Из слов бугая, предлагавшего себя в ночные сторожа, верно? Но у Ирен сложилось впечатление, что бугай незнаком со своим собеседником. Так почему убийца не мог просто сделать вид, будто работает в нашем здании? Даже проще: бугай вошёл в холл, увидел стоящего или сидящего там человека, решил, что тот здесь работает и стал проситься в сторожа. Зачем было киллеру его разубеждать? Так ему сподручнее с ним управиться. Понимаете, к чему я клоню? Убийца — совершенно посторонний человек. Он откуда-то знал, что жертва зайдёт к нам в поисках работы, явился заранее и подготовил свою маленькую мизансцену. Чего ты трясёшь головой, Эдик? Почему нет?
— Да потому, Эжен, что в свете твоей версии убийство Ирен, исчезновение Мыколы и покушение на мужа Ирен не имеют смысла.
— М-да, — задумчиво протянул Виннету, — это довод. Значит, подозреваемых всего четверо? Ты, я, Базиль и Джованни? Между прочим, как насчёт тебя? У тебя-то есть алиби?
— Только на вчера, — ответила за друга Надежда. — Я могу поклясться на Библии, а также на Талмуде, Коране и тибетской Книге мёртвых, что Эдик не стрелял в мужа Ирен.
— Да, боюсь, милицию это не впечатлит. Но я вам верю. Как-то мне, знаете, трудно себе представить, что вы явились сюда и разыграли целый спектакль только ради того, чтобы заручиться моей поддержкой. Я — человек маленький, моя поддержка не стоит стольких усилий. Да, Эдик, ты спрашивал, с нами ли вчера вечером были Джованни и Базиль. Так вот, их не было. Они обедали с конкурентами. Акропольцы собрали на банкет всех директоров-смежников — они все ещё носятся со своей идеей разделения территории. Тебя, кстати, тоже приглашали, но ты уже ушёл в подполье. А Джованни с Базилем решили сходить, людей посмотреть, себя показать…
— Значит, у них тоже есть алиби? — спросила Надежда.
— Не факт. Банкет начался в три. К шести все уже, конечно, основательно набрались. Вполне можно было уйти по-английски. Знаешь, Эдик, если выбирать убийцу из этих двоих, я бы сделал ставку на Базиля.
— Почему?
— Я Джованни восемь лет знаю. Он к нам с институтской скамьи пришёл. Тогда ещё и дизайн-студии-то не было. Все сидели под одной вывеской. Это уж потом начали отпочковываться один за другим. Джованни с тех пор ничуть не изменился, как был телёнком, так и остался. И про его жизнь всем все известно. А с Чезаре они вообще на один горшок ходили. Знаешь, какое Чезаре трепло? Ради красного словца не пожалеет и отца. При таком дружке в тайне ничего не сохранишь. Слышал, небось, про то, как Джованни сласти воровал? Продавщица взвешивает конфеты, лишние кидает не глядя на прилавок, а Джованни — мелкий ещё совсем, из-за прилавка не видать — хвать их, и в карман. Вот тебе самое ужасное в его жизни преступление. Откуда там взяться знакомцу уголовного вида, объясни мне, пожалуйста? Я уж не прошу объяснить, как ты его представляешь в роли убийцы. По-твоему, он сидел в засаде, поджидая Ирен, потом направил на неё машину, сбил и проехался по телу несколько раз? Наш Джованни? И ты в это веришь?
— Нет, — честно признался Эдик. — Но и Базиля в этой роли я тоже не вижу. Он Ирен почитал за святую. Да и сам тяготеет к святости.
— Базиль — другое дело. Он приехал сюда всего два года назад и близкими друзьями не обзавёлся. По идее, он может выдавать себя за кого угодно, и разоблачить его некому. Вот скажи, что ты про него знаешь, если не считать его восточных заскоков?
— Ну… не так уж и мало знаю, если подумать. Родился в Тамбове, возраст тридцать шесть лет, происхождение рабоче-крестьянское, служил в армии в железнодорожных войсках, где-то в Казахстане, потом работал в родном Тамбове в типографии, закончил заочно какой-то технический вуз. Восемь лет назад стал владельцем небольшой информационно-рекламной газетёнки, которую сам же и учредил. Больших денег не нажил, но концы с концами сводил, что, по мнению нашего босса, большое достижение для местного издания, не дотируемого никакими князьками, рвущимися в губернаторы. Потому-то босс его и заметил и, когда ему понадобился очередной директор, сманил в Москву. Что ещё? Разведён, имеет семилетнюю дочь, которую регулярно навещает. Водит машину. Остальное — восточные заскоки.
— И все это ты знаешь только с его слов. Ну, разве что про газету и переезд в Москву — со слов босса. Понимаешь теперь, о чем я?
— Понимаю, — задумчиво сказал Эдик. — Слушай, Эжен, ты не против поехать сейчас к нему, переговорить? Базиль — здоровый мужик, боюсь, мы с Надькой вдвоём с ним не управимся.
— Не хочется тебя разочаровывать, но с Базилем тебе в ближайшие два дня переговорить не удастся. Он опять укатил в свой Тамбов на уикенд.
— До понедельника? — ужаснулся Эдик. — Проклятье! А я-то надеялся, что не сегодня-завтра мы поставим точку. Ты представляешь, каково это — ощущать себя обложенным зверем? — И продекламировал с чувством:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет.
— Ну-ну, не преувеличивай, — подбодрила его Надежда. — Осталось совсем немного — мы уже определили убийцу, можно сказать, дописали последнее предложение. А поставить точку — дело нехитрое. Выше нос! — И, вспомнив их старую, ещё студенческую игру — угадать, кого цитируют, и по возможности ответить цитатой из угаданного автора — обратилась за поддержкой к тому же Пастернаку: — «Придёт пора, силу подлости и злобы одолеет дух добра».
— Да-а, когда она ещё придёт, эта пора! — раскапризничался Эдик. — Вчера ночью мы с тобой тоже были уверены, что вычислили убийцу, а Эжену хватило пяти минут, чтобы доказать нам всю ошибочность нашего дедуктивного метода. Кто сказал, что у Базиля получится хуже?
Он выглядел таким несчастным, что растрогал даже непрошибаемого Виннету.
— Если хочешь, можно съездить сейчас к Джованни. Он, по крайней мере, скажет, есть ли у Базиля алиби на вчерашний вечер. Да и у него самого, хотя лично мне его алиби до лампочки. Я все равно никогда не поверю, что Джованни может кого-то убить.
Эдик с сомнением посмотрел на часы.
— Не поздновато ли для визита? Джованни ведь с родителями живёт.
— Ерунда! — отмахнулся Виннету. — Родители у него классные. У Джованни чуть ли не каждую ночь народ тусуется — богема, елы-палы! — и родители эту наглую публику до утра чаем с пирогами потчуют.
Увидев Джованни, Надежда мгновенно прониклась упорным нежеланием Эдика и Эжена верить в его причастность к каким бы то ни было преступлениям. Он буквально излучал доброту. Это уютное круглое лицо, ласковые тёмные глаза, застенчивая улыбка, аккуратная картофелина носа, широкие сильные ладони с длинными чуткими пальцами просто не могли принадлежать убийце. И дом у него был уютным и добрым. И мохнатый коричневый свитер. И родители — довольно, кстати, старенькие для тридцатилетнего сына. Конечно же, Джованни был поздним ребёнком, единственным и горячо любимым.
Мама Джованни действительно усадила гостей пить чай с пирогами. Пироги были ещё тёплыми — откуда они только взялись среди ночи? Усаживаясь за стол, Надежда настраивалась на долгие задушевные разговоры, но деликатная хозяйка, убедившись, что все в порядке, оставила сына с гостями наедине. Эдик, не теряя времени на пространные вступления, быстро изложил суть дела, которое их привело. И повторил историю, которую уже рассказывал сегодня Эжену, но повторил с купюрами. Как заметила Надя, он старательно затушёвывал тот факт, что подозреваемых всего четверо. Видимо, чтобы не травмировать Джованни, который и без того переживал безмерно — то и дело бледнел, закрывал лицо руками, бормотал: «Невозможно», «чудовищно», «это безумие какое-то».
— Расскажи нам про этот вчерашний банкет, Джованни, — попросил Эдик, закончив страшную повесть. — Вы с Базилем держались вместе или разбрелись кто куда? Если разбрелись, то виделись ли потом? Досидели до конца или ушли пораньше? Дело не в том, что я подозреваю тебя или Базиля, просто мне нужно исключить тех, кто физически не мог стрелять вчера в мужа Ирен.
— Во сколько в него стреляли? — спросил Джованни. — Около семи? Тогда можешь исключить нас с Базилем. Не помню, во сколько мы ушли из ресторана, но больше восьми было точно. Даже, пожалуй, больше девяти.
Наде послышалось громкое «Дзынь!» — звон разбитой Эдиковой надежды. Но Эдик не собирался сдаваться сразу.
— И вы весь вечер не расставались? Так и ходили неразлучной парой, точно сиамские близнецы?
— Нет, в самом начале вечера нас разделили. Мы немного опоздали, поэтому пришлось сесть порознь, на свободные места. Часа полтора-два ушло на хвалебные речи, официальные тосты и околоделовую болтовню, а потом все, как водится, напились и начали резвиться кто во что горазд. А нам с Базилем веселиться совсем не хотелось. Из-за Ирен. Он нашёл меня и предложил перебраться из-за общего стола в угол. Мы взяли пару бутылок, закуску и отделились. На наше отмежевание никто и внимания не обратил.
— И просидели четыре часа? С Базилем вдвоём?! О чем же вы говорили?
— Об Ирен. Знаете, у меня сложилось впечатление, что Базиль её любил — не только по-человечески, но и как мужчина тоже. Молча, конечно, на расстоянии. Он мне не то чтобы признался, но что-то такое промелькнуло. Такая, например, фраза: «У меня теперь на всем свете одно-единственное дорогое существо осталось — дочь. Конечно, все сильные привязанности суть привязанности к Колесу, но как же больно их лишаться!»
— Это Базиль сказал? — недоверчиво спросил Эдик. — Как-то на него непохоже. Не в его стиле так обнажаться.
— Он опьянел. Сильно. Вообще-то Базиль — мужик крепкий, вы знаете. После литра водки по нему и не скажешь, что он под мухой. Но тут его развезло. То ли он ещё до того, как мы уединились, хорошо принял, то ли горе на него так подействовало. Он без конца говорил об Ирен. И ещё о дочери. Фотографию показывал…
— Базиль?! — теперь уже не поверил сам каменный Виннету.
— Представь себе. Смешная у него девчонка — рыжая, конопатая, на обезьянку похожа. Знаю, говорит, что некрасивая, но по мне, так никакая Мерилин Монро ей в подмётки не годится. И про Ирен: «Её бы тоже красавицей никто не назвал, а я все смотрел, и никак не мог налюбоваться». Может, говорит, у меня вкуса совсем нет? Может, мне нельзя рекламой заниматься? А я его утешал: ты, говорю, глазами души смотришь, а им всякая внешняя шелуха — не помеха.
— Да что вы там пили такое? — недоумевал Эдик. — С чего это вас так понесло?
Джованни улыбнулся.
— Новую водку пили. «Эдем» называется. Базиль все ухмылялся, разглядывая этикетку, «Русскую рулетку» вспоминал. Помните выступление Чезаре?
— Про негласное возобновление антиалкогольной кампании и цианистый калий в каждой седьмой бутылке? — Эдик усмехнулся — Ещё бы не помнить!
— Классно мы тогда Катрин разыграли! — подхватил Эжен, и они все трое покатились со смеху.
Чуткий Джованни, заметив досаду на лице Надежды, поспешил объясниться:
— Мы сидели в курилке, изгалялись по поводу торговой марки «Русская рулетка». Чезаре как раз произнёс свой спич по поводу антиалкогольной кампании, последние слова были: «А в каждой седьмой бутылке — цианистый калий», а тут к нам присоединилась одна молоденькая сотрудница, Катрин. «Почему это вы вдруг о цианистом калии заговорили?» — спрашивает. Чезаре ей на полном серьёзе отвечает, что в думе обсуждается новый закон по мерам борьбы с алкоголизмом и курением. Собираются, дескать, подмешивать цианистый калий в каждую десятитысячную бутылку и стотысячную сигарету. Катрин, ясно, не поверила и справедливо обозвала Чезаре треплом. Тогда Эдик говорит ей очень искренно и проникновенно: «Зря ты так скептично настроена, Катрин. Ты знаешь, что курильщики действительно себя убивают? Рак, болезни сосудов уносят миллионы совсем нестарых ещё людей. Это наносит государству невосполнимый ущерб. Вот начальнички и решили, что лучше будут быстро убивать единицы курильщиков, чем медленно терять миллионы». Потом Базиль выступил в том духе, что теперь-то уж он точно курить бросит. Эжен проворчал: «Ну, это они как-то уж слишком круто!» Я выразил уверенность, что трубочный табак пощадят. В общем, заморочили мы девчонке голову. Она аж затряслась, кричит: «Что эти уроды в думе совсем спятили?!» Так возмущалась! А когда мы не выдержали и расхохотались, чуть нас не поубивала.
— Мы не выдержали! — возмутился Эдик. — Это ты всех нас сдал!
— Ну да, — признался Джованни со смущённой улыбкой. — Кажется, я первый прыснул, не было сил больше сдерживаться. Я и так чуть не лопнул.
— Ладно, давайте вернёмся к нашим баранам, — призвал к порядку Виннету. — Джованни, ты готов поклясться, что вы с Базилем вчера вечером пили водку в ресторане и глаз друг с друга не спускали?
— Готов.
— Ну, все ясно, Эдик. Твоя версия нуждается в доработке. Вспоминай, у кого ещё были чёрные штаны.
— Ладно, — сказал Эдик, вставая. — Спасибо тебе, Джованни, и извини за вторжение. Нам пора.
Распрощавшись с хозяевами, Эжен, Эдик и Надежда вышли на лестничную клетку и обнаружили, что лифт сломался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Да потому, Эжен, что в свете твоей версии убийство Ирен, исчезновение Мыколы и покушение на мужа Ирен не имеют смысла.
— М-да, — задумчиво протянул Виннету, — это довод. Значит, подозреваемых всего четверо? Ты, я, Базиль и Джованни? Между прочим, как насчёт тебя? У тебя-то есть алиби?
— Только на вчера, — ответила за друга Надежда. — Я могу поклясться на Библии, а также на Талмуде, Коране и тибетской Книге мёртвых, что Эдик не стрелял в мужа Ирен.
— Да, боюсь, милицию это не впечатлит. Но я вам верю. Как-то мне, знаете, трудно себе представить, что вы явились сюда и разыграли целый спектакль только ради того, чтобы заручиться моей поддержкой. Я — человек маленький, моя поддержка не стоит стольких усилий. Да, Эдик, ты спрашивал, с нами ли вчера вечером были Джованни и Базиль. Так вот, их не было. Они обедали с конкурентами. Акропольцы собрали на банкет всех директоров-смежников — они все ещё носятся со своей идеей разделения территории. Тебя, кстати, тоже приглашали, но ты уже ушёл в подполье. А Джованни с Базилем решили сходить, людей посмотреть, себя показать…
— Значит, у них тоже есть алиби? — спросила Надежда.
— Не факт. Банкет начался в три. К шести все уже, конечно, основательно набрались. Вполне можно было уйти по-английски. Знаешь, Эдик, если выбирать убийцу из этих двоих, я бы сделал ставку на Базиля.
— Почему?
— Я Джованни восемь лет знаю. Он к нам с институтской скамьи пришёл. Тогда ещё и дизайн-студии-то не было. Все сидели под одной вывеской. Это уж потом начали отпочковываться один за другим. Джованни с тех пор ничуть не изменился, как был телёнком, так и остался. И про его жизнь всем все известно. А с Чезаре они вообще на один горшок ходили. Знаешь, какое Чезаре трепло? Ради красного словца не пожалеет и отца. При таком дружке в тайне ничего не сохранишь. Слышал, небось, про то, как Джованни сласти воровал? Продавщица взвешивает конфеты, лишние кидает не глядя на прилавок, а Джованни — мелкий ещё совсем, из-за прилавка не видать — хвать их, и в карман. Вот тебе самое ужасное в его жизни преступление. Откуда там взяться знакомцу уголовного вида, объясни мне, пожалуйста? Я уж не прошу объяснить, как ты его представляешь в роли убийцы. По-твоему, он сидел в засаде, поджидая Ирен, потом направил на неё машину, сбил и проехался по телу несколько раз? Наш Джованни? И ты в это веришь?
— Нет, — честно признался Эдик. — Но и Базиля в этой роли я тоже не вижу. Он Ирен почитал за святую. Да и сам тяготеет к святости.
— Базиль — другое дело. Он приехал сюда всего два года назад и близкими друзьями не обзавёлся. По идее, он может выдавать себя за кого угодно, и разоблачить его некому. Вот скажи, что ты про него знаешь, если не считать его восточных заскоков?
— Ну… не так уж и мало знаю, если подумать. Родился в Тамбове, возраст тридцать шесть лет, происхождение рабоче-крестьянское, служил в армии в железнодорожных войсках, где-то в Казахстане, потом работал в родном Тамбове в типографии, закончил заочно какой-то технический вуз. Восемь лет назад стал владельцем небольшой информационно-рекламной газетёнки, которую сам же и учредил. Больших денег не нажил, но концы с концами сводил, что, по мнению нашего босса, большое достижение для местного издания, не дотируемого никакими князьками, рвущимися в губернаторы. Потому-то босс его и заметил и, когда ему понадобился очередной директор, сманил в Москву. Что ещё? Разведён, имеет семилетнюю дочь, которую регулярно навещает. Водит машину. Остальное — восточные заскоки.
— И все это ты знаешь только с его слов. Ну, разве что про газету и переезд в Москву — со слов босса. Понимаешь теперь, о чем я?
— Понимаю, — задумчиво сказал Эдик. — Слушай, Эжен, ты не против поехать сейчас к нему, переговорить? Базиль — здоровый мужик, боюсь, мы с Надькой вдвоём с ним не управимся.
— Не хочется тебя разочаровывать, но с Базилем тебе в ближайшие два дня переговорить не удастся. Он опять укатил в свой Тамбов на уикенд.
— До понедельника? — ужаснулся Эдик. — Проклятье! А я-то надеялся, что не сегодня-завтра мы поставим точку. Ты представляешь, каково это — ощущать себя обложенным зверем? — И продекламировал с чувством:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет.
— Ну-ну, не преувеличивай, — подбодрила его Надежда. — Осталось совсем немного — мы уже определили убийцу, можно сказать, дописали последнее предложение. А поставить точку — дело нехитрое. Выше нос! — И, вспомнив их старую, ещё студенческую игру — угадать, кого цитируют, и по возможности ответить цитатой из угаданного автора — обратилась за поддержкой к тому же Пастернаку: — «Придёт пора, силу подлости и злобы одолеет дух добра».
— Да-а, когда она ещё придёт, эта пора! — раскапризничался Эдик. — Вчера ночью мы с тобой тоже были уверены, что вычислили убийцу, а Эжену хватило пяти минут, чтобы доказать нам всю ошибочность нашего дедуктивного метода. Кто сказал, что у Базиля получится хуже?
Он выглядел таким несчастным, что растрогал даже непрошибаемого Виннету.
— Если хочешь, можно съездить сейчас к Джованни. Он, по крайней мере, скажет, есть ли у Базиля алиби на вчерашний вечер. Да и у него самого, хотя лично мне его алиби до лампочки. Я все равно никогда не поверю, что Джованни может кого-то убить.
Эдик с сомнением посмотрел на часы.
— Не поздновато ли для визита? Джованни ведь с родителями живёт.
— Ерунда! — отмахнулся Виннету. — Родители у него классные. У Джованни чуть ли не каждую ночь народ тусуется — богема, елы-палы! — и родители эту наглую публику до утра чаем с пирогами потчуют.
Увидев Джованни, Надежда мгновенно прониклась упорным нежеланием Эдика и Эжена верить в его причастность к каким бы то ни было преступлениям. Он буквально излучал доброту. Это уютное круглое лицо, ласковые тёмные глаза, застенчивая улыбка, аккуратная картофелина носа, широкие сильные ладони с длинными чуткими пальцами просто не могли принадлежать убийце. И дом у него был уютным и добрым. И мохнатый коричневый свитер. И родители — довольно, кстати, старенькие для тридцатилетнего сына. Конечно же, Джованни был поздним ребёнком, единственным и горячо любимым.
Мама Джованни действительно усадила гостей пить чай с пирогами. Пироги были ещё тёплыми — откуда они только взялись среди ночи? Усаживаясь за стол, Надежда настраивалась на долгие задушевные разговоры, но деликатная хозяйка, убедившись, что все в порядке, оставила сына с гостями наедине. Эдик, не теряя времени на пространные вступления, быстро изложил суть дела, которое их привело. И повторил историю, которую уже рассказывал сегодня Эжену, но повторил с купюрами. Как заметила Надя, он старательно затушёвывал тот факт, что подозреваемых всего четверо. Видимо, чтобы не травмировать Джованни, который и без того переживал безмерно — то и дело бледнел, закрывал лицо руками, бормотал: «Невозможно», «чудовищно», «это безумие какое-то».
— Расскажи нам про этот вчерашний банкет, Джованни, — попросил Эдик, закончив страшную повесть. — Вы с Базилем держались вместе или разбрелись кто куда? Если разбрелись, то виделись ли потом? Досидели до конца или ушли пораньше? Дело не в том, что я подозреваю тебя или Базиля, просто мне нужно исключить тех, кто физически не мог стрелять вчера в мужа Ирен.
— Во сколько в него стреляли? — спросил Джованни. — Около семи? Тогда можешь исключить нас с Базилем. Не помню, во сколько мы ушли из ресторана, но больше восьми было точно. Даже, пожалуй, больше девяти.
Наде послышалось громкое «Дзынь!» — звон разбитой Эдиковой надежды. Но Эдик не собирался сдаваться сразу.
— И вы весь вечер не расставались? Так и ходили неразлучной парой, точно сиамские близнецы?
— Нет, в самом начале вечера нас разделили. Мы немного опоздали, поэтому пришлось сесть порознь, на свободные места. Часа полтора-два ушло на хвалебные речи, официальные тосты и околоделовую болтовню, а потом все, как водится, напились и начали резвиться кто во что горазд. А нам с Базилем веселиться совсем не хотелось. Из-за Ирен. Он нашёл меня и предложил перебраться из-за общего стола в угол. Мы взяли пару бутылок, закуску и отделились. На наше отмежевание никто и внимания не обратил.
— И просидели четыре часа? С Базилем вдвоём?! О чем же вы говорили?
— Об Ирен. Знаете, у меня сложилось впечатление, что Базиль её любил — не только по-человечески, но и как мужчина тоже. Молча, конечно, на расстоянии. Он мне не то чтобы признался, но что-то такое промелькнуло. Такая, например, фраза: «У меня теперь на всем свете одно-единственное дорогое существо осталось — дочь. Конечно, все сильные привязанности суть привязанности к Колесу, но как же больно их лишаться!»
— Это Базиль сказал? — недоверчиво спросил Эдик. — Как-то на него непохоже. Не в его стиле так обнажаться.
— Он опьянел. Сильно. Вообще-то Базиль — мужик крепкий, вы знаете. После литра водки по нему и не скажешь, что он под мухой. Но тут его развезло. То ли он ещё до того, как мы уединились, хорошо принял, то ли горе на него так подействовало. Он без конца говорил об Ирен. И ещё о дочери. Фотографию показывал…
— Базиль?! — теперь уже не поверил сам каменный Виннету.
— Представь себе. Смешная у него девчонка — рыжая, конопатая, на обезьянку похожа. Знаю, говорит, что некрасивая, но по мне, так никакая Мерилин Монро ей в подмётки не годится. И про Ирен: «Её бы тоже красавицей никто не назвал, а я все смотрел, и никак не мог налюбоваться». Может, говорит, у меня вкуса совсем нет? Может, мне нельзя рекламой заниматься? А я его утешал: ты, говорю, глазами души смотришь, а им всякая внешняя шелуха — не помеха.
— Да что вы там пили такое? — недоумевал Эдик. — С чего это вас так понесло?
Джованни улыбнулся.
— Новую водку пили. «Эдем» называется. Базиль все ухмылялся, разглядывая этикетку, «Русскую рулетку» вспоминал. Помните выступление Чезаре?
— Про негласное возобновление антиалкогольной кампании и цианистый калий в каждой седьмой бутылке? — Эдик усмехнулся — Ещё бы не помнить!
— Классно мы тогда Катрин разыграли! — подхватил Эжен, и они все трое покатились со смеху.
Чуткий Джованни, заметив досаду на лице Надежды, поспешил объясниться:
— Мы сидели в курилке, изгалялись по поводу торговой марки «Русская рулетка». Чезаре как раз произнёс свой спич по поводу антиалкогольной кампании, последние слова были: «А в каждой седьмой бутылке — цианистый калий», а тут к нам присоединилась одна молоденькая сотрудница, Катрин. «Почему это вы вдруг о цианистом калии заговорили?» — спрашивает. Чезаре ей на полном серьёзе отвечает, что в думе обсуждается новый закон по мерам борьбы с алкоголизмом и курением. Собираются, дескать, подмешивать цианистый калий в каждую десятитысячную бутылку и стотысячную сигарету. Катрин, ясно, не поверила и справедливо обозвала Чезаре треплом. Тогда Эдик говорит ей очень искренно и проникновенно: «Зря ты так скептично настроена, Катрин. Ты знаешь, что курильщики действительно себя убивают? Рак, болезни сосудов уносят миллионы совсем нестарых ещё людей. Это наносит государству невосполнимый ущерб. Вот начальнички и решили, что лучше будут быстро убивать единицы курильщиков, чем медленно терять миллионы». Потом Базиль выступил в том духе, что теперь-то уж он точно курить бросит. Эжен проворчал: «Ну, это они как-то уж слишком круто!» Я выразил уверенность, что трубочный табак пощадят. В общем, заморочили мы девчонке голову. Она аж затряслась, кричит: «Что эти уроды в думе совсем спятили?!» Так возмущалась! А когда мы не выдержали и расхохотались, чуть нас не поубивала.
— Мы не выдержали! — возмутился Эдик. — Это ты всех нас сдал!
— Ну да, — признался Джованни со смущённой улыбкой. — Кажется, я первый прыснул, не было сил больше сдерживаться. Я и так чуть не лопнул.
— Ладно, давайте вернёмся к нашим баранам, — призвал к порядку Виннету. — Джованни, ты готов поклясться, что вы с Базилем вчера вечером пили водку в ресторане и глаз друг с друга не спускали?
— Готов.
— Ну, все ясно, Эдик. Твоя версия нуждается в доработке. Вспоминай, у кого ещё были чёрные штаны.
— Ладно, — сказал Эдик, вставая. — Спасибо тебе, Джованни, и извини за вторжение. Нам пора.
Распрощавшись с хозяевами, Эжен, Эдик и Надежда вышли на лестничную клетку и обнаружили, что лифт сломался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47