочерью, тоже во всем ей потакали. Ни в чем не знающая отказа, не ведающая никаких границ, Людмила потихоньку превращалась в маленького монстра. Тася поделилась своими опасениями с матерью.
— Чего ты хочешь, девчонке всего три года! — успокоила её мама. — В этом возрасте все дети жуткие эгоисты. Первые зачатки чувства справедливости появляются к пяти годам. Только тогда дети начинают худо-бедно считаться с желаниями и чувствами других. Все придёт в своё время. Не волнуйся, испортить ребёнка чрезмерной любовью невозможно.
Несмотря на утешительный прогноз матери, Тася решила, что отныне займётся воспитанием дочери всерьёз. И постепенно, осторожно, но выстроит для Люськи рамки, научит девочку считаться с запретами и интересами окружающих.
Её воспитательный эксперимент длился два года; отношения матери и дочери с каждым днём становились все хуже, а закончилось все катастрофой.
Однажды Тася вошла в комнату и обнаружила, что Люська с упоением дубасит по паркету металлическим совочком, оставляя в древесине серповидные вмятины.
— Люся, прекрати немедленно! Видишь, ты испортила пол. Что мы теперь скажем бабушке?
Дочь продолжала уродовать паркет, даже не взглянув в сторону матери. Тася подошла и села перед девочкой на корточки.
— Ну, раз ты не понимаешь резонов, придётся изъять у тебя орудие вандализма. Давай сюда совок, хулиганка! — Тася протянула руку.
Люська посмотрела ей в глаза, потом размахнулась и с силой врезала совком матери в бровь. Ослепнув от боли, Тася охнула, прикрыла место удара ладонью, почувствовала кровь и на секунду выключилась. В чувство её привёл следующий удар по голове. Тася открыла глаза и встретила взгляд дочери. В нем читалось торжество, наслаждение и несомненная жажда убийства. Тася в ужасе выбросила руку вперёд и оттолкнула Люську. Та отлетела на несколько метров, ударилась затылком о батарею и потеряла сознание.
Что было потом, Тася помнила плохо. Кровь, дикие вопли свекрови, дрожащие руки свёкра, страдальческие глаза Андрея, мелькание белых халатов, крашеные стены, капельница, чьи-то смутные лица, чьи-то крики, чьё-то бессмысленное бормотание — вот все, что осталось в памяти от первых месяцев кошмара. Она не хотела никого видеть, не могла говорить и желала только одного — забиться в какую-нибудь нору, где никто не сумеет до неё добраться. Врачи подозревали воспаление мозга, опасались за её рассудок, но потом решили, что опасность миновала, и поставили диагноз: депрессия.
В конце концов Тасю выписали из больницы с врачебным заключением об инвалидности. Муж к тому времени уже переселился к родителям и дочери. Светлана Геогриевна настаивала на разводе, но Андрей колебался. Тася сама расставила точки над "i".
— Уходи, — сказала она. — Я знаю, ты никогда не простишь мне Люську.
— Я тебя не виню. Ты не нарочно. Просто испугалась и не рассчитала силу. Это был несчастный случай. Как бы то ни было, все уже позади. Врачи почти уверены, что травма и сотрясение мозга не будут иметь последствий.
— Жаль. Если бы она стала инвалидом, я со временем, возможно, и перестала бы видеть в ней убийцу.
— Что ты несёшь, Таська! Она всего лишь пятилетний ребёнок!
— Ты не видел её глаза в ту минуту, когда она шинковала меня своей лопаткой. Поверь, в них не было ничего детского. Нет, Андрей, тебе не склеить разбитую вазу. Ни я, ни ты, ни твоя мама не забудем того, что случилось. Я не хочу и не могу видеть Людмилу. Мы никогда больше не будем семьёй. Уходи.
Тасина депрессия продолжалась два года. Два года она пролежала на стареньком диване, уставившись в потолок. Ей ничего не хотелось, её ничто не интересовало. Потом все прошло — в один день, в одну минуту. Осунувшееся, испуганное мамино лицо. Слова, слетевшие с её сухих посеревших губ, не сразу пробились сквозь стекловату, защищавшую Тасино сознание от агрессивной внешней среды:
— У меня рак. Неоперабельный.
Стекловату разметало в клочья. Под протестующий лязг пружин Тася прыжком сорвалась с дивана.
— Не бойся, мама, мы тебя вылечим.
В первую очередь предстояло раздобыть денег. Много денег. Полноценное питание, дорогие лекарства, платные консультации и процедуры, остепенённые онкологи и полуобразованные народные целители высасывали доллары и рубли с резвостью мощного пылесоса. То, что удалось набрать в долг и выручить за немногочисленные домашние сокровища, было каплей в море. Тася растерялась. Устроиться на работу? Куда? Если по специальности, то зарплаты не хватит даже на хлеб. А туда, где платят много, её не возьмут. Она только и умеет, что работать головой, а этот вид деятельности в стране не котируется. Найти свободную нишу, открыть собственное дело? На это уйдёт прорва времени и сил, не считая начального капитала, а её время и силы нужны маме.
Выручила верная Лиска. Благодаря её знакомствам, Тасю взяли в маленькое рекламное агентство.
— Нам нужны идеи, — объяснил на собеседовании директор. — Свежие, яркие, оригинальные. Иначе мы не выдержим конкуренции с крупными монстрами. Они скупают все оптом — газетные площади, места для рекламных щитов, время на телевидении — и могут предложить клиентам гораздо более выгодные расценки, чем мы. Наш единственный шанс — выиграть за счёт действенности рекламы. Нам нужна очень светлая голова, гений. Если все, что мне о вас говорили, правда, нужны вы. Мне все равно, где вы будете работать. Главное — результат. Зарплата пока невысокая, двести долларов. Но! — Он поднял палец. — Премия — десять процентов прибыли от каждого проекта, в котором вы участвуете. Если ваши идеи принесут успех, недостатка в проектах и деньгах у вас не будет.
Тасин мозг, стосковавшийся по работе, накинулся на задачки, которые перед ней ставили, с жадностью медведя, оголодавшего после спячки. Идеи брызнули из неё фонтаном. Она придумывала названия фирм, логотипы, слоганы, тексты рекламных листовок, оригинальные сувениры к выставкам, сюжеты рекламных роликов. Все её идеи имели успех. Клиенты пошли в агентство стройными шеренгами. Осчастливленное начальство ставило перед ней все более серьёзные задачи: планы комплексных рекламных кампаний, снижение себестоимости услуг, направления развития агентства. Платили ей не скупясь.
Мама получала лучшие лекарства и лучших специалистов, каких только можно достать за плату. Они боролись за её жизнь с одержимостью берсерков. Но потерпели поражение.
На следующий день после маминых похорон Тася легла на покинутый некогда диван и отвернулась к стене. Она не реагировала на телефонные звонки, на стук и крики из-за двери. Она не хотела никого видеть. Не хотела пить, есть и двигаться. Не хотела ничего.
Но, разумеется, Лиска не могла оставить все, как есть. По её настоянию Тасину дверь вышибли, а саму Тасю увезли в больницу. Рекламное начальство без звука оплатило лечение и отдельную палату, потом санаторий. Но если бы не Лиска, все их затраты пошли бы насмарку.
Лиска появлялась у подруги через день с чёткостью железнодорожного расписания. Она испробовала все средства воздействия — от мягких уговоров и увещеваний до крика и оскорблений. Она кусала, щипала, сверлила Тасину защитную оболочку, пока та не дала трещину. И Тася наконец услышала:
— Судьба — это характер и образ жизни. Смени все к чёртовой матери — квартиру, мебель, причёску, имя! Перестань прятаться от людей, работай, как все, в конторе, шляйся по ночным клубам, закрути роман, в конце концов… Господи, да делай же хоть что-нибудь, хоть напейся и устрой пьяный скандал, только не будь такой квашнёй!
— Сменить имя? — переспросила Тася. — А это мысль.
Лиска уставилась на неё, открыв рот, и вдруг расплакалась.
— Боже мой! Наконец-то! Я уж думала, никогда тебя не услышу! Гадина ты Таська, свинья собачья…
— С этой минуты я больше не Таська. Зови меня Ириной. Счастья я уже накушалась, теперь хочу покоя. Ирина ведь значит спокойная, да?
С этой минуты началось выздоровление. Получив новый паспорт, Ирина сообщила начальству, что больше не хочет работать дома. Начальство трогательно засуетилось, предлагало даже выделить ей отдельный кабинет, отгородив угол от конференц-зала, но Ирен презрела льготные условия, пожелав влиться в коллектив. За месяц она расположила к себе всех сотрудников и подружилась с Эдиком. А через месяц познакомилась с Петенькой. В вагоне метро… Два с половиной года назад…
— Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны, — услышала Ирен сквозь дрёму.
«Опять я пропустила свою станцию. Как тогда. Сплошные совпадения, — думала она, бредя через платформу к противоположному пути. — Знак судьбы. Знак поворота. Шоссе кончилось, начинается грунтовка с ухабами и раздолбанными колеями. Но что же мне все-таки делать? Может быть, ничего? Но убийца знает, что я была там. Он не уверен, что я его заметила, но знает, что я там была. Что предпримет он? Станет наблюдать и выжидать? Это риск. Захочет ли он рисковать?»
4
У оперативника Виктора Бекушева была особенность, чертовски мешавшая ему работать: он не умел думать, когда его дёргали. Человек неглупый, Виктор страдал некоторой хаотичностью мышления; ему стоило немалого труда упорядочить свои мысли, направить их в нужное русло. Поэтому Виктор болезненно реагировал на внешние раздражители и раздражённо пыхтел, переключая внимание, отчего и заработал прозвище Пых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47