Потом в комнату вошла высокая полная женщина с чашкой в руках.
— Добрый день, меня зовут Гала, — заговорила она с сильным акцентом. — А вас Пит, если Миша, то есть Майк, ничего не напутал. Я принесла вам бульону. Выпейте, пожалуйста, вам станет лучше.
Питер выпил бульон, потом две кружки горячего сладкого чая с лимоном и действительно почувствовал себя гораздо лучше. Слабость прошла, головокружение прекратилось. Окончательно взбодрившись, О'Нейл засыпал Галу вопросами.
Гала говорила по-английски неважно, понимала тоже, часто просила его повторить или пояснить вопрос, отвечая, с трудом подбирала слова, то и дело вставляла непонятные восклицания, помогала себе жестами, но в конце концов Питер узнал следующее.
Его бесчувственное тело было доставлено в этот дом Майком. Дом находится в самом неблагополучном районе Лос-Анджелеса, попросту говоря, в трущобах. Занимают его две семьи и пятеро холостяков, все — выходцы из России. Остальные квартиры стоят свободные, потому что дом аварийный, и, с тех пор как на голову одному чико рухнул потолок, здесь отказываются селиться даже беспечные латиноамериканцы из незаконных иммигрантов. А русские мужички только почесали в затылках, укрепили все, что можно, стойками да распорками, сделали кое-какой ремонт, и теперь здесь обитает их маленькое сообщество. И если ему, Питу, негде преклонить голову, милости просим, пусть занимает любую свободную квартиру. С ремонтом ему пособят, мебелью поделятся, а жильё тут, по местным меркам, дешевле дармового.
Так О'Нейл попал к русским. Первое время он никак не мог справиться с изумлением, порой доходившим до шока. Две национальные черты членов маленькой коммуны вызывали у Питера прямо-таки священный ужас: коммунары с полным пренебрежением относились к собственной жизни и здоровью, а на такое понятие, как частная собственность, вообще плевали.
Русские выкуривали в день по пачке крепких сигарет, водку чуть ли не ежедневно пили стаканами, с аппетитом поглощали жирное мясо, горы бутербродов, густо намазанных маслом и сдобренных щедрыми ломтями отнюдь не диетической ветчины, а кофе лакали огромными кружками (с кофеином, как же иначе; «кофе без кофеина — все равно что безалкогольная водка»). Мало того, они голыми руками брали торчащий из стены провод, чтобы определить, под напряжением ли он, неизвестные жидкости в подозрительных ёмкостях идентифицировали на вкус, а о том, каким образом сливался кипяток из кастрюли с вареной картошкой, лучше вообще не упоминать.
Что касается отношения к частной собственности, то русские бестрепетно заходили в квартиры соседей в отсутствие хозяев и заимствовали без разрешения все, что пожелает душа, — от фунтика соли до приличного костюма. Если электрокомпания за неуплату отключала электричество, местные умельцы тут же подсоединялись к линии самостоятельно, минуя электросчётчики. За кабельное телевидение здесь не платили вообще — похоже, кабель был подведён таким же пиратским способом. Если кому-то из коммунаров срочно требовались деньги, скажем, на врача (а врачи в Лос-Анджелесе — удовольствие дорогое), деньги появлялись незамедлительно, словно эта нищая братия и не затягивала целую неделю поясов в ожидании очередного пособия по безработице.
Поначалу О'Нейл чувствовал себя, словно первый цивилизованный человек, поселившийся в племени людоедов. Но даже в самый первый день далеко не все варварские обычаи и черты характера показались ему отталкивающими. Искреннее участие этих людей, удивительное бескорыстие, готовность помочь, с точки зрения человека, истосковавшегося по душевному теплу, искупали многие странности. А потом Питер начал потихоньку проникаться взглядами новых товарищей, и со временем их система ценностей перестала казаться ему дикарской.
В конце концов эта несколько сюрреальная жизнь пришлась О'Нейлу по вкусу. Он заговорил по-русски, полюбил русские застолья, полуночные разговоры и философско-религиозные споры, полюбил новых друзей — весёлых, бесшабашных, беспутных, но таких сердечных. Для полного счастья ему не хватало только жены. Убедившись на примере Галы и Тани в справедливости мнения Майка о русских женщинах, Питер твёрдо решил искать себе спутницу жизни в России. Часть коммунаров во главе с Майком горячо одобрила его решение, другие же, в частности те же Гала и Таня, столь же горячо пытались разубедить его.
— Русские женщины всякими бывают, — говорили они. — Хватает у нас и подлюг, и скряг, и стерв, и потаскух. Если американец, приехав Россию, объявит или даст понять, что ищет себе жену, девицы начнут вешаться ему на шею гроздьями, и в первую очередь именно золотоискательницы.
— Я скажу им, что очень беден.
— Это неважно. Их приучили к мысли, что Америка — страна неограниченных возможностей. Американский паспорт, по тамошним представлениям эквивалентен круглой сумме в долларах. Главное — поселиться здесь на законных основаниях, а потом бедного мужа можно будет поменять на кого-нибудь поприличнее.
— Ерунда! — возражали Майк и его сторонники. — Питу вовсе не обязательно признаваться, что он американец и ищет жену. Познакомится с девушкой, и если все сладится, поживёт с ней годик, присмотрится, разберётся, что за человек, а потом можно и замуж звать.
— А акцент свой куда он денет?
— Акцент мы уберём. Даром, что ли, Татьяна у нас логопед?
— Логопедические упражнения разработаны для устранения дефектов речи у русских детей, а не у взрослых иностранцев. Совсем другие принципы.
— Значит, разработаешь собственные упражнения.
— На это уйдёт время, да и получится ли?
— Получится. А времени у нас навалом. Куда торопиться-то?
Но и после года упорных занятий акцент, хоть и небольшой, остался. Подгоняемый в спину проклятием О'Нейлов, Питер больше не мог ждать. Друзья, проникнувшись его нетерпением, придумали ему легенду, объясняющую акцент: родители эмигрировали в Америку, когда Пит был ребёнком. Промыкавшись двадцать лет, они так и не сумели прижиться в чужой стране и, когда коммунистический режим в России пал, написали заявление с просьбой вернуть им российское гражданство. Питер, как хороший сын, не оставил уже стареньких маму с папой. И хотя родители вскоре после возвращения на родину умерли, русская душа Пита быстро прикипела к земле предков. Америка и прочие чужие края утратили для него всякую привлекательность.
И вот, снабжённый легендой, домашними пирогами, а также адресами и телефонами людей, на помощь которых он в случае чего может твёрдо рассчитывать, Питер отбыл наконец в загадочную Россию.
Часть первая
1
Если бы сторонний наблюдатель задался целью проследить маршрут ничем непримечательной «шестёрки» цвета кофе с молоком, колесившей по Москве тем ранним летним утром, ему пришлось бы нелегко. Машина вела себя, как броуновская частица: металась по улицам диковинными зигзагами, беспорядочно меняла направление и скорость, словно натыкаясь на невидимые глазу молекулы и прозрачные стенки. Часам к четырём любопытный сторонний наблюдатель окончательно убедился бы, что траектория «шестёрки» — запутанная самопересекающаяся кривая, иными словами, водитель не преследует определённой цели, а катит куда глаза глядят — быть может, убегает от тоски или принимает нелёгкое решение, а может, напротив, лишился сна и покоя от нежданно привалившей удачи или не знает, как убить время до какого-нибудь судьбоносного события, способного круто изменить его жизнь.
Придя к такому выводу, праздный наблюдатель, при всем своём любопытстве, наверняка прекратил бы преследование, кинул прощальный взгляд на «жигуленок», свернувший с Садового Кольца к вокзальной площади и исчезнувший в маленькой улочке справа от здания вокзала, и отправился бы по своим делам.
И напрасно. Ибо как раз в эти минуты «шестёрка» выехала на финишную прямую.
Неприметную улочку, в которую нырнула машина, с обеих сторон стискивали малоэтажные кирпичные дома, хоть и дореволюционной постройки, но в массе своей безобразные. В начале теперь уже прошлого века предприимчивые промышленники превратили этот кусочек города, ограниченный с одной стороны Москва-рекой, а с другой — железнодорожными путями, в фабричную зону, застроив его заводиками, фабриками, складами и рабочими общежитиями. Позже, когда Москва начала бурно разрастаться и близость района к центру стала ценным преимуществом, часть заводиков с фабриками вывезли на окраины города, а освободившиеся помещения передали чиновникам. Здания подновили, кое-где сделали внутреннюю перепланировку, на дверях понавешали табличек с аббревиатурами всевозможных комитетов, бюро и ведомств, но с архитектурным убожеством бороться не стали — на такие излишества у советской власти никогда не хватало денег. Ещё позже, когда на смену плановой экономике пришёл дикий рынок, комитеты, бюро и ведомства спешно приватизировали свои площади и начали потихоньку сдавать их в аренду, а то и продавать новорождённым коммерческим и прочим частным фирмам. Вот новые хозяева — уж те развернулись вовсю. Бригады строителей из Турции, Болгарии, Югославии денно и нощно трудились в старых стенах, создавая вполне европейские интерьеры. Улочка запестрела вывесками магазинов, салонов, игорных залов, мастерских и обменных пунктов. Но на радикальную перемену экстерьера и у новых хозяев не хватило денег, а может быть, вкуса. Свежевыкрашенные фасады, как были, так и остались уродливыми. За одним исключением. Кому-то все же достало средств и эстетического чутья, чтобы снести безобразную двухэтажную коробку бывшей фабричной конторы и выстроить на старом фундаменте симпатичный особнячок.
В ту минуту, когда кофейно-молочная «шестёрка» сворачивала с вокзальной площади, с крыльца в дальнем торце особняка спустился молодой человек в голубом джинсовом костюме. Убрав ключи в кармашек, он повесил сумку на плечо, и зашагал в том же направлении, в каком двигалась машина. Вдали свистнула первая электричка.
Улочка имеет форму запятой. Недалеко от особняка хвостик запятой довольно резко изгибается, расширяется и вливается в съезжую площадь, откуда можно спуститься на набережную, подняться на мост, переходящий в широкую магистраль, или свернуть в переулок, вернее, тупик, ограниченный бетонным забором вокруг железнодорожных складов.
Сразу за поворотом, непосредственно перед въездом на круг, стоял старый побитый «Москвич». Парень, сидевший впереди на пассажирском месте, нервно крутил в руках брелок и, притопывая, напевал старую песенку, вторя включённому радио:
— Папа, подари, папа, подари, папа, подари…
— Накаркаешь! — перебил его другой парень, по-видимому, водитель. В данный момент он стоял позади «Москвича» и открывал багажник. Из-за поворота донёсся шум мотора.
— Пригнись! — крикнул второй парень первому, ныряя в салон.
Впереди показалась «шестёрка». Когда расстояние между ней и «Москвичом» сократилось до нескольких метров, она неожиданно вильнула, выехав на встречную полосу, и приблизилась к «Москвичу» вплотную. Дверца со стороны водителя «Жигулей» открылась.
Молодой человек в джинсовом костюме вышел из-за поворота, и в тот же миг незримая сила ударила его в грудь, оторвала от тротуара и швырнула через кусты о бетонный забор. И, словно посчитав, что этого недостаточно, сбросила на голову бедняги увесистый тюк.
2
Вообще-то я не писатель и всяких там филфаков, журфаков и литинститутов не кончал. Но это раньше писателю полагалось иметь за плечами какой-никакой гуманитарный вуз, а теперь пишут все, кому не лень, и в другой раз такое выдают… Там не то что вузом — и начальной школой-то не пахнет. И ничего, народ хавает, не морщится. А я хоть и не гуманитарий, но все ж-таки интеллигент, и по русскому с литературой у меня в школе была твёрдая «четвёрка».
Но главное, детективная история, которую я хочу рассказать, — не какая-нибудь там фантазия, и не домыслы, из пальца высосанные, а самая что ни на есть правда. И знаю я её не с чьих-нибудь слов, я сам свидетель и даже, можно сказать, непосредственный участник событий.
Другое дело, что история эта пока не кончилась и развязка мне неизвестна. Но так даже лучше. Знай я, кто да почему убил, мне бы пришлось изобретать разные хитрости, чтобы раньше времени не проговориться. А я человек простой, открытый и к хитростям вкуса не имею. (Классно сказано, да? Вот будет номер, если у меня обнаружится писательский талант!) Так вот, лучше уж вы будете вместе со мной гадать, кто злодей. Я честно и подробно расскажу все, что сам знаю, а там посмотрим, кто раньше до разгадки допетрит. А к тому времени, как я все запишу, развязка уж наверно наступит.
Зовут меня Николай. Фамилия Усов. (Николай Усов — по-моему, неплохо будет смотреться на обложке, а?) Мне двадцать девять лет. Окончил электротехнический институт. По специальности никогда не работал, потому что в год моего окончания безработных инженеров-электротехников было раз в десять больше, чем свободных вакансий для них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Добрый день, меня зовут Гала, — заговорила она с сильным акцентом. — А вас Пит, если Миша, то есть Майк, ничего не напутал. Я принесла вам бульону. Выпейте, пожалуйста, вам станет лучше.
Питер выпил бульон, потом две кружки горячего сладкого чая с лимоном и действительно почувствовал себя гораздо лучше. Слабость прошла, головокружение прекратилось. Окончательно взбодрившись, О'Нейл засыпал Галу вопросами.
Гала говорила по-английски неважно, понимала тоже, часто просила его повторить или пояснить вопрос, отвечая, с трудом подбирала слова, то и дело вставляла непонятные восклицания, помогала себе жестами, но в конце концов Питер узнал следующее.
Его бесчувственное тело было доставлено в этот дом Майком. Дом находится в самом неблагополучном районе Лос-Анджелеса, попросту говоря, в трущобах. Занимают его две семьи и пятеро холостяков, все — выходцы из России. Остальные квартиры стоят свободные, потому что дом аварийный, и, с тех пор как на голову одному чико рухнул потолок, здесь отказываются селиться даже беспечные латиноамериканцы из незаконных иммигрантов. А русские мужички только почесали в затылках, укрепили все, что можно, стойками да распорками, сделали кое-какой ремонт, и теперь здесь обитает их маленькое сообщество. И если ему, Питу, негде преклонить голову, милости просим, пусть занимает любую свободную квартиру. С ремонтом ему пособят, мебелью поделятся, а жильё тут, по местным меркам, дешевле дармового.
Так О'Нейл попал к русским. Первое время он никак не мог справиться с изумлением, порой доходившим до шока. Две национальные черты членов маленькой коммуны вызывали у Питера прямо-таки священный ужас: коммунары с полным пренебрежением относились к собственной жизни и здоровью, а на такое понятие, как частная собственность, вообще плевали.
Русские выкуривали в день по пачке крепких сигарет, водку чуть ли не ежедневно пили стаканами, с аппетитом поглощали жирное мясо, горы бутербродов, густо намазанных маслом и сдобренных щедрыми ломтями отнюдь не диетической ветчины, а кофе лакали огромными кружками (с кофеином, как же иначе; «кофе без кофеина — все равно что безалкогольная водка»). Мало того, они голыми руками брали торчащий из стены провод, чтобы определить, под напряжением ли он, неизвестные жидкости в подозрительных ёмкостях идентифицировали на вкус, а о том, каким образом сливался кипяток из кастрюли с вареной картошкой, лучше вообще не упоминать.
Что касается отношения к частной собственности, то русские бестрепетно заходили в квартиры соседей в отсутствие хозяев и заимствовали без разрешения все, что пожелает душа, — от фунтика соли до приличного костюма. Если электрокомпания за неуплату отключала электричество, местные умельцы тут же подсоединялись к линии самостоятельно, минуя электросчётчики. За кабельное телевидение здесь не платили вообще — похоже, кабель был подведён таким же пиратским способом. Если кому-то из коммунаров срочно требовались деньги, скажем, на врача (а врачи в Лос-Анджелесе — удовольствие дорогое), деньги появлялись незамедлительно, словно эта нищая братия и не затягивала целую неделю поясов в ожидании очередного пособия по безработице.
Поначалу О'Нейл чувствовал себя, словно первый цивилизованный человек, поселившийся в племени людоедов. Но даже в самый первый день далеко не все варварские обычаи и черты характера показались ему отталкивающими. Искреннее участие этих людей, удивительное бескорыстие, готовность помочь, с точки зрения человека, истосковавшегося по душевному теплу, искупали многие странности. А потом Питер начал потихоньку проникаться взглядами новых товарищей, и со временем их система ценностей перестала казаться ему дикарской.
В конце концов эта несколько сюрреальная жизнь пришлась О'Нейлу по вкусу. Он заговорил по-русски, полюбил русские застолья, полуночные разговоры и философско-религиозные споры, полюбил новых друзей — весёлых, бесшабашных, беспутных, но таких сердечных. Для полного счастья ему не хватало только жены. Убедившись на примере Галы и Тани в справедливости мнения Майка о русских женщинах, Питер твёрдо решил искать себе спутницу жизни в России. Часть коммунаров во главе с Майком горячо одобрила его решение, другие же, в частности те же Гала и Таня, столь же горячо пытались разубедить его.
— Русские женщины всякими бывают, — говорили они. — Хватает у нас и подлюг, и скряг, и стерв, и потаскух. Если американец, приехав Россию, объявит или даст понять, что ищет себе жену, девицы начнут вешаться ему на шею гроздьями, и в первую очередь именно золотоискательницы.
— Я скажу им, что очень беден.
— Это неважно. Их приучили к мысли, что Америка — страна неограниченных возможностей. Американский паспорт, по тамошним представлениям эквивалентен круглой сумме в долларах. Главное — поселиться здесь на законных основаниях, а потом бедного мужа можно будет поменять на кого-нибудь поприличнее.
— Ерунда! — возражали Майк и его сторонники. — Питу вовсе не обязательно признаваться, что он американец и ищет жену. Познакомится с девушкой, и если все сладится, поживёт с ней годик, присмотрится, разберётся, что за человек, а потом можно и замуж звать.
— А акцент свой куда он денет?
— Акцент мы уберём. Даром, что ли, Татьяна у нас логопед?
— Логопедические упражнения разработаны для устранения дефектов речи у русских детей, а не у взрослых иностранцев. Совсем другие принципы.
— Значит, разработаешь собственные упражнения.
— На это уйдёт время, да и получится ли?
— Получится. А времени у нас навалом. Куда торопиться-то?
Но и после года упорных занятий акцент, хоть и небольшой, остался. Подгоняемый в спину проклятием О'Нейлов, Питер больше не мог ждать. Друзья, проникнувшись его нетерпением, придумали ему легенду, объясняющую акцент: родители эмигрировали в Америку, когда Пит был ребёнком. Промыкавшись двадцать лет, они так и не сумели прижиться в чужой стране и, когда коммунистический режим в России пал, написали заявление с просьбой вернуть им российское гражданство. Питер, как хороший сын, не оставил уже стареньких маму с папой. И хотя родители вскоре после возвращения на родину умерли, русская душа Пита быстро прикипела к земле предков. Америка и прочие чужие края утратили для него всякую привлекательность.
И вот, снабжённый легендой, домашними пирогами, а также адресами и телефонами людей, на помощь которых он в случае чего может твёрдо рассчитывать, Питер отбыл наконец в загадочную Россию.
Часть первая
1
Если бы сторонний наблюдатель задался целью проследить маршрут ничем непримечательной «шестёрки» цвета кофе с молоком, колесившей по Москве тем ранним летним утром, ему пришлось бы нелегко. Машина вела себя, как броуновская частица: металась по улицам диковинными зигзагами, беспорядочно меняла направление и скорость, словно натыкаясь на невидимые глазу молекулы и прозрачные стенки. Часам к четырём любопытный сторонний наблюдатель окончательно убедился бы, что траектория «шестёрки» — запутанная самопересекающаяся кривая, иными словами, водитель не преследует определённой цели, а катит куда глаза глядят — быть может, убегает от тоски или принимает нелёгкое решение, а может, напротив, лишился сна и покоя от нежданно привалившей удачи или не знает, как убить время до какого-нибудь судьбоносного события, способного круто изменить его жизнь.
Придя к такому выводу, праздный наблюдатель, при всем своём любопытстве, наверняка прекратил бы преследование, кинул прощальный взгляд на «жигуленок», свернувший с Садового Кольца к вокзальной площади и исчезнувший в маленькой улочке справа от здания вокзала, и отправился бы по своим делам.
И напрасно. Ибо как раз в эти минуты «шестёрка» выехала на финишную прямую.
Неприметную улочку, в которую нырнула машина, с обеих сторон стискивали малоэтажные кирпичные дома, хоть и дореволюционной постройки, но в массе своей безобразные. В начале теперь уже прошлого века предприимчивые промышленники превратили этот кусочек города, ограниченный с одной стороны Москва-рекой, а с другой — железнодорожными путями, в фабричную зону, застроив его заводиками, фабриками, складами и рабочими общежитиями. Позже, когда Москва начала бурно разрастаться и близость района к центру стала ценным преимуществом, часть заводиков с фабриками вывезли на окраины города, а освободившиеся помещения передали чиновникам. Здания подновили, кое-где сделали внутреннюю перепланировку, на дверях понавешали табличек с аббревиатурами всевозможных комитетов, бюро и ведомств, но с архитектурным убожеством бороться не стали — на такие излишества у советской власти никогда не хватало денег. Ещё позже, когда на смену плановой экономике пришёл дикий рынок, комитеты, бюро и ведомства спешно приватизировали свои площади и начали потихоньку сдавать их в аренду, а то и продавать новорождённым коммерческим и прочим частным фирмам. Вот новые хозяева — уж те развернулись вовсю. Бригады строителей из Турции, Болгарии, Югославии денно и нощно трудились в старых стенах, создавая вполне европейские интерьеры. Улочка запестрела вывесками магазинов, салонов, игорных залов, мастерских и обменных пунктов. Но на радикальную перемену экстерьера и у новых хозяев не хватило денег, а может быть, вкуса. Свежевыкрашенные фасады, как были, так и остались уродливыми. За одним исключением. Кому-то все же достало средств и эстетического чутья, чтобы снести безобразную двухэтажную коробку бывшей фабричной конторы и выстроить на старом фундаменте симпатичный особнячок.
В ту минуту, когда кофейно-молочная «шестёрка» сворачивала с вокзальной площади, с крыльца в дальнем торце особняка спустился молодой человек в голубом джинсовом костюме. Убрав ключи в кармашек, он повесил сумку на плечо, и зашагал в том же направлении, в каком двигалась машина. Вдали свистнула первая электричка.
Улочка имеет форму запятой. Недалеко от особняка хвостик запятой довольно резко изгибается, расширяется и вливается в съезжую площадь, откуда можно спуститься на набережную, подняться на мост, переходящий в широкую магистраль, или свернуть в переулок, вернее, тупик, ограниченный бетонным забором вокруг железнодорожных складов.
Сразу за поворотом, непосредственно перед въездом на круг, стоял старый побитый «Москвич». Парень, сидевший впереди на пассажирском месте, нервно крутил в руках брелок и, притопывая, напевал старую песенку, вторя включённому радио:
— Папа, подари, папа, подари, папа, подари…
— Накаркаешь! — перебил его другой парень, по-видимому, водитель. В данный момент он стоял позади «Москвича» и открывал багажник. Из-за поворота донёсся шум мотора.
— Пригнись! — крикнул второй парень первому, ныряя в салон.
Впереди показалась «шестёрка». Когда расстояние между ней и «Москвичом» сократилось до нескольких метров, она неожиданно вильнула, выехав на встречную полосу, и приблизилась к «Москвичу» вплотную. Дверца со стороны водителя «Жигулей» открылась.
Молодой человек в джинсовом костюме вышел из-за поворота, и в тот же миг незримая сила ударила его в грудь, оторвала от тротуара и швырнула через кусты о бетонный забор. И, словно посчитав, что этого недостаточно, сбросила на голову бедняги увесистый тюк.
2
Вообще-то я не писатель и всяких там филфаков, журфаков и литинститутов не кончал. Но это раньше писателю полагалось иметь за плечами какой-никакой гуманитарный вуз, а теперь пишут все, кому не лень, и в другой раз такое выдают… Там не то что вузом — и начальной школой-то не пахнет. И ничего, народ хавает, не морщится. А я хоть и не гуманитарий, но все ж-таки интеллигент, и по русскому с литературой у меня в школе была твёрдая «четвёрка».
Но главное, детективная история, которую я хочу рассказать, — не какая-нибудь там фантазия, и не домыслы, из пальца высосанные, а самая что ни на есть правда. И знаю я её не с чьих-нибудь слов, я сам свидетель и даже, можно сказать, непосредственный участник событий.
Другое дело, что история эта пока не кончилась и развязка мне неизвестна. Но так даже лучше. Знай я, кто да почему убил, мне бы пришлось изобретать разные хитрости, чтобы раньше времени не проговориться. А я человек простой, открытый и к хитростям вкуса не имею. (Классно сказано, да? Вот будет номер, если у меня обнаружится писательский талант!) Так вот, лучше уж вы будете вместе со мной гадать, кто злодей. Я честно и подробно расскажу все, что сам знаю, а там посмотрим, кто раньше до разгадки допетрит. А к тому времени, как я все запишу, развязка уж наверно наступит.
Зовут меня Николай. Фамилия Усов. (Николай Усов — по-моему, неплохо будет смотреться на обложке, а?) Мне двадцать девять лет. Окончил электротехнический институт. По специальности никогда не работал, потому что в год моего окончания безработных инженеров-электротехников было раз в десять больше, чем свободных вакансий для них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47