По ряду причин.
— Но должен же быть какой-то выход! Не поехать никак невозможно?.. Ведь я люблю тебя! — Он всхлипнул, улыбаясь сквозь слёзы, и вновь протянул к ней зовущие руки.
— Нет. — Светлана не уклонилась от его торопливых умоляющих поцелуев. — Я буду там не одна… Так уж получилось.
Всё для себя решив, она не стала объяснять ему, что приехал Гончарук, с которым они вместе ходили на “Тритоне”, и ей скоро предстоит вновь уйти на несколько месяцев в море.
— Но в Москве?.. Мне можно будет встретить тебя?
— Конечно, — пообещала Светлана, выскользнув из его объятий. — А теперь успокойся и возьми себя в руки. — Мысленно отчуждаясь, она легко приняла и запоздалую ласку, и это ничего не значащее “ты”. — Мужчина должен оставаться мужчиной.
— Ты обращаешься со мной, как с ребёнком, — пожаловался Кирилл, вытирая тыльной стороной ладони глаза.
— Так оно и есть, — ласково улыбнулась она, протянув ему кружевной, тонко надушенный платочек. — Настоящий мужчина всегда немножко ребёнок. — И добавила с затаённой печалью: — Ты же намного моложе меня, Кирилл…
Горькой вечерней прохладой веяли её духи. И касание ткани к разгорячённому лицу было лёгким, как осенний полёт паутинки.
— Это ничего не значит, — покачал головой Кирилл, задыхаясь от нежности и печали. — Ничего…
— Тебе не понять.
— А я не хочу ничего понимать. Есть только ты, а всё остальное ничто пред вселенским крушением. — Трепетавший в нём ритм, как гальку, обкатывали рвущиеся из сердца слова.
— Перед чем? — не поняла Светлана. — Ты имеешь в виду атомную войну?
— Любовь.
— Она для тебя крушение?
— Гибель вселенной… Рождение новых миров в чёрных трещинах расколотого неба, — пояснил он, прислушиваясь к себе, но, словно опомнившись, принуждённо рассмеялся. — А вообще-то, всё ерунда, не обращай внимания.
— Ерунда? — она изумлённо вскинула голову. — Нет, это очень серьёзно.
— Пожалуй, — нехотя согласился Кирилл. — Тебе ведь тоже было нелегко? Во всём виноват я один… Как ты верно сказала: “Наше короткое лето…” И это я всё испортил.
— Ничего ты не испортил! — запротестовала Светлана, с трудом следя за скачками его мысли, завладевавшей сознанием как бы помимо слов. — Только благодаря тебе я узнала такое… Не знаю даже, как назвать. Раньше я думала, что это просто красивая выдумка. Ты понимаешь?
— Я понимаю, — подчеркнул он протяжно.
— И я счастлива, что такое было со мной.
— Ты что-нибудь слышала про альбигойцев? — спросил внезапно Кирилл.
— Это такие еретики?
— Еретики, — подтвердил он, иронично дрогнув уголком губ. — Страшнее, пожалуй, и не придумаешь. Так вот среди лучезарных еретических трубадуров был один совершенно гениальный… Жаль, забыл его имя, но ничего — вспомню… Он учил, что истинная любовь должна навсегда остаться неразделённой. В противном случае ей нужно переменить своё имя. Отсюда — все!
— Что всё? — быстро спросила она, интуитивно догадываясь.
— Ощущение вселенской катастрофы… Мне вообще свойственно трагическое восприятие жизни, но оно бы не проявилось, Света, если бы я заранее не знал что всё кончится очень плохо. Так оно и случилось: ты не полюбила меня.
— Жарко становится. — Светлана вновь ощутила, сколь заразительны чужие переживания. — Пойдём к морю? — Схватив Кирилла за руку, она увлекла его за собой по ниспадающей тропинке.
Приглаженный отливом берег простирался широко и пустынно, как никогда.
— Не будем выяснять отношения, ладно? — отозвалась она на его бередящее душу молчание. — Пусть всё будет, как будет, а эти последние наши минуты не стоит отравлять горечью. Ведь всё прекрасно, Кирилл.
— Ты так считаешь?
— Конечно же!.. Ты только посмотри, какое сегодня волшебное море. Ни морщинки… Будешь купаться?
— Не знаю.
— А я буду, — она расстегнула пуговки, сбросила лёгкое платье к ногам и, грациозно переступив, побежала за отступающей линией пены, прекрасная и чужая.
Присев на камень, Кирилл следил за тем, как она с разбегу бросилась в воду и поплыла в опадающих брызгах, оставляя на мёртвой глади тяжело расходящийся след. Море больно сверкало сквозь лёгкую дымку и казалось бесцветным, а удаляющаяся головка — чёрной, как нефтяное пятно. Такими же тёмными выглядели и шапки качающихся водорослей, которые пригнал ночной тайфун, и силуэты дремлющих чаек, и проблеск играющей нерпы на линии скал.
Светлана была права. Жизнь кружила голову своей щемящей прелестью, зовя безоглядно отдаться убаюкивающему течению. На вечной сцене среди блистательных декораций слизывала прозрачная пена безымянный след. И тщётная мука понять обжигала чужой, в пространствах развеянной памятью.
Вдоволь накупавшись, Светлана вышла из воды, таща за собой спутанные гроздья саргассов, переплетённые грязно-зелёными нитями прибрежных водорослей.
— Смотри, какая прелесть! — она подбросила в воздух мокрый, янтарно просвечивающий комок, ловя рассыпающиеся лоскутья. — Как виноград! — И вдруг вскрикнула, схватясь за горло, и с жалобным стоном упала на колени.
Кирилла, как вихрем, сбросило с камня. В прыжке он успел увидеть, как она что-то оторвала от себя, бросила в сторону и повалилась на бок, взрыв ногтями песок.
— Света! — позвал он, опускаясь возле, и, осторожно перевернув на спину, приподнял ей затылок. — Что случилось?
— Как огнём обожгло, — прохрипела она, задыхаясь от боли. — Здесь, — вялым мановением пальцев показала на грудь и сомкнула веки.
Наклонившись, Кирилл заметил под ключицей небольшое пятно. Едва угадываемое на загорелой, припорошенной песчинками коже, оно медленно наливалось багровым накалом.
Ещё ничего не понимая, он сдул с неё песок и, приподнявшись с колен, осмотрелся. Среди клочков водорослей лениво отсвечивал неприметный комочек слизи. И хотя рядом не менее ярко блестела пупырчатая гроздь, Кирилл различал лишь эту желеобразную каплю, вобравшую солнечный свет. Она напоминала небольшую пуговицу из мутной пластмассы с коричневатым перекрёстьем истрёпанных ниток.
Так могла выглядеть только медуза гонионема, прозванная крестовичком. Кирилл видел её впервые, но по рассказам бывалых людей знал, что встречи с гонионемой порой заканчивались трагически. Светлану необходимо было срочно доставить в больницу. Её уже сотрясали приступы натужного сухого кашля. Жадно хватая воздух, она словно захлёбывалась им, судорожно запрокинув искажённое мукой лицо.
В минуты крайней опасности Кирилл обретал обычно не присущее ему сосредоточенное спокойствие, когда сознание работает с необыкновенной чёткостью и быстротой, а чувства напряжены и собраны в единый фокус. Действуя с автоматической размеренностью, он кое-как закутал Светлану в её лёгкое платьице, бережно поднял и понёс.
— Помоги мне, как только сможешь, — сказал он, думая только о предстоящем подъёме. — И всё будет хорошо…
— Я постараюсь, — прошептала она, борясь с наползающей одурью. — Постараюсь…
XX
Отзыв из Комитета по делам изобретений и открытий пришёл отрицательный. Основываясь на заключении кандидата технических наук А. В. Громкова, комитетский эксперт не признавал за новым способом прямого восстановления металлов, предложенным заявителями Доровским, Ланским и Ровниным, ни новизны, ни какой бы то ни было практической полезности.
Марлен хоть и настраивал себя на всевозможные осложнения, но подобного афронта никак не ждал. Его задел не столько сам факт отказа, сколько заключение, уместившееся в четыре строчки. Припомнив подробности своей встречи с Громковым, Малик расстроился ещё больше. Этот пигмей позволил себе полностью игнорировать реальные факты. Чохом отвергнув солидное теоретическое обоснование и экспериментальную часть, он просто-напросто перечеркнул всю их работу. Даже подобрать доказательств не потрудился. Надо думать, посчитал, что ходульный ярлык “лишено принципиальной новизны” полностью развязывал ему руки. Ведь коли “лишено”, то, значит, и интереса не представляет, а уж верно оно или нет — дело десятое. Солидный человек не может позволить себе снизойти до подобной чепухи. Примерно так он и рассуждал, разделавшись, что называется, одним махом с новизной, а заодно и с полезностью. Его не смутило даже очевидное противоречие с формальной логикой, из которой отнюдь не следовало, что полезными могут быть только принципиально новые истины. Да и навряд ли он утруждал свой мыслительный аппарат логическими построениями. Просто воспользовался готовой формулировкой и думать забыл.
И это было для Малика обиднее всего. Он ощущал себя незаслуженно оскорблённым и жалким. Посоветоваться и то было не с кем. Шеф пребывал в двухмесячном отпуске, который взял перед тем, как уволиться, Кира Ланской блаженствовал на далёких берегах Японского моря. Он один отдувался за всех: с утра до вечера гнал эксперимент с его бесконечными анализами, стоял над душой у лаборанток, стеклодувов, электриков, а по ночам вычерчивал графики для будущих публикаций. Одним словом, двигал науку “вбок”, потому что, если, конечно, верить Громкову, повторял зады и вообще занимался ерундой.
Но не верил Малик этому вознёсшемуся зятьку. Ни единому его лживому слову не верил и до зуда в руках жаждал драки. С праведным единоборством, однако, следовало повременить. Без Киры он не решался даже думать об официальном ответе, наивно полагая, что разделаться с наглой писулькой под грифом ИМЕТа не составит труда.
Пребывая в состоянии крайней подавленности, когда всё валится из рук, и ничто — даже интересная книга или новый фильм — не может отвлечь от мозжащей в черепе думы, Малик решился позвонить шефу. Но телефон на квартире не отвечал.
Прослонявшись до обеда по институтским коридорам, где встретил массу знакомых, с которыми во всех деталях обсудил создавшуюся ситуацию, но так ни к чему и не придя, он рванул прямиком в Петушки, надеясь застать Доровского на даче.
Калитку отворила дочь Евгения Владимировича Даша — пышная великовозрастная девица в облегающих джинсах.
— Папа отдыхает, — не слишком приветливо оповестила она, удерживая за ошейник беснующуюся овчарку. — Подождите в саду. — И надменно удалилась, играя туго обтянутыми ягодицами, по дорожке, вымощенной керамической плиткой.
Она вообще не благоволила к Марлену, которого почитала за безнадёжного плебея, зато вся так и таяла в присутствии Киры. Малик, впрочем, не обижался, безропотно снося все её выходки.
Выждав, пока собаку не привязали, он робко просеменил на участок и устроился в шезлонге возле крохотного прудика, в котором водились караси.
Доровский вышел в пижамной куртке, наброшенной прямо на голое тело. Основательно вздремнув после обеда, он был настроен приветливо и благодушно.
— Привет труженикам смычка! — Евгений Владимирович потрепал по плечу привставшего было гостя. — Сиди-сиди… Какие новости в нашей волости? — поинтересовался он, придвигая плетёное кресло.
— Честно говоря, неважнецкие, — кисло улыбнулся Марлен, нагибаясь за портфелем. — Пришёл отказ.
— Да, брат, это тебе не фуги Баха, — не теряя довольства, поморщился Доровский. — Впрочем, ничего удивительного. — Он пробежал глазами письмо с траурным уголком. — Я ведь предупреждал вас, что так оно и будет!
— А как же теперь?
— Обыкновенно. Они нас, мы их… Посмотрим, чья одолеет.
— Но ведь это филькина грамота, ни одного аргумента! — Малик был явно разочарован пассивной реакцией шефа. В глубине души он ждал куда более явных проявлений неудовольствия. — Голословное отрицание.
— Ишь чего захотели, аргументов! Он ведь не дурак, этот ваш Громков, чтоб в дискуссии ввязываться. Аргументы, если они в корне ошибочны, легко опровергнуть. Нет, он слишком тонкая бестия, чтобы так глупо подставиться.
— Да он законченный кретин! — взорвался Малик. — Расписался в полной своей некомпетентности. Это же младенцу видно!
— Кому-то, может, оно и видно, — терпеливо объяснил многоопытный Евгений Владимирович, — а вот в комитете на немощные экзерсисы нашего милого рецензента взглянули почему-то иначе.
— Они просто слово в слово повторили всю его белиберду! Формалисты несчастные…
— Правильно, формалисты. Но на это и было рассчитано! Давая вместо заключения аргументированного абсолютно бездоказательное, этот ваш Громков-Пустобрёхов превосходно учитывал механистический характер делопроизводства.
— Но ведь его ничего не стоит положить на обе лопатки!
— Ошибаетесь, Марлен Борисович, категорически ошибаетесь! — Досовский вернул отзыв. — Вы видите перед собой реального, так сказать, оппонента, противника, а его нет. Это бесплотный пар, идеальный газ по Бойлю — Мариотту, подпоручик Киже. Не станете же вы боксировать с тенью? В отсутствии аргументов не слабость, но сила бюрократизма. Так-то, молодой человек…
— Что же вы предлагаете? — растерялся Малик. — Не отвечать вообще? Примириться?
— Ничуть не бывало. Надо немедленно запузырить ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Но должен же быть какой-то выход! Не поехать никак невозможно?.. Ведь я люблю тебя! — Он всхлипнул, улыбаясь сквозь слёзы, и вновь протянул к ней зовущие руки.
— Нет. — Светлана не уклонилась от его торопливых умоляющих поцелуев. — Я буду там не одна… Так уж получилось.
Всё для себя решив, она не стала объяснять ему, что приехал Гончарук, с которым они вместе ходили на “Тритоне”, и ей скоро предстоит вновь уйти на несколько месяцев в море.
— Но в Москве?.. Мне можно будет встретить тебя?
— Конечно, — пообещала Светлана, выскользнув из его объятий. — А теперь успокойся и возьми себя в руки. — Мысленно отчуждаясь, она легко приняла и запоздалую ласку, и это ничего не значащее “ты”. — Мужчина должен оставаться мужчиной.
— Ты обращаешься со мной, как с ребёнком, — пожаловался Кирилл, вытирая тыльной стороной ладони глаза.
— Так оно и есть, — ласково улыбнулась она, протянув ему кружевной, тонко надушенный платочек. — Настоящий мужчина всегда немножко ребёнок. — И добавила с затаённой печалью: — Ты же намного моложе меня, Кирилл…
Горькой вечерней прохладой веяли её духи. И касание ткани к разгорячённому лицу было лёгким, как осенний полёт паутинки.
— Это ничего не значит, — покачал головой Кирилл, задыхаясь от нежности и печали. — Ничего…
— Тебе не понять.
— А я не хочу ничего понимать. Есть только ты, а всё остальное ничто пред вселенским крушением. — Трепетавший в нём ритм, как гальку, обкатывали рвущиеся из сердца слова.
— Перед чем? — не поняла Светлана. — Ты имеешь в виду атомную войну?
— Любовь.
— Она для тебя крушение?
— Гибель вселенной… Рождение новых миров в чёрных трещинах расколотого неба, — пояснил он, прислушиваясь к себе, но, словно опомнившись, принуждённо рассмеялся. — А вообще-то, всё ерунда, не обращай внимания.
— Ерунда? — она изумлённо вскинула голову. — Нет, это очень серьёзно.
— Пожалуй, — нехотя согласился Кирилл. — Тебе ведь тоже было нелегко? Во всём виноват я один… Как ты верно сказала: “Наше короткое лето…” И это я всё испортил.
— Ничего ты не испортил! — запротестовала Светлана, с трудом следя за скачками его мысли, завладевавшей сознанием как бы помимо слов. — Только благодаря тебе я узнала такое… Не знаю даже, как назвать. Раньше я думала, что это просто красивая выдумка. Ты понимаешь?
— Я понимаю, — подчеркнул он протяжно.
— И я счастлива, что такое было со мной.
— Ты что-нибудь слышала про альбигойцев? — спросил внезапно Кирилл.
— Это такие еретики?
— Еретики, — подтвердил он, иронично дрогнув уголком губ. — Страшнее, пожалуй, и не придумаешь. Так вот среди лучезарных еретических трубадуров был один совершенно гениальный… Жаль, забыл его имя, но ничего — вспомню… Он учил, что истинная любовь должна навсегда остаться неразделённой. В противном случае ей нужно переменить своё имя. Отсюда — все!
— Что всё? — быстро спросила она, интуитивно догадываясь.
— Ощущение вселенской катастрофы… Мне вообще свойственно трагическое восприятие жизни, но оно бы не проявилось, Света, если бы я заранее не знал что всё кончится очень плохо. Так оно и случилось: ты не полюбила меня.
— Жарко становится. — Светлана вновь ощутила, сколь заразительны чужие переживания. — Пойдём к морю? — Схватив Кирилла за руку, она увлекла его за собой по ниспадающей тропинке.
Приглаженный отливом берег простирался широко и пустынно, как никогда.
— Не будем выяснять отношения, ладно? — отозвалась она на его бередящее душу молчание. — Пусть всё будет, как будет, а эти последние наши минуты не стоит отравлять горечью. Ведь всё прекрасно, Кирилл.
— Ты так считаешь?
— Конечно же!.. Ты только посмотри, какое сегодня волшебное море. Ни морщинки… Будешь купаться?
— Не знаю.
— А я буду, — она расстегнула пуговки, сбросила лёгкое платье к ногам и, грациозно переступив, побежала за отступающей линией пены, прекрасная и чужая.
Присев на камень, Кирилл следил за тем, как она с разбегу бросилась в воду и поплыла в опадающих брызгах, оставляя на мёртвой глади тяжело расходящийся след. Море больно сверкало сквозь лёгкую дымку и казалось бесцветным, а удаляющаяся головка — чёрной, как нефтяное пятно. Такими же тёмными выглядели и шапки качающихся водорослей, которые пригнал ночной тайфун, и силуэты дремлющих чаек, и проблеск играющей нерпы на линии скал.
Светлана была права. Жизнь кружила голову своей щемящей прелестью, зовя безоглядно отдаться убаюкивающему течению. На вечной сцене среди блистательных декораций слизывала прозрачная пена безымянный след. И тщётная мука понять обжигала чужой, в пространствах развеянной памятью.
Вдоволь накупавшись, Светлана вышла из воды, таща за собой спутанные гроздья саргассов, переплетённые грязно-зелёными нитями прибрежных водорослей.
— Смотри, какая прелесть! — она подбросила в воздух мокрый, янтарно просвечивающий комок, ловя рассыпающиеся лоскутья. — Как виноград! — И вдруг вскрикнула, схватясь за горло, и с жалобным стоном упала на колени.
Кирилла, как вихрем, сбросило с камня. В прыжке он успел увидеть, как она что-то оторвала от себя, бросила в сторону и повалилась на бок, взрыв ногтями песок.
— Света! — позвал он, опускаясь возле, и, осторожно перевернув на спину, приподнял ей затылок. — Что случилось?
— Как огнём обожгло, — прохрипела она, задыхаясь от боли. — Здесь, — вялым мановением пальцев показала на грудь и сомкнула веки.
Наклонившись, Кирилл заметил под ключицей небольшое пятно. Едва угадываемое на загорелой, припорошенной песчинками коже, оно медленно наливалось багровым накалом.
Ещё ничего не понимая, он сдул с неё песок и, приподнявшись с колен, осмотрелся. Среди клочков водорослей лениво отсвечивал неприметный комочек слизи. И хотя рядом не менее ярко блестела пупырчатая гроздь, Кирилл различал лишь эту желеобразную каплю, вобравшую солнечный свет. Она напоминала небольшую пуговицу из мутной пластмассы с коричневатым перекрёстьем истрёпанных ниток.
Так могла выглядеть только медуза гонионема, прозванная крестовичком. Кирилл видел её впервые, но по рассказам бывалых людей знал, что встречи с гонионемой порой заканчивались трагически. Светлану необходимо было срочно доставить в больницу. Её уже сотрясали приступы натужного сухого кашля. Жадно хватая воздух, она словно захлёбывалась им, судорожно запрокинув искажённое мукой лицо.
В минуты крайней опасности Кирилл обретал обычно не присущее ему сосредоточенное спокойствие, когда сознание работает с необыкновенной чёткостью и быстротой, а чувства напряжены и собраны в единый фокус. Действуя с автоматической размеренностью, он кое-как закутал Светлану в её лёгкое платьице, бережно поднял и понёс.
— Помоги мне, как только сможешь, — сказал он, думая только о предстоящем подъёме. — И всё будет хорошо…
— Я постараюсь, — прошептала она, борясь с наползающей одурью. — Постараюсь…
XX
Отзыв из Комитета по делам изобретений и открытий пришёл отрицательный. Основываясь на заключении кандидата технических наук А. В. Громкова, комитетский эксперт не признавал за новым способом прямого восстановления металлов, предложенным заявителями Доровским, Ланским и Ровниным, ни новизны, ни какой бы то ни было практической полезности.
Марлен хоть и настраивал себя на всевозможные осложнения, но подобного афронта никак не ждал. Его задел не столько сам факт отказа, сколько заключение, уместившееся в четыре строчки. Припомнив подробности своей встречи с Громковым, Малик расстроился ещё больше. Этот пигмей позволил себе полностью игнорировать реальные факты. Чохом отвергнув солидное теоретическое обоснование и экспериментальную часть, он просто-напросто перечеркнул всю их работу. Даже подобрать доказательств не потрудился. Надо думать, посчитал, что ходульный ярлык “лишено принципиальной новизны” полностью развязывал ему руки. Ведь коли “лишено”, то, значит, и интереса не представляет, а уж верно оно или нет — дело десятое. Солидный человек не может позволить себе снизойти до подобной чепухи. Примерно так он и рассуждал, разделавшись, что называется, одним махом с новизной, а заодно и с полезностью. Его не смутило даже очевидное противоречие с формальной логикой, из которой отнюдь не следовало, что полезными могут быть только принципиально новые истины. Да и навряд ли он утруждал свой мыслительный аппарат логическими построениями. Просто воспользовался готовой формулировкой и думать забыл.
И это было для Малика обиднее всего. Он ощущал себя незаслуженно оскорблённым и жалким. Посоветоваться и то было не с кем. Шеф пребывал в двухмесячном отпуске, который взял перед тем, как уволиться, Кира Ланской блаженствовал на далёких берегах Японского моря. Он один отдувался за всех: с утра до вечера гнал эксперимент с его бесконечными анализами, стоял над душой у лаборанток, стеклодувов, электриков, а по ночам вычерчивал графики для будущих публикаций. Одним словом, двигал науку “вбок”, потому что, если, конечно, верить Громкову, повторял зады и вообще занимался ерундой.
Но не верил Малик этому вознёсшемуся зятьку. Ни единому его лживому слову не верил и до зуда в руках жаждал драки. С праведным единоборством, однако, следовало повременить. Без Киры он не решался даже думать об официальном ответе, наивно полагая, что разделаться с наглой писулькой под грифом ИМЕТа не составит труда.
Пребывая в состоянии крайней подавленности, когда всё валится из рук, и ничто — даже интересная книга или новый фильм — не может отвлечь от мозжащей в черепе думы, Малик решился позвонить шефу. Но телефон на квартире не отвечал.
Прослонявшись до обеда по институтским коридорам, где встретил массу знакомых, с которыми во всех деталях обсудил создавшуюся ситуацию, но так ни к чему и не придя, он рванул прямиком в Петушки, надеясь застать Доровского на даче.
Калитку отворила дочь Евгения Владимировича Даша — пышная великовозрастная девица в облегающих джинсах.
— Папа отдыхает, — не слишком приветливо оповестила она, удерживая за ошейник беснующуюся овчарку. — Подождите в саду. — И надменно удалилась, играя туго обтянутыми ягодицами, по дорожке, вымощенной керамической плиткой.
Она вообще не благоволила к Марлену, которого почитала за безнадёжного плебея, зато вся так и таяла в присутствии Киры. Малик, впрочем, не обижался, безропотно снося все её выходки.
Выждав, пока собаку не привязали, он робко просеменил на участок и устроился в шезлонге возле крохотного прудика, в котором водились караси.
Доровский вышел в пижамной куртке, наброшенной прямо на голое тело. Основательно вздремнув после обеда, он был настроен приветливо и благодушно.
— Привет труженикам смычка! — Евгений Владимирович потрепал по плечу привставшего было гостя. — Сиди-сиди… Какие новости в нашей волости? — поинтересовался он, придвигая плетёное кресло.
— Честно говоря, неважнецкие, — кисло улыбнулся Марлен, нагибаясь за портфелем. — Пришёл отказ.
— Да, брат, это тебе не фуги Баха, — не теряя довольства, поморщился Доровский. — Впрочем, ничего удивительного. — Он пробежал глазами письмо с траурным уголком. — Я ведь предупреждал вас, что так оно и будет!
— А как же теперь?
— Обыкновенно. Они нас, мы их… Посмотрим, чья одолеет.
— Но ведь это филькина грамота, ни одного аргумента! — Малик был явно разочарован пассивной реакцией шефа. В глубине души он ждал куда более явных проявлений неудовольствия. — Голословное отрицание.
— Ишь чего захотели, аргументов! Он ведь не дурак, этот ваш Громков, чтоб в дискуссии ввязываться. Аргументы, если они в корне ошибочны, легко опровергнуть. Нет, он слишком тонкая бестия, чтобы так глупо подставиться.
— Да он законченный кретин! — взорвался Малик. — Расписался в полной своей некомпетентности. Это же младенцу видно!
— Кому-то, может, оно и видно, — терпеливо объяснил многоопытный Евгений Владимирович, — а вот в комитете на немощные экзерсисы нашего милого рецензента взглянули почему-то иначе.
— Они просто слово в слово повторили всю его белиберду! Формалисты несчастные…
— Правильно, формалисты. Но на это и было рассчитано! Давая вместо заключения аргументированного абсолютно бездоказательное, этот ваш Громков-Пустобрёхов превосходно учитывал механистический характер делопроизводства.
— Но ведь его ничего не стоит положить на обе лопатки!
— Ошибаетесь, Марлен Борисович, категорически ошибаетесь! — Досовский вернул отзыв. — Вы видите перед собой реального, так сказать, оппонента, противника, а его нет. Это бесплотный пар, идеальный газ по Бойлю — Мариотту, подпоручик Киже. Не станете же вы боксировать с тенью? В отсутствии аргументов не слабость, но сила бюрократизма. Так-то, молодой человек…
— Что же вы предлагаете? — растерялся Малик. — Не отвечать вообще? Примириться?
— Ничуть не бывало. Надо немедленно запузырить ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51