Его исчезновение выглядит в высшей степени подозрительно. Что, если он решил не делиться с тобой, законной наследницей? Прикарманил все акции, облигации или в чем там Таисья держала капитал, собрал вещички и навострил лыжи куда-нибудь за границу. А тут нагрянула Елизавета и застигла его в дверях с чемоданом. Наверное, он попытался запудрить ей мозги, но она женщина неглупая, сообразила, что к чему. Или… Господи! Я все поняла! Этот тип сам убил твою мать, чтобы завладеть её деньгами! А Елизавета, увидев его с чемоданом, обо всем догадалась. Ему пришлось срочно от неё избавляться. Бросил труп в квартире, запер дверь и помчался с ребёнком в аэропорт. А может, и ребёнка… Нет, сын ему нужен, он же наследник. Вряд ли Таисья оформила свои акции-облигации на имя сожителя. — Тут Светлана Георгиевна остановилась и, не обращая внимания на лощёного дядьку, который курил у машины в двух метрах от них, заголосила: — Нужно что-то делать, Люсенька! Ты понимаешь, какие деньги от тебя уплывают?! Сейчас же идём в милицию!
Людмиле показалось, что внутри у неё что-то лопнуло, и она впервые за много лет сорвалась по настоящему.
— Ты совсем сбрендила на старости лет?! — заорала она прямо в изумлённую физиономию Светланы Георгиевны. — Бразильских сериалов насмотрелась? Бешеные деньги, убийства, наследство! И с этим бредом ты собираешься заявиться в милицию? Давай, бог в помощь! Посмотрим, сколько они выдержат, прежде чем упекут тебя в психушник! Только я краснеть за тебя не собираюсь и участвовать в твоём шоу не намерена. И вообще, ты у меня уже в печёнках сидишь со своими идиотскими фантазиями и прожектами!
С этими словами Людмила резко развернулась и со всех ног побежала от бабки прочь.
— Люся! Остановись немедленно! — кричала бабушка, но внучка продолжала нестись вперёд, не разбирая дороги.
Впереди затормозила машина, водитель вылез из салона и встал у неё на пути.
— Что случилось, девушка?
— Уйди, козёл! — рявкнула Людмила и попыталась его оттолкнуть.
Не тут-то было! Дядька одной рукой захватил оба её запястья и стиснул их, словно стальным обручем, а другой нырнул во внутренний карман пальто и извлёк какие-то «корочки».
— Спокойно, милочка! Милиция.
Людмила лягалась и извивалась всем телом, пытаясь освободиться.
— Пустите! Я все равно ничего не вижу! С тем же успехом вы можете подсунуть мне пенсионное удостоверение!
— Тогда сядем в машину. Я включу свет.
И он, не обращая внимания на отчаянное сопротивление, открыл дверцу, пролез на водительское место и втащил девушку за собой. Пока она, вчитываясь в прыгающие буквы, уясняла себе, что имеет дело с майором МВД Устиновым Игорем Юрьевичем, тот перегнулся через неё и заблокировал дверцу. Это движение испугало Людмилу. Она внимательно посмотрела на холёное лицо дядьки, на его щегольское пальто и дёрнулась к кнопке блокировки.
— Выпустите меня! Не из какой вы не из милиции! Менты так не одеваются!
Предполагаемый майор потянулся и легко оторвал её руку от дверцы. Пока Людмила сражалась с ним, что-то укололо её в шею немного пониже уха. Она вскинула руку, но не успела донести её до места укола, как отключилась.
18
Эдик играл отчаяние. Точнее, не так — он его воплощал. То сидел каменным изваянием, понурив голову и запустив обе пятерни во всклокоченную шевелюру, то метался по комнате, бормоча: «Кто?! Кто из троих? С этими, мать их, алиби мы ни в жизнь его не прижучим…» Лиска, потрясённая до глубины души смертной мукой, плескавшейся в бездонных чёрных очах, пыталась, как могла, утешить страдальца. А Надежда играла с Мишуткой. Она понимала, что этот драматический накал страстей по большей части адресован ей (Эдик всегда высоко ценил её мозги), но ничего не могла с собой поделать. Оглашая квартиру совершенно неприличным в данных обстоятельствах счастливым смехом, они с малышом ползали наперегонки по ковру, носились друг за другом по комнатам, прячась по углам и неожиданно выскакивая из-за засады и швырялись вышитой «думочкой», которую Мишутке выделили в подушки.
В конце концов Эдик смертельно обиделся и закрылся в своей комнате, красноречиво хлопнув дверью. Лиска переживала, но безудержное веселье счастливой парочки было таким заразительным, что губы её против воли складывались то и дело в улыбку — в пику озабоченно нахмуренному лбу. Немного погодя губы одержали окончательную победу, и Лиска включилась в игру. Потом вся троица утомилась, Надежда вручила Мишутке кипу ярких женских журналов, ножницы с тупыми закруглёнными концами и предложила Лиске выпить чаю. Эдика она тоже позвала, но тот не собирался так легко прощать отступницу, и буркнул в ответ что-то гордо-отрицательное.
— Вы отлично поладили, — заметила Лиска, наблюдая за Мишуткой, который увлечённо терзал ножницами глянцевое великолепие. — Смотрю на вас и не пойму, кому эти лихие скачки доставляют больше удовольствия — тебе или Микки. Можно задать нескромный вопрос?
— Почему я не обзавелась собственным Микки? — попробовала угадать Надежда.
И не угадала.
— Почему вы с Эдиком не вместе?
— Это было бы затруднительно, — усмехнулась Надя. — У нас в стране полигамия не в почёте.
— Извини, — примирительно сказала Лиска. — Близкие вечно ругают меня за привычку совать нос не в своё дело. Не хочешь, не отвечай.
Надежда внимательно посмотрела на свою визави. А девочка-то, оказывается, непроста. Вряд ли Вязников рассказывал ей свою биографию; Надежда готова была поспорить на любую разумную сумму, что до позавчерашнего вечера эти двое виделись от силы пару раз, и то мимолётно. А потом они все время были у неё на глазах — вчерашний вечер и половина ночи не в счёт, в этом интервале Эдик с Лиской могли общаться разве что телепатически. В обществе Лиски (как, впрочем, и вне его) манеры Надежды и Эдика, каждый их жест, каждое слово, обращённое друг к другу, просто кричали о проверенной годами и невзгодами дружбе, не отягощённой никакими романтическими изысками вроде тайной безнадёжной влюблённости или тайного же взаимного влечения. И тем не менее эта пионерка с бесхитростным пламенным взором сумела угадать подводное течение в таких, казалось бы, спокойных водах.
«Да, недооценила я тебя, — думала Надежда, изучая неправильное Лискино лицо. — Купилась на ясные глазища, а лоб как-то упустила из виду. Между тем, такие шишки и этот горный хребет посередине ну никак не могут принадлежать простушке». И она вдруг ощутила острый укол зависти к Ирен. Как-то так вышло, что у Надежды за всю жизнь никогда не было подруги. Были поклонники, были друзья, Эдик и Сашка, были хорошие приятельницы, а подругой она не обзавелась. С приятельницами Надежда поддерживала самые тёплые отношения, но ничего глубоко личного им не поверяла. И не только приятельницам, вообще никому. Разве у весёлого беспечного создания бывают сердечные тайны и душевные переживания? А Надежда старательно лепила образ именно легкомысленный и внимательно следила, чтобы ни одна деталь из него не выбивалась. Если бы она однажды вдруг решила излить кому-нибудь душу, у выбранного конфидента наверняка случилось бы умственное затмение, и по зрелом размышлении он решил бы, что исповедь ему пригрезилась.
Все мы ценим не собственно близких, а то представление, которое у нас о них сложилось, и разбивать это представление — непростительная жестокость. Так уж получается: сначала мы навязываем окружающим выбранный для себя образ, а потом они не позволяют нам от него отказаться. Человек взрослеет, умнеет, меняется, прежнее амплуа становится ему тесно, но окружение упорно загоняет его в старые рамки. Сломать их можно, только сменив окружение. Вот и рвутся старые связи, отдаляются друзья юности, распадаются браки. Или создатель образа устаёт бороться, закостеневает в напяленных когда-то доспехах, срастается с личиной.
Но некоторые везунчики избегают и того, и другого. У них есть друзья, готовые мириться с эволюцией образа. По-настоящему близкие люди, допущенные в самые глубокие тайники души. Как правило, одноимённого пола — различие в психологии мужчин и женщин мешает полному пониманию.
Лиска с Ирен дружили с детства, и, по-видимому, их связывали именно такие отношения. «Это несправедливо, — подумала Надежда. — У неё было все: подруга на всю жизнь, любящий муж, сын… Коллеги её боготворили, клиенты носили на руках. И она ещё увела у меня Эдика!»
Лиска, в свою очередь наблюдавшая за Надеждой, углядела лёгкую тень, рябью пробежавшую по её лицу, и деликатно сменила тему:
— Какая у тебя большая квартира! От бабушки с дедушкой досталась?
— Да. Дед был строителем, большим начальником. В войну до генерала инженерных войск дослужился. Только он здесь почти не жил. Сразу, как справили новоселье, сбежал от бабки на какую-то стройку века.
И Надежду неожиданно прорвало. До сих пор она обсуждала больную тему бабки только с Сашкой, и то постольку-поскольку. Никому ещё она не рассказывала о своей ненависти к старухе, о разъедающей душу тревоге за мать, о безобразных скандалах, доходивших иной раз до рукопашной, о вынужденном бегстве из родительского дома, потому что эти схватки оборачивались для мамы многодневной пыткой… А теперь вдруг разоткровенничалась.
— С бабкой вообще никто не способен ужиться. Даже мама — воплощённая кротость — сбежала от неё замуж, едва восемнадцать стукнуло. Ты не представляешь, в какой тесноте они с отцом жили! У его родителей был частный дом в деревеньке Челобитьево, неподалёку от Кольцевой дороги. И вот дедушка с бабушкой, папин брат, сестра с мужем и двумя детьми и мама с папой ютились в двух комнатёнках. Летом ещё ничего — расселялись на веранду, на чердак, а зимой сидели друг у друга на головах. Хорошо ещё, жили дружно. Помогали друг другу. Когда я родилась, моя тётка, папина сестра, не позволила маме уйти из института, сама меня нянчила. На ферму за спиной таскала, как цыганка. Она ветеринаром работала. А потом дом снесли и дали на всех три квартиры. Тут-то бабка и дождалась своего часа. Вселилась к нам под предлогом, что она старая больная женщина и нуждается в уходе. Отец просто видеть не мог, как она издевается над мамой, но когда он пытался осадить гадину или вернуть по месту прописки, начиналось форменное светопреставление. Бабка орала на весь дом, задыхалась, билась в эпилептических припадках, мама плакала, я рыдала. В общем, в один прекрасный день нервы у отца не выдержали, и он по стопам деда хлопнул дверью и подался в Магадан. После этого бабка окончательно распустилась. Никакому Диккенсу не под силу описать, как она над нами измывалась. Главным образом, над мамой, конечно, я-то скоро начала показывать зубы.
Тут Мишутка, которому уже надоели журналы, подбежал к Надежде и взобрался к ней на колени.
— Слушай, а его кормить не пора? — спохватилась Надежда.
Лиска посмотрела на часы.
— Ой, пора! Я вчера, вас ожидаючи, соорудила куриный супчик. Вы посидите, я сейчас принесу.
Через две минуты тарелка с тёплым супом стояла перед Микки. Надежда попыталась было взять его кормление в свои руки, но он решительно вырвал ложку, бросил лаконичное «Сам!» и принялся за дело с такой неукротимой энергией, что Надя вскоре смирилась с необходимостью отправить свой кашемировый кардиган в чистку.
— А что было дальше? — спросила Лиска, благоразумно наблюдавшая за процессом питания с противоположного конца стола.
— Дальше я повзрослела и начала вставать на мамину защиту все активнее и активнее. До тех пор, пока не поняла, что повторяю ошибку отца. От моей правозащитной деятельности выигрывала только бабка, которая обожает скандалы. Дай только предаться любимому занятию, прямо расцветает вся. А мои отнюдь не дипломатические демарши позволяли ей истязать маму с утроенной энергией. «Полюбуйся, полюбуйся, какую дочь ты вырастила!» И так далее в том же духе. Но смотреть на мамины мучения у меня тоже не было сил. Поэтому я дезертировала, как когда-то дед с отцом. Только не на стройку века и не в Магадан, а сюда, в бабкину квартиру.
— И она тебя пустила? — удивилась Лиска.
— Она бы пустила! Нет, мне пришлось выйти замуж и выдержать настоящий бой. Но это уже совсем другая история.
— Расскажи, — попросила Лиска.
— Хорошо, — согласилась Надежда. — Только давай сначала умоем этого чумазого джентльмена и уложим спать.
Мишутка сопел в ограждённом со всех сторон кресле-кровати два часа. И все два часа Надя с Лиской болтали, точно давние подруги. Надежда рассказала Лиске и о Сашке, и об Эдике, и о том, как изболелась у неё душа за маму, изнемогающую под игом вздорной, злобной и крепкой, как гвоздь, старухи.
— Мы должны найти какой-нибудь выход, — решительно заявила Лиска, и, увидев, как загорелись у неё глаза, Надя подумала, что правильно угадала в этой тщедушной пигалице пламенного борца.
— Я искала, — призналась она со вздохом. — Ничего, кроме убийства, в голову не приходит. — Своей смертью такие мегеры не помирают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Людмиле показалось, что внутри у неё что-то лопнуло, и она впервые за много лет сорвалась по настоящему.
— Ты совсем сбрендила на старости лет?! — заорала она прямо в изумлённую физиономию Светланы Георгиевны. — Бразильских сериалов насмотрелась? Бешеные деньги, убийства, наследство! И с этим бредом ты собираешься заявиться в милицию? Давай, бог в помощь! Посмотрим, сколько они выдержат, прежде чем упекут тебя в психушник! Только я краснеть за тебя не собираюсь и участвовать в твоём шоу не намерена. И вообще, ты у меня уже в печёнках сидишь со своими идиотскими фантазиями и прожектами!
С этими словами Людмила резко развернулась и со всех ног побежала от бабки прочь.
— Люся! Остановись немедленно! — кричала бабушка, но внучка продолжала нестись вперёд, не разбирая дороги.
Впереди затормозила машина, водитель вылез из салона и встал у неё на пути.
— Что случилось, девушка?
— Уйди, козёл! — рявкнула Людмила и попыталась его оттолкнуть.
Не тут-то было! Дядька одной рукой захватил оба её запястья и стиснул их, словно стальным обручем, а другой нырнул во внутренний карман пальто и извлёк какие-то «корочки».
— Спокойно, милочка! Милиция.
Людмила лягалась и извивалась всем телом, пытаясь освободиться.
— Пустите! Я все равно ничего не вижу! С тем же успехом вы можете подсунуть мне пенсионное удостоверение!
— Тогда сядем в машину. Я включу свет.
И он, не обращая внимания на отчаянное сопротивление, открыл дверцу, пролез на водительское место и втащил девушку за собой. Пока она, вчитываясь в прыгающие буквы, уясняла себе, что имеет дело с майором МВД Устиновым Игорем Юрьевичем, тот перегнулся через неё и заблокировал дверцу. Это движение испугало Людмилу. Она внимательно посмотрела на холёное лицо дядьки, на его щегольское пальто и дёрнулась к кнопке блокировки.
— Выпустите меня! Не из какой вы не из милиции! Менты так не одеваются!
Предполагаемый майор потянулся и легко оторвал её руку от дверцы. Пока Людмила сражалась с ним, что-то укололо её в шею немного пониже уха. Она вскинула руку, но не успела донести её до места укола, как отключилась.
18
Эдик играл отчаяние. Точнее, не так — он его воплощал. То сидел каменным изваянием, понурив голову и запустив обе пятерни во всклокоченную шевелюру, то метался по комнате, бормоча: «Кто?! Кто из троих? С этими, мать их, алиби мы ни в жизнь его не прижучим…» Лиска, потрясённая до глубины души смертной мукой, плескавшейся в бездонных чёрных очах, пыталась, как могла, утешить страдальца. А Надежда играла с Мишуткой. Она понимала, что этот драматический накал страстей по большей части адресован ей (Эдик всегда высоко ценил её мозги), но ничего не могла с собой поделать. Оглашая квартиру совершенно неприличным в данных обстоятельствах счастливым смехом, они с малышом ползали наперегонки по ковру, носились друг за другом по комнатам, прячась по углам и неожиданно выскакивая из-за засады и швырялись вышитой «думочкой», которую Мишутке выделили в подушки.
В конце концов Эдик смертельно обиделся и закрылся в своей комнате, красноречиво хлопнув дверью. Лиска переживала, но безудержное веселье счастливой парочки было таким заразительным, что губы её против воли складывались то и дело в улыбку — в пику озабоченно нахмуренному лбу. Немного погодя губы одержали окончательную победу, и Лиска включилась в игру. Потом вся троица утомилась, Надежда вручила Мишутке кипу ярких женских журналов, ножницы с тупыми закруглёнными концами и предложила Лиске выпить чаю. Эдика она тоже позвала, но тот не собирался так легко прощать отступницу, и буркнул в ответ что-то гордо-отрицательное.
— Вы отлично поладили, — заметила Лиска, наблюдая за Мишуткой, который увлечённо терзал ножницами глянцевое великолепие. — Смотрю на вас и не пойму, кому эти лихие скачки доставляют больше удовольствия — тебе или Микки. Можно задать нескромный вопрос?
— Почему я не обзавелась собственным Микки? — попробовала угадать Надежда.
И не угадала.
— Почему вы с Эдиком не вместе?
— Это было бы затруднительно, — усмехнулась Надя. — У нас в стране полигамия не в почёте.
— Извини, — примирительно сказала Лиска. — Близкие вечно ругают меня за привычку совать нос не в своё дело. Не хочешь, не отвечай.
Надежда внимательно посмотрела на свою визави. А девочка-то, оказывается, непроста. Вряд ли Вязников рассказывал ей свою биографию; Надежда готова была поспорить на любую разумную сумму, что до позавчерашнего вечера эти двое виделись от силы пару раз, и то мимолётно. А потом они все время были у неё на глазах — вчерашний вечер и половина ночи не в счёт, в этом интервале Эдик с Лиской могли общаться разве что телепатически. В обществе Лиски (как, впрочем, и вне его) манеры Надежды и Эдика, каждый их жест, каждое слово, обращённое друг к другу, просто кричали о проверенной годами и невзгодами дружбе, не отягощённой никакими романтическими изысками вроде тайной безнадёжной влюблённости или тайного же взаимного влечения. И тем не менее эта пионерка с бесхитростным пламенным взором сумела угадать подводное течение в таких, казалось бы, спокойных водах.
«Да, недооценила я тебя, — думала Надежда, изучая неправильное Лискино лицо. — Купилась на ясные глазища, а лоб как-то упустила из виду. Между тем, такие шишки и этот горный хребет посередине ну никак не могут принадлежать простушке». И она вдруг ощутила острый укол зависти к Ирен. Как-то так вышло, что у Надежды за всю жизнь никогда не было подруги. Были поклонники, были друзья, Эдик и Сашка, были хорошие приятельницы, а подругой она не обзавелась. С приятельницами Надежда поддерживала самые тёплые отношения, но ничего глубоко личного им не поверяла. И не только приятельницам, вообще никому. Разве у весёлого беспечного создания бывают сердечные тайны и душевные переживания? А Надежда старательно лепила образ именно легкомысленный и внимательно следила, чтобы ни одна деталь из него не выбивалась. Если бы она однажды вдруг решила излить кому-нибудь душу, у выбранного конфидента наверняка случилось бы умственное затмение, и по зрелом размышлении он решил бы, что исповедь ему пригрезилась.
Все мы ценим не собственно близких, а то представление, которое у нас о них сложилось, и разбивать это представление — непростительная жестокость. Так уж получается: сначала мы навязываем окружающим выбранный для себя образ, а потом они не позволяют нам от него отказаться. Человек взрослеет, умнеет, меняется, прежнее амплуа становится ему тесно, но окружение упорно загоняет его в старые рамки. Сломать их можно, только сменив окружение. Вот и рвутся старые связи, отдаляются друзья юности, распадаются браки. Или создатель образа устаёт бороться, закостеневает в напяленных когда-то доспехах, срастается с личиной.
Но некоторые везунчики избегают и того, и другого. У них есть друзья, готовые мириться с эволюцией образа. По-настоящему близкие люди, допущенные в самые глубокие тайники души. Как правило, одноимённого пола — различие в психологии мужчин и женщин мешает полному пониманию.
Лиска с Ирен дружили с детства, и, по-видимому, их связывали именно такие отношения. «Это несправедливо, — подумала Надежда. — У неё было все: подруга на всю жизнь, любящий муж, сын… Коллеги её боготворили, клиенты носили на руках. И она ещё увела у меня Эдика!»
Лиска, в свою очередь наблюдавшая за Надеждой, углядела лёгкую тень, рябью пробежавшую по её лицу, и деликатно сменила тему:
— Какая у тебя большая квартира! От бабушки с дедушкой досталась?
— Да. Дед был строителем, большим начальником. В войну до генерала инженерных войск дослужился. Только он здесь почти не жил. Сразу, как справили новоселье, сбежал от бабки на какую-то стройку века.
И Надежду неожиданно прорвало. До сих пор она обсуждала больную тему бабки только с Сашкой, и то постольку-поскольку. Никому ещё она не рассказывала о своей ненависти к старухе, о разъедающей душу тревоге за мать, о безобразных скандалах, доходивших иной раз до рукопашной, о вынужденном бегстве из родительского дома, потому что эти схватки оборачивались для мамы многодневной пыткой… А теперь вдруг разоткровенничалась.
— С бабкой вообще никто не способен ужиться. Даже мама — воплощённая кротость — сбежала от неё замуж, едва восемнадцать стукнуло. Ты не представляешь, в какой тесноте они с отцом жили! У его родителей был частный дом в деревеньке Челобитьево, неподалёку от Кольцевой дороги. И вот дедушка с бабушкой, папин брат, сестра с мужем и двумя детьми и мама с папой ютились в двух комнатёнках. Летом ещё ничего — расселялись на веранду, на чердак, а зимой сидели друг у друга на головах. Хорошо ещё, жили дружно. Помогали друг другу. Когда я родилась, моя тётка, папина сестра, не позволила маме уйти из института, сама меня нянчила. На ферму за спиной таскала, как цыганка. Она ветеринаром работала. А потом дом снесли и дали на всех три квартиры. Тут-то бабка и дождалась своего часа. Вселилась к нам под предлогом, что она старая больная женщина и нуждается в уходе. Отец просто видеть не мог, как она издевается над мамой, но когда он пытался осадить гадину или вернуть по месту прописки, начиналось форменное светопреставление. Бабка орала на весь дом, задыхалась, билась в эпилептических припадках, мама плакала, я рыдала. В общем, в один прекрасный день нервы у отца не выдержали, и он по стопам деда хлопнул дверью и подался в Магадан. После этого бабка окончательно распустилась. Никакому Диккенсу не под силу описать, как она над нами измывалась. Главным образом, над мамой, конечно, я-то скоро начала показывать зубы.
Тут Мишутка, которому уже надоели журналы, подбежал к Надежде и взобрался к ней на колени.
— Слушай, а его кормить не пора? — спохватилась Надежда.
Лиска посмотрела на часы.
— Ой, пора! Я вчера, вас ожидаючи, соорудила куриный супчик. Вы посидите, я сейчас принесу.
Через две минуты тарелка с тёплым супом стояла перед Микки. Надежда попыталась было взять его кормление в свои руки, но он решительно вырвал ложку, бросил лаконичное «Сам!» и принялся за дело с такой неукротимой энергией, что Надя вскоре смирилась с необходимостью отправить свой кашемировый кардиган в чистку.
— А что было дальше? — спросила Лиска, благоразумно наблюдавшая за процессом питания с противоположного конца стола.
— Дальше я повзрослела и начала вставать на мамину защиту все активнее и активнее. До тех пор, пока не поняла, что повторяю ошибку отца. От моей правозащитной деятельности выигрывала только бабка, которая обожает скандалы. Дай только предаться любимому занятию, прямо расцветает вся. А мои отнюдь не дипломатические демарши позволяли ей истязать маму с утроенной энергией. «Полюбуйся, полюбуйся, какую дочь ты вырастила!» И так далее в том же духе. Но смотреть на мамины мучения у меня тоже не было сил. Поэтому я дезертировала, как когда-то дед с отцом. Только не на стройку века и не в Магадан, а сюда, в бабкину квартиру.
— И она тебя пустила? — удивилась Лиска.
— Она бы пустила! Нет, мне пришлось выйти замуж и выдержать настоящий бой. Но это уже совсем другая история.
— Расскажи, — попросила Лиска.
— Хорошо, — согласилась Надежда. — Только давай сначала умоем этого чумазого джентльмена и уложим спать.
Мишутка сопел в ограждённом со всех сторон кресле-кровати два часа. И все два часа Надя с Лиской болтали, точно давние подруги. Надежда рассказала Лиске и о Сашке, и об Эдике, и о том, как изболелась у неё душа за маму, изнемогающую под игом вздорной, злобной и крепкой, как гвоздь, старухи.
— Мы должны найти какой-нибудь выход, — решительно заявила Лиска, и, увидев, как загорелись у неё глаза, Надя подумала, что правильно угадала в этой тщедушной пигалице пламенного борца.
— Я искала, — призналась она со вздохом. — Ничего, кроме убийства, в голову не приходит. — Своей смертью такие мегеры не помирают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47